– Суббота, Тимур устраивает праздник. – Извини, конечно, но мне совершенно не до праздника, – голос Щедрого сделался грустным и немного сварливым. – Хорошо, тогда в понедельник созвонимся. Из подъезда дома на Добролюбовской Кристина вышла абсолютно разбитой и абсолютно счастливой. И хотя Настю нес на руках Рыбак, она до сих пор чувствовала тепло маленьких рук, обвивших ее шею, и запах молока с печеньем. Глава 16 Конечно же, на корпоратив Кристина с Настей безнадежно опоздали. Точное время не оговаривалось, но пока они проснулись, надели приготовленные для праздника платья, собрались, заехали в магазин за продуктами – не являться же с пустыми руками, хотя у такого рачительного хозяина, как Тимур, наверняка есть все и даже больше, а попутно купили пару книжек и маленький рюкзачок с симпатичным котенком, чтобы носить в нем эти книжки, – и вылезли из автомобиля на площадке у невысокого забора коттеджа Молчанова, все сотрудники «Кайроса» были уже в сборе. – Ну наконец-то! – Ася в белоснежной футболке с надписью «Кайрос» на груди подбежала и звонко чмокнула подругу в щеку. Затем, наклонившись, попыталась сделать то же самое с Настей, но нарвалась на суровый взгляд нелюбительницы телячьих нежностей и ограничилась ласковым: – Привет, Настенька! – Покажи Асе книжки, – предложила Кристина, и девочка, деловито стащив с плеча рюкзачок, извлекла из него свои сокровища. Ася принялась охать и ахать, чем явно завоевала расположение юной любительницы чтения и была даже удостоена пары слов: «интересные» и «красивые», после чего предусмотрительный ребенок спрятал томики обратно в рюкзачок. – Кристина Сергеевна! – заорал откуда-то из дома Лебедев. – Здравствуйте! Как вам мерч? Тут Кристина наконец увидела программиста. Высунувшись из окна второго этажа, он жестом Тарзана барабанил себя по груди, облаченной в такую же, как у Аси, футболку. – Здорово! – похвалила Кристина. – Тут и для вас есть, и для маленькой! Наденете? – Соглашайся, Кристина, – улыбнулась Ася, – он так просто не отстанет. – Да, сейчас, мне только нужно из машины забрать продукты и занести их в дом. Где Тимур? – Вон он, в беседке. – Ася махнула рукой. Кристина увидела Тимура. Без привычного костюма, в такой же, как у всех, футболке-мерче, он сидел с Наной у стола, покрытого скатертью с веселеньким рисунком, заставленного белыми с маками чашками, блюдцами, вазочками и корзинками из соломки с разнообразными вкусностями, розетками с вареньем, и внимательно слушал ее рассказ. В отличие от Тимура Нана не щеголяла надписью «Кайрос» на груди. На ней было странное платье моцартовской эпохи – обнаженная грудь и плечи, многочисленные рюши на пышной юбке, – оно скорее походило на театральный костюм, чем на одежду для пикника. Она что-то сказала, Тимур обернулся и увидел Кристину. – Доброе утро, дорогие мои. – Он стремительно поднялся, подошел к вновь прибывшим гостям, обнял Кристину – от его щеки пахло цитрусом и кедром – и подхватил на руки Настю. Удивительно, но девочка абсолютно не сопротивлялась. Она даже ухитрилась открыть рюкзачок и похвастаться его содержимым. – Любишь читать книжки? – поинтересовался Тимур. – А на лодке тебе нравится кататься? Он смотрел в удивленные глаза девочки и улыбался так, как на памяти Кристины не улыбался уже очень давно, с поездки в Австралию. – Пойдемте. Народ просто жаждет водных процедур! – не спуская Настю на землю, он взял Кристину под руку и сказал учтивым тоном: – Позвольте вас проводить, милые дамы! – Кристина Сергеевна! – снова донесся из дома крик Лебедева. – А мерч? Снимать платье Кристине очень не хотелось – нарядное, воздушное, оно как нельзя лучше соответствовало ее настроению. Казалось, сними его – и разом навалятся неотложные дела, проблемы. А ей хотелось сегодня забыть обо всем, отойти от вчерашних волнений. На помощь, как всегда, пришел Тимур: – Потом, Федор, потом! Мы и так выбились из графика. Давай догоняй! И вы, Нана, не отрывайтесь от коллектива. Не хотите плавать – не надо. На берегу тоже есть беседка, можете там посидеть. Пойдемте! Кристина думала, что Нана сейчас начнет ломаться, ссылаться на слабое здоровье и боязнь испортить платье. Но, вопреки ожиданиям, та отказываться не стала. Ася с Рыбаком уже рассекали воды озера на байдарке, соревнуясь с неутомимыми жучками-водомерками. Лебедев, примчавшийся на берег раньше Тимура с Настей и Кристиной, пытался, стоя по колено в воде, забраться на сапборд[20]. После нескольких неудачных попыток ему это все-таки удалось, и, неуклюже балансируя, он бросился догонять коллег. – Хочешь покататься на лодке? – спросил Тимур у Насти, которую по-прежнему не спускал с рук. – Хочу, – радостно ответила девочка, чем привела Кристину в полное смятение. – Кристина? Ты с нами? Как будто можно было отказаться от такого заманчивого предложения. Сняв балетки, Кристина осторожно шагнула в лодку и села на скамейку. Тимур передал ей Настю. – Мотор запускать не будем, пойдем на веслах, – сказал он, когда лодка отчалила от берега. – Видишь, мужчина с удочкой? Мой сосед. Кстати, известный кардиолог. Так что, если какие проблемы с сердцем, будешь знать, к кому обращаться. – Хорошо, – сказала Кристина, уткнулась лицом в макушку Насти и закрыла глаза. Вода мерно плескалась о борт лодки, откуда-то доносился смех Аси и торопливая болтовня Лебедева. Что нужно человеку для счастья? Всего лишь солнце, вода и маленькое существо, чьи руки доверчиво обвили твою шею. Возвращались с озера шумные, довольные и изрядно проголодавшиеся. Мужчины занялись приготовлением шашлыков, а женская половина, включая Нану и Настю, убрав со стола остатки чаепития, устроилась в беседке. Ася строгала маленькие бутербродики-канапе, которые Иван в шутку называл канапушками, Кристина пыталась выяснить у Насти, что ей больше всего нравится в гостях у Тимура, а Нана, аккуратно расправив складки платья, откинулась на спинку кресла и внимательно рассматривала небеса. – Нана, какой у вас красивый наряд! – сказала Ася, чтобы хоть как-то нарушить затянувшееся молчание. – Спасибо, – одними губами улыбнулась Нана. – Это платье – копия наряда Марии Анны Моцарт, в котором она хотела присутствовать на венчании брата. Вернее, она заказала его для своей свадьбы с камергером Францем Армандом д’Иппольдом. Ткань привезли из Вены, кружева – из Парижа, а сумочку, – Нана показала крошечный мешочек с серебряной застежкой, расшитый жемчугом и спрятанный среди пышных оборок, – из Италии. – Мария Анна – это Наннерль? – спросила Ася, не сводившая с нее заинтересованного взгляда. – Да, – кивнула Нана, – бедная сестра Вольфганга. – Почему бедная? Я читала, что она была очень талантлива. – Не то слово. Ее талант был сопоставим с гением Моцарта, а может, даже превосходил его. Но она была женщиной, и отец, Леопольд, полностью управлявший судьбой своих детей, предпочел монетизировать талант сына. Младший Моцарт, Вольферль – так звали его домашние, – пророчил сестре большой успех в Вене, обещал помочь в организации концертов. Но отец запретил ей даже думать о музыкальной карьере, и Наннерль осталась в Зальцбурге. Она надеялась, что после замужества наконец выскользнет из-под деспотичной власти отца. Как же она ошибалась! Леопольд Моцарт отверг ее жениха, сочтя его недостойным, и единственной радостью в жизни девушки остались уроки музыки, которые она давала желающим, письма брата – а писал он, к счастью, часто – и воспоминания о том времени, когда она с родителями и братом колесила по Европе с концертами. Эта поездка не была развлекательной – плохие дороги, вечно ломающиеся кареты, холод, жара, болезни. Однажды Наннерль заболела так тяжело, что ее даже соборовали. Но все равно это была настоящая жизнь, а не жалкое прозябание в их холодном доме. Холодном не из-за того, что отец экономил на дровах, нет. Просто со смертью матери и отъездом Вольферля дом покинуло тепло их сердец, а сердца Наннерль было недостаточно, чтобы согреть каменные стены. У отца же, казалось, сердца не было вовсе. «Лучше бы я тогда умерла, – проскакивала порой в ее голове отчаянная мысль, – лучше бы я тогда умерла». Вольфганг написал, что собирается жениться на Констанце Вебер, и попросил сестру похлопотать перед отцом, чтобы тот дал сыну свое благословение. Наннерль чувствовала, что Леопольд Моцарт никогда не одобрит этот брак, ведь когда-то Вольферль уже хотел жениться на девушке из семьи Вебер – Алоизии. Тогда отец категорически запретил сыну даже думать о том, чтобы связать себя узами брака. Ведь это навсегда поставит на нем крест как на композиторе. Тогда брат подчинился. А что сейчас? Вряд ли Леопольд поменяет свое мнение. Наннерль все-таки попробовала поговорить с отцом, но, нарвавшись на его возмущенный взгляд, предпочла уйти в свою комнату. Вольферль продолжал забрасывать отца письмами, но «наилучший из отцов», так Вольфганг величал Леопольда в своих письмах, был непреклонен. И все-таки Вольферль и Констанца обвенчались в соборе Святого Стефана, там, где хранятся мощи святого Валентина, который тайно венчал влюбленных. Я об этом, кажется, рассказывала в Вене, да? Ася, по-прежнему внимательно ловившая каждое слово Наны, сосредоточенно кивнула. – «Наилучший из отцов» дал свое благословение, – продолжила Нана. – Правда, оно опоздало и пришло на следующий день после свадьбы, но это уже не имело значения. Формально добро было получено. К сожалению, лишь формально… Они приехали в Зальцбург через год после свадьбы – юная Констанца, рядом с которой Наннерль чувствовала себя замшелой старой девой, и маленький Вольферль. Маленький – потому что для Наннерль он навсегда остался чересчур шустрым малышом, который с трудом доставал до клавиш их старого клавесина. Да и ростом он был чуть выше зальцбургских мальчишек – около 1 метра 60 см, щупленький, тщедушный, с несоразмерно крупной головой, невероятно подвижный и постоянно жестикулирующий, очень бледный из-за перенесенных в детстве болезней. Роскошные светлые волосы Вольфганг тщательно зачесывал на уши, страшно стесняясь отсутствия мочек – фамильного дефекта Моцартов. Как же Наннерль хотелось растрепать эти волосы – бог с ними, со странными ушами, – обнять брата, прижать в груди. А еще поиграть с ним в четыре руки на клавесине. Но она знала – отец будет недоволен, а потому была холодна и с братом, и с невесткой. Не смягчило отца даже то, что своего первенца Вольфганг назвал в его честь – Леопольдом. После отъезда брата обстановка в доме стала еще более гнетущей. Иногда Наннерль ловила на себе взгляд отца, полный разочарования, словно она была в чем-то виновата перед ним. Он ни одним словом не выказывал своего недовольства, но девушка чувствовала, что само ее существование раздражает его, отравляет ему жизнь. Поэтому она была очень рада, когда отец объявил, что нашел ей подходящего жениха – магистрата барона Иоганна Баптиста фон Зонненбург. Ничего, что будущий супруг успел уже дважды стать вдовцом, имел от предыдущих жен пятерых детей и был на пятнадцать лет старше невесты. Чудо, что он вообще нашелся, – ведь Наннерль исполнилось тридцать три года, и в те времена она уже не представляла никакого интереса для мужчин, желающих создать семью. После свадьбы пара жила в доме матери Наннерль. У них родилось трое детей. Наннерль пыталась учить их музыке, но чуда не произошло – дети не унаследовали таланта матери. После смерти мужа Наннерль вернулась в родной дом. Отец уже четыре года как умер, но женщине постоянно казалось, что суровый взгляд Леопольда продолжает преследовать ее, и она по-прежнему пыталась стать достойной, заслужить его расположение. Чтобы хоть как-то свести концы с концами, Наннерль давала уроки музыки, но вскоре ослепла, и от учеников пришлось отказаться. Она умерла в нищете и одиночестве, была похоронена на кладбище собора Святого Петра в Зальцбурге. Могилу ее не отметил ни крест, ни памятник. В конце жизненного пути мысль: «Лучше бы я умерла тогда» – посещала ее все чаще и чаще. О том, какой была бы ее судьба, если бы она, как Вольферль, воспротивилась отцовскому диктату и обвенчалась с Францем, Наннерль предпочитала не думать. Много ли счастья принес брату его поступок? – О чем это вы тут шепчетесь? – громогласно поинтересовался Лебедев, появившись в дверях беседки. – О Моцарте, – ответила Ася. – Скорее о том, что нашим родителям всегда доподлинно известно, как сделать счастливым своего ребенка. И даже если в результате окажется, что своими благими намерениями они вымостили дорогу в ад, они ни за что в этом не признаются. Сказано это было с такой горечью, что у Кристины промелькнула мысль: речь уже идет вовсе не о Марии Анне Моцарт. Но развить ее не удалось – вслед за Лебедевым к столу подтянулась мужская половина. – А вот и шашлыки, – торжественно провозгласил Рыбак, ставя на стол огромное блюдо с аппетитными кусками мяса, нанизанными на шампуры. От блюда шел такой аромат, что думать о чем-то, кроме еды, казалось кощунственным. Тимур добавил к натюрморту две корзины – с овощами, зеленью и фруктами. – Это мужской вариант стола, – пояснил он, – а потом будет женский – с чаем, кофе и сладостями. Федор! Ты, случайно, ничего не забыл? Тимур выразительно посмотрел на Лебедева, с комфортом развалившегося в кресле из ротанга между Кристиной и Асей. – Забыл, конечно. – Федор подскочил и унесся в дом. Появился он буквально через несколько секунд с третьей корзиной, из которой выглядывали горлышки бутылок. – Знаю негативное отношение нашего начальства к спиртным напиткам, но думаю, против бокала мерло или каберне совиньон оно возражать не будет. – Тимур улыбнулся и сел в кресло, которое только что покинул забывчивый программист. Настя, до этого спокойно сидевшая на руках у Кристины в обнимку с книгой Удальцовой, потянулась к столу и вытащила из корзины большущий помидор зелено-буро-красно-бронзового цвета. – Уж не Заржавевшее ли это сердце Эверетта[21], – усмехнулся Рыбак. – Оно самое, – подтвердил Молчанов. – Неужели сам вырастил? – рука Ивана нырнула в корзину и вынырнула уже с помидором. – Если бы! – Тимур достал еще два плода и протянул Кристине и Асе. – Вчера прислали из Крыма наши клиенты. Давай, Иван, наполним бокалы и поднимем их за процветание нашей фирмы и замечательных девушек. – И за нашу гостью, – добавила Ася. Получилось, как будто Тимур в своем тосте обошел Нану стороной. Вино было замечательным, мясо – сочным и мягким, помидоры – сладкими, и день, катившийся к закату, вполне мог претендовать на звание лучшего дня года.