– Типа, трое спящих? – Конечно, – ответила Персефона. – Или три рыцаря. – Какие три рыцаря? Она вытянула палец, привлекая его внимание к огромной вороне – или во́рону, – которая медленно скакала по другой стороне дороги. Адам не понял, считала ли Персефона это зрелище значимым или просто забавным. – Когда-то были. А еще – три Христа. До Адама не сразу дошло. – О господи. В смысле, Бог, Иисус и Святой Дух? Персефона покрутила маленькой рукой. – Вечно я забываю имена. Есть и три богини. Одну зовут Война, если не ошибаюсь, другая еще мала… ох, подробности вылетают из головы. Короче, три – это важно. Теперь Адам умел играть в эти игры лучше, чем раньше. Лучше угадывал связи. – Ты, Мора и Калла. Может быть, теперь самое время заговорить о… Персефона кивнула, или качнулась, или то и другое. – Это устойчивое число – три. Пятерки и семерки – тоже хорошо, но три – самое лучшее. Все всегда разрастается до трех или сокращается до трех. Лучше всего начать именно с тройки. Два – ужасное число. Два – это соперничество, ссора, убийство. – Или брак, – подумав, добавил Адам. – То же самое, – ответила Персефона. – Вот тебе три доллара. Иди и купи мне вишневую колу. Он повиновался, не переставая думать, каким образом спросить о своем видении и о том, как использовать его для поисков Моры. С Персефоной было возможно все; Адам не исключал, что с самого начала они обсуждали именно это. Вернувшись, Адам внезапно спросил: – Это последний раз, да? Продолжая качаться, Персефона кивнула. – Сначала я думала, что ты заменишь одну из нас, если что-то случится. Не сразу до Адама дошел смысл этих слов, а когда наконец дошел, от удивления он на целую минуту утратил дар речи. – Я? – Ты очень хорошо умеешь слушать. – Но я… я… – он сам не знал, как закончить фразу, и наконец сказал: – Я же уеду. И тут же понял, что имел в виду другое. Но Персефона своим тихим голосом произнесла: – Теперь я вижу, что этого не может статься. Ты похож на меня. Мы не похожи на остальных. «Остальные – это кто? Люди?» «Ты непознаваем». Он вспомнил ту минуту на вершине горы, с Блу и Ноем. Или в суде, с Ронаном и Ганси. Адам уже ни в чем не был уверен. – Нам лучше всего в обществе себе подобных, – продолжала Персефона. – Другим иногда бывает с нами трудно – когда они не могут нас понять. Она пыталась сказать ему что-то, провести параллель, но Адам не понимал какую. – Только не говори, что Мора мертва. Персефона продолжала качаться. А потом она остановилась и взглянула на него своими черными-пречерными глазами. Солнце опускалось за деревья, так что листья казались черным кружевом, а волосы Персефоны – белым. У Адама перехватило дыхание. Он негромко спросил: – А ты можешь увидеть собственную смерть? – Каждый ее видит, – спокойно ответила Персефона. – Большинство людей, впрочем, заставляют себя не смотреть. – А я не вижу, – сказал Адам. И тут же ощутил, как в него изнутри впился острый угол. Он все знал. Это происходило сейчас, это приближалось, это уже произошло. Где-то, когда-то – он умирал. – Видишь, – проговорила Персефона. – Но я же не знаю как. – А ты не сказал как. Что он хотел сказать – но не сумел, потому что Персефона не поняла бы, – так это что ему страшно. Адама пугали не странности. А мысль о том, что однажды он не сможет увидеть ничего другого. Настоящего. Обыденного. Человеческого. «Мы не похожи на остальных». Адам подумал, что, может, он все-таки похож. И даже наверняка. Потому что его сильно заботило исчезновение Моры и еще сильнее – смерть Ганси, и теперь, когда он об этом знал, ему хотелось что-нибудь сделать. Он должен был что-нибудь сделать. Он был Кабесуотером, который тянулся к другим. Адам с трудом перевел дух. – Ты знаешь, как умрет Ганси? Персефона выставила язык – совсем чуть-чуть. Она, казалось, сама этого не заметила. Потом она сказала: – Вот тебе еще три доллара. Иди и купи себе вишневую колу. Адам не взял деньги. Он ответил: – Я хочу знать, как давно тебе известно про Ганси. С самого начала? Да. С самого начала. Ты все поняла, когда он пришел к вам на сеанс. Ты собиралась нам об этом сказать? – Не понимаю, с какой стати. Иди и купи колу. Адам не повиновался. Ухватившись за подлокотники качалки, он сказал: – Когда я найду Глендауэра, я попрошу его оставить Ганси в живых. И все. Персефона молча смотрела на него. Перед мысленным взором Адама дрожал и извивался Ганси, покрытый кровью. Только теперь у него было лицо Ронана. Ронан уже умер, Ганси предстояло умереть – где-то, когда-то. Это правда происходило? Адам не хотел знать. Он хотел знать. – Ну так скажи мне! – потребовал он. – Скажи, что делать! – Что ты хочешь, чтобы я сказала? Адам вскочил так резко, что кресло бешено закачалось. – Скажи, как спасти его! – Надолго? – спросила Персефона. – Хватит! – воскликнул Адам. – Прекрати! Прекрати быть такой… такой отстраненной. Я не могу постоянно все видеть в перспективе – иначе в чем смысл? Просто объясни мне, что я должен сделать, чтобы не убить его! Персефона наклонила голову набок. – С чего ты взял, что ты убьешь его? Адам уставился на нее. И пошел в магазин за вишневой колой. – Жарко? – поинтересовалась продавщица, когда Адам протянул деньги. – Ту я купил для друга, – сказал Адам, хотя и сомневался, что у Персефоны были друзья.