– Прощай, – просипела я, слезая с кровати. По лестнице я спускалась, поддерживаемая под руки врачом и полицейским. Краем уха слышала, как оставшийся полицейский зачитывает Тиму стандартную благодарность за соблюдение базовых ценностей Общества абсолютной Свободы. Сейчас я была даже рада этой своей острой пневмонии, все плыло у меня перед глазами, я все чувствовала как сквозь подушку и оттого менее болезненно. Чувствуй я себя хорошо, воспринимай события как обычно – неизвестно, как бы я вообще все это пережила. Врач помогла мне сесть в беспилотник и сделала какой-то укол. Мы тронулись. * * * Сначала мы ехали по трассе, потом они переложили меня в какой-то авиакар, и мы летели, потом где-то приземлились, меня снова переложили в беспилотник, и мы опять ехали… В какой-то момент я попыталась заговорить с врачом, но она улыбалась и не отвечала. Возможно, разговаривать ей не полагалось по инструкции. Мне было тошно, поездка все длилась и длилась, и я потеряла счет времени. Проваливалась в сон, просыпалась, мне что-то кололи, и я засыпала снова. Иногда открывала глаза и сквозь пелену дремы смотрела в окно. Пейзажи. Сначала изредка мелькала зелень, потом потянулись пустоши, потом начались промышленные районы. Я так и не поняла, сколько прошло времени с нашего утреннего старта из зоны В, судить могла только по солнцу, а солнце начинало клониться к горизонту. Наконец беспилотник остановился. Налево пустырь, направо пустырь. Стройка рядом какая-то. Прямо перед нами – длинная проволочная сетка. На щите большая неопрятная вывеска: «ЗОНА Е. МЕДИЦИНСКИЙ СЕКТОР». И чуть пониже: «ВНИМАНИЕ! БИОЛОГИЧЕСКАЯ ОПАСНОСТЬ». – Медицинский сектор? – прохрипела я. – Почему медицинский? Какая опасность? Я уверена была, что врач снова промолчит, но она вдруг ответила грубо: – А тебя куда надо было отвезти? В отель Буклийе? Врач щелкнула по экрану биочасов и вызвала кого-то. – Новенькую вам привезли. Из зоны В. Да, дохлая. Вряд ли долго протянет, ты сильно там не парься с размещением. И живей поворачивайся, мне еще трех дохликов забирать. – Ничего, что я здесь? – слабым голосом возмутилась я. – Я же слышу, что вы говорите! – Слышишь, говоришь… – Врач на меня даже не смотрела, она копалась в своих биочасах. – Ну слушай… И радуйся, что не глухая… – Эй вы, на меня посмотрите! Вы как со мной разговариваете? Врач подняла на меня удивленные глаза. – Э, да ты борзая? А как мне с тобой разговаривать? Наш диалог прервал человек в серой униформе, который стоял в открывшихся дверях беспилотника. – Пойдем, – сказал он мне. – Подождите-ка. Врач подошла ко мне вплотную, взяла за правую руку, нащупала крепления биочасов и ловко и больно содрала их с меня. На запястье осталась широкая белая полоса, следы от разъемов и уколов. – Тебе они все равно уже ни к чему. – И серому: – Выдашь ей там этот, как его, пейджер. Как всем таким. – Но она еще, может… – неуверенно попытался возразить серый человек. – Не может. Пейджер, я сказала. Ноги у меня подкашивались, идти я не могла. Тогда серый позвал второго в такой же форме, они принесли носилки. Бросили мне в ноги сумку, которую собрал Тим. И понесли за колючую проволоку. Положили носилки на землю и стали чего-то ждать. Здесь действительно был плохой воздух: я чувствовала не один какой-то запах, а целые букеты вони, тяжелой, химической. Здесь была органика и неорганика. Разлагающаяся плоть и горящий пластик. И много чего еще, чему я не могла подобрать название. Мы стояли – точнее, это они стояли, а я лежала – у дороги, по которой в обе стороны мчался транспорт. Судя по плотному газовому мареву, это и были дореволюционные автомобили с двигателями внутреннего сгорания на жидком топливе. А не электрокары и беспилотники, к которым я привыкла. Архаичные машины, которыми управляли люди! Я видела такие только в документальных фильмах и на картинках. Вот уж не думала, что они где-то сохранились. Одна из таких машин остановилась рядом. Выхлопные газы ударили мне в ноздри, я раскашлялась, в груди все болело, дышать и так было тяжело. – Заноси! Меня разместили внутри салона. Серый человек, который встречал меня в беспилотнике, сел рядом. Мы поехали по зоне Е. Я рассматривала своего спутника. Лет тридцать пять или сорок. Худой, небритый, со впалыми щеками. Что-то азиатское во внешности. Глаза карие, бегающие. И какие-то нечестные, не подберу другого слова. На поверхности – наглые, дерзкие, а в глубине – что-то другое, тщательно скрываемое… Он почувствовал мой взгляд и уставился на меня в ответ. Я отвела глаза. До чего же убогий этот салон изнутри. Всюду какие-то тряпки, провода, пластиковые трубки. Зато пахло медикаментами, и этот запах хоть немного перебивал вонь с улицы. За окном мелькали грязные облупившиеся строения, потом начались какие-то не то холмы, не то сопки. – Видишь вот это? – обратился ко мне серый человек, указывая в окно. Я прохрипела утвердительно. – Как ты думаешь, что это такое? – Горы? Холмы? Он и водитель засмеялись. – Ага тебе. Горы. Альпы, нахрен. Это свалка бытовых отходов. А вон там, впереди, видишь трубы? Мусоросжигательный завод. Воняет так, что держись, тут еще у нас прямо озон. Сюда благополучный мир свозит свое дерьмо. Вон – тебя привезли. Они заржали снова, а я вдруг подумала, что это с его стороны не агрессия. Это, скорее, способ тут выживать. И даже своеобразное приглашение к общению. Так и оказалось. – Что, хреново тебе? – спросил серый, когда насмеялся. Я прохрипела, что, мол, да. – Терпи. Сейчас попробуем тебя подлечить. Жалко, если сдохнешь, ты симпатичная и чистенькая, из хорошей зоны, у нас таких тут давно уж не водилось. И не бойся, тут тоже можно жить. Если, конечно, не помрешь! Ы-гы-гы-гы-гы. Они снова ржали, а я смотрела на дорогу. – Меня Серегой зовут. Серый, я так и думала. – Это и есть реальный мир, детка. Посидела там, в раю, хорош, хватит. Только здесь – настоящая жизнь. * * * Я ждала дальше чего-то совсем ужасного, но все пошло на удивление просто и буднично. Меня определили в огромное помещение без окон, напоминающее ангар, – нечто вроде гигантской больничной палаты, где в шесть рядов стояли койки. Нас здесь было, наверное, человек сто. Я видела нечто подобное только в институте, на лекциях по истории – что-то рассказывали про мировую войну, показывали старинные фотографии, на которых много раненых, все лежат почему-то в одном большом зале, а ухаживают за ними, в том числе, представители аристократических семей. Наш «ангар» был похож на фотографии тех времен, только аристократов тут не было и лежали не раненые солдаты, а тяжелобольные женщины. С такими же, как у меня, легочными заболеваниями: кашель, хрипы, сипенье ингаляторов и харканье слышались непрерывно. Коммунальные удобства обеспечивали четыре общих туалета и несколько душевых кабин. На улицу нас не выпускали. Впрочем, среди нас, кажется, и не было пациенток, способных выйти на улицу на своих ногах. Мне выделили одну из коек третьего ряда. Капельница у изголовья, тумбочка и ночной горшок, который здесь почему-то называли уткой, – вот все, что предложила мне зона Е. Трижды в день нас обходили медсестры. Приносили таблетки, делали уколы, ставили капельницы. Кормили скудно и как-то странно: к кашам, макаронам и жидким супам обязательно в отдельной миске приносили какую-то серую бурду. По консистенции эта штука была похожа на пудинг. О вкусе тут вообще нечего было говорить, его не было. Медсестры внимательно следили за тем, чтобы бурда была съедена до последней капли: если мы оставляли немного на дне тарелки, они сердились и заставляли доедать, прибегая к самым грубым выражениям. Потом мне кто-то объяснил, что серая жижа была знаменитой биодобавкой от Фонда Тео Буклийе – в рамках программы помощи больным в зоне Е. Дух в ангаре стоял совершенно невыносимый, запах лекарств не мог перебить вонь от мочи, рвоты и экскрементов. Общий гул лазарета изредка перекрывали особо интенсивные крики. К тем, кто шумел громче и дольше остальных, подходили медсестры. Койку справа занимала женщина по имени Людмила, она была как раз из шумных. Чувствовала она себя совсем плохо, периодически начинала сереть лицом и задыхаться, судорожно кашлять и жать кнопку вызова медсестры. Лениво подходил персонал, Люду откачивали, и она снова начинала стонать, плакать и жаловаться. Соседка слева посылала Люду куда подальше, поэтому она, в основном, рассказывала свои истории мне. Ее привезли сюда за день до меня из зоны С, из какого-то сибирского городка, где она родилась и прожила всю жизнь. Что именно с ней случилось и почему обвалился рейтинг, я из ее путаных рассказов так толком и не поняла. Она винила соседку по блоку в Свободном доме, которая написала кляузу в районный эмиссариат… Или даже не написала, а устно нажаловалась… В общем, коварство соседки, по мнению Люды, не имело границ, зато имело самые печальные для самой Люды последствия. Кажется, соседка таким образом выиграла один дополнительный метр площади. Интересно, что в теперешнем своем состоянии Люда Зай – да, такая была у нее фамилия – не винила Систему. Виновата была соседка, ну и немного она сама, потому что «раньше надо было эту суку раскусить. Ну ничего, сейчас меня подлечат, я буду много работать, поправлю рейтинг, вернусь в блок и наваляю этой стерве». В зоне С у Люды остался муж. Бывший, понятное дело. Совершенно непонятно было, как она представляла себе свое возвращение. Ей почему-то в голову не приходило, что она не вернется. Я рассказала ей про свои беды. Люда смотрела на меня с любопытством и немножко, как мне показалось, со злорадством. Ага, богатая сволочь из хорошей зоны, полежи тут с нами тоже. Но, возможно, это мне только казалось. Она расспрашивала про мое житье-бытье в зоне В, слушала с азартом. Я рассказывала про органические продукты. Про биобижутерию. Про программы продления жизни (конечно, сама-то я ни в одной не участвовала, знала только по слухам, но Люду эта информация очень интересовала). Про воскресные поездки с Тимом в зону А. Про ребенка, которого мы могли бы завести, если бы я поправила рейтинг… Детский вопрос чрезвычайно тревожил нас обеих, и мы посвятили ему не один ночной час. В зоне, откуда привезли Люду, ребенка можно было завести только в рамках какой-либо благотворительной программы. Например, можно было выиграть грант на ребенка. В старших классах Свободных школ проводились олимпиады «Идеальная мать». Девочки-победительницы олимпиад получали сертификат на право стать матерью с погашением в течение трех лет. Люда ни разу не смогла победить ни в одном из таких конкурсов. Более или менее свободно в Системе размножалась только зона А и выше. Нижние классы могли рожать только в пределах строгой квоты, которая реализовывалась через олимпиады и розыгрыши грантов. Мне всегда было интересно, почему в нижних зонах нет проблем с неучтенными детьми. Почему нет фактов неповиновения, нелегальных родов и тому подобного. Простушка-Люда объяснила мне это не хуже Системника, в зоне С об этом, оказывается, знал каждый второй. Биочасы контролировали в том числе и рождаемость. Через микроиглы в браслете биочасов в кровь женщины строго по расписанию поступали противозачаточные средства. Гормоны, подавляющие овуляцию. Конечно же, это делалось в строгом соответствии со Всеобщей Конституцией и в рамках межправительственной программы «Женское здоровье». А может, то же самое делалось и со мной? Конечно, мы с Тимом не собирались нарушать закон, но вдруг Система перестраховывалась? Длинный перечень «Свода Системных прав и законов» был в любой момент доступен в Универсуме, но я, как и все нормальные люди, естественно, целиком его не читала.