– А петь не хочешь? – Петь я на утреннике буду. И танцевать! Дуня улыбнулась. Каким же цветочком сделать дочурку? Дверной звонок прозвучал, когда она утешала расплакавшуюся Таню, потому что Ванечка раскрасил лицо куклы в зеленый цвет. – Не расстраивайся, – увещевала мама дочку, – этот фломастер стирается водой. Приготовление ужина откладывалось, потому что рев раздался в тот самый момент, когда Дуня начала резать куриные грудки и только-только поставила воду для макарон. Вода уже, наверное, вовсю кипела. – Я сейчас открою дверь, – сказала она Танечке, – а потом пойдем умывать куклу. – Буль-буль, – изобразил звуками воду Ванечка. – Буль-буль, – согласилась Дуня и направилась в коридор. Первое, что она увидела, открыв дверь, – необыкновенную пушисто-цветущую ветку. – Я принес тебе мимозу в бутылке золотого как солнце… лимончелло! Губы сами собой разошлись в улыбке: Ваня! Дуня так и застыла на пороге с врученной мимозой, пока ее обнимали и целовали. Только глаза зажмурила от счастья. И тут раздался привычный боевой вопль: в прихожую выбежала Танечка, за ней не отставал Ванечка. Оба резко затормозили, увидев папу, а потом вопль повторился – на этот раз в радостном исполнении. – Так, я понял, романтику откладываем, – тихо сказал Иван на ухо. – Включаем режим суперпапы. И подхватил Танечку на руки. И поднял высоко-высоко. Так, что дочка засмеялась от восторга, а Ванечка стоял и повторял: – Я! Я! – И тебя сейчас поднимем, – послышался отцовский ответ. Дуня выдохнула и быстро побежала на кухню готовить ужин. Муж дома, а это значит – жизнь начала налаживаться. Через пять минут куриные грудки обжаривались на сковороде, макароны варились в кастрюле, мимоза стояла в вазе посреди обеденного стола, а хозяйка спешно приводила себя в порядок в ванной, приглаживая волосы и стирая со щеки зеленый фломастер. Потому что перепало с экстремальным макияжем не только кукле. А еще через полчаса вся семья приступила к ужину. Наблюдая за тем, как аккуратно орудует маленькой вилкой Танечка и внимательно разглядывает звездочки-макароны в своей тарелке Ванечка, Тобольцев спросил негромко: – Что, Ивановичи вели себя по-царски? Его ладонь слегка поглаживала Дунину уставшую за день поясницу. – Как обычно, да. – Какие цыпленки! – Танечка восторженно глядела на мимозу с замершей вилкой в руке. – Это цветочек такой, – объяснила Дуня, – необычный. – Пушистый, – с придыханием произнесла девочка. – В Италии в День всех влюбленных мальчики дарят девочкам веточку мимозы. Вот такая традиция, – сказал Иван. Танечка перевела взгляд на папу: – А этот цветочек кому? – Кажется, цветы теперь надо привозить двум дамам, – резюмировал Иван, входя в спальню после того, как дети были уложены и мирно сопели в своих кроватях. От ветки пришлось отсоединить одну кисточку «с цыпленками» и поставить маленькую вазочку в детскую комнату. Зато вопрос с костюмом на утренник был решен. Дуня лежала в кровати и наслаждалась установившейся наконец тишиной. Она очень устала за этот день и за все дни до, пока приходилось справляться одной. Но несмотря на усталость, настроение было замечательным. Потому что Ваня вернулся, и потому что все снова стало легко. – Ты был не прав, сказав, что я знаю твои работы лучше тебя, – произнесла Евдокия, глядя на мужа. – Через них я узнаю тебя. Твои фотографии – твое отражение. Иван некоторое время молча смотрел на жену, а потом сел рядом и наклонился, чтобы ее поцеловать, но вдруг замер: – У тебя веснушки… Дуня. Она улыбнулась. – Значит, – сделал вывод Тобольцев, – первые весенние цветы на День святого Валентина кстати. Предсказание День перед Рождеством выдался не самым счастливым. С утра Дуня поссорилась с мужем. Ну как поссорилась… криков не было, упрекнула два раза, а он собрал все, что нужно для работы, и ушел. И весь день из-за этого тоскливо. Глупо очень получилось. У него встреча. Потом фотосессия. Она знала обо всем заранее. Какая-то недавно поженившаяся пара захотела сняться в свадебных нарядах в одном из крупнейших универмагов Москвы на фоне большой елки и украшенной к празднику галереи. Конечно, Дуня была в курсе, потому что долго шли переговоры с универмагом о дате и времени проведения фотосессии, да и Иван всегда делился своими рабочими планами. Но что-то с самого утра пошло не так. Наверное, просто накопилось. Предновогодняя пора традиционно напряженная, усталость одолевала обоих, Дуня так надеялась на праздничные дни, так хотела, чтобы все вместе… И слово за слово… Ладно, не два упрека. Монолог. Он не ответил. Молча ушел. Дуня же весь день чувствовала себя виноватой. А потом еще сын заставил сильно понервничать – убежал в многолюдном месте, еле нашла. Где же твои хваленые терпение и женская мудрость, Дуль-синея? – Мама, печенья не пора вынимать? – в кухню заглянула Таня. Дочь унаследовала от Дуни любовь к кулинарии, и сорок минут назад женская половина семьи Тобольцевых старательно вырезала из теста с помощью формочек звездочки и сердечки. – Пора. Евдокия открыла духовку, аккуратно вынула противень с первой партией печений. Пока они остывали, Таня достала большое красивое блюдо. Потом мама с дочкой аккуратно на него укладывали готовую румяную выпечку, а после загружали в духовку вторую партию. Дуня смотрела, как Танечка сосредоточенно стирает тряпочкой муку с рабочей поверхности стола. Ее дочурка. А у Ильи сын. На вид – ровесник Ванечки. Она увидела его сегодня совершенно случайно и не сразу поняла, кто это. Только по стоявшей рядом женщине, в ней Дуня узнала вдруг ту девушку-скрипачку, для которой когда-то помогала организовать концерт, неожиданно осознала, что мальчик – ЕГО сын. Это было какое-то удивительное чувство. Немного щемящее и очень-очень теплое. Наверное, дало о себе знать некогда мучившее ее чувство вины. За прошедшие годы Дуня ни разу больше не видела Илью. Не вспоминала о нем. Не думала. И вот сегодня… Мальчик, держа в руке палочку с сахарной ватой, стоял перед ней и внимательно смотрел прямо в глаза. Это был взгляд Ильи. И губы тоже его. Такой маленький серьезный Илья. Хотя от мамы там тоже было достаточно. Потом, когда Дуня уже отошла от лотка с сахарной ватой, вдруг наступило облегчение, ошеломляющее, мощное, похожее на накрывающую с головой морскую волну. Там сложилось. У него есть сын. И эта мысль на какое-то время заглушила противное и ноющее чувство, которое не покидало с самого утра. А за окном уже давно темно. И скоро должен вернуться Иван. И она опять чувствует себя виноватой. Почему все самые скверные ссоры случаются из-за мелочей, глупости, несдержанности? Почему не всегда хватает этой самой женской мудрости? И впереди бежит женская обида: ты мало бываешь дома, я так старалась устроить праздник, и ты даже не знаешь, что елочные игрушки, которые я сделала своими руками, хранят секрет, и еще я купила новое платье, я хотела в нем сегодня пойти с тобой… Продолжать этот монолог можно до бесконечности. – Мам, я отнесу одно печенье Ване? – Конечно. Таня пошла в зал, а Дуня закрыла ладонями лицо, пытаясь успокоиться. Ведь сегодня сочельник. Все плохое должно отступить, все хорошее… Из комнаты вдруг раздался такой громкий испуганный визг, что Дуня подскочила на табуретке, а потом бросилась в зал. Там было темно, только елка сверкала новогодними огоньками, а по полу передвигалась… светящаяся фосфорная челюсть. Таня где-то в стороне тихо попискивала, а Ваня устрашающим шепотом вещал: – Я – Щелкунчик! Я – Щелкунчик! Я – Щелкунчик! Дуня включила свет. По полу медленно шла черепаха, на панцире которой была прикреплена челюсть. Фантазии ее сына мог позавидовать любой. И как ловко он нашел применение двухстороннему скотчу! Таня замолчала, захрустев тем самым печеньем, которое несла брату. – Ваня, где ты взял эту челюсть? – Дуня безуспешно пыталась отсоединить фосфорные зубы от панциря.