Рулевой аккуратно притер борт катера к понтону причала у входа в мемориал. Девушка-матрос закрепила швартовы, и семья Джордан вместе с остальными пассажирами спустилась на причал. Когда они входили в мемориал, настил под ногами не качался: он покоился на опорах, вкопанных в дно бухты; ни одна из них не касалась корабля. Подойдя к центру зала, Селия, Эндрю и Лиза остановились у проема в бетонном полу, сквозь который виднелась верхняя палуба «Аризоны». Поражала ее близость, все просматривалось с предельной ясностью. «Где-то под нами покоятся останки моего отца, если вообще что-то осталось. Я не могу избавиться от мысли о том, как он погиб. Была ли смерть быстрой и милосердной, или это произошло иначе, жестоко и страшно? О, как хочется верить, что все случилось быстро!» К ним подошел Брюс. Он куда-то ненадолго отходил. — Я нашел имя деда, — прошептал он. — Я вам его покажу. Последовав за ним, родители и сестра оказались среди группы притихших людей перед мраморной стеной, сплошь исписанной именами и воинскими званиями. Всего за несколько страшных минут японского нападения на одной лишь «Аризоне» погибли тысяча сто семьдесят семь человек. Позднее выяснилось, что корабль поднять невозможно, и он стал вечной могилой для более чем тысячи мертвецов. Надпись на стене гласила: В ПАМЯТЬ ДОБЛЕСТНЫХ МОРЯКОВ, ПОКОЯЩИХСЯ ЗДЕСЬ. — Вот, мама, — показал на стену Брюс. — У. Ф. ДЕГРЕЙ. СТ. ПЕР. СТ. Они стояли в скорбном молчании, каждый думал о своем, первой отошла Селия. За ней последовали и остальные, снова туда, где сквозь широкий проем виднелся затопленный корпус корабля, с которого давным-давно были сняты все надстройки. Селия замерла, завороженная его близостью. В это время откуда-то из глубины на поверхность вырвался маслянистый пузырь. Вырвался и разлился переливчатой пленкой на поверхности воды. Спустя несколько минут — другой. — Это пузыри из остатков горючего в топливных баках, — пояснил Брюс. — Они вырываются оттуда с тех пор, как корабль затонул. Никто точно не знает, сколько там мазута, но еще лет на двадцать, наверное, хватит. Селия дотронулась до плеча сына. «Это мой сын, твой внук. Он мне рассказывает о твоем корабле». — Вот бы познакомиться с дедом, — сказала Лиза. Селия попробовала было что-то ответить, но вдруг словно все тормоза ее чувств разом вспыхнули и сгорели. Словно такое обычное, трогательное в своей простоте замечание Лизы легло последней каплей в переполненную чашу. Горе и скорбь нахлынули на Селию; она скорбела по отцу, которого знала мало, но которого так любила и память о котором ожила в ней после этих горьких минут в Пёрл-Харборе. Она вспомнила и свою мать, которая умерла десять лет назад, и вместе с этой болью на нее нахлынула горечь из-за собственной недавней неудачи, из-за ее величайшей ошибки, теперь такой явной, за что пришлось поплатиться бесславным концом карьеры. С мыслью об этом последние полгода или даже больше ей удавалось мужественно справляться. Но теперь она настойчиво напомнила о себе. Это было как старые долги, которые все равно когда-нибудь приходится платить. И Селия не выдержала. Забыв обо всем на свете, она разрыдалась. Тут Эндрю рванулся было к ней, но его опередили Лиза и Брюс. Оба они обняли мать, стали ее утешать и, не стыдясь слез, плакали вместе с ней. Эндрю нежно обнял всех троих. Было всего шесть утра, когда резко зазвенел телефон рядом с кроватью в номере Джорданов. Замолчал, затем зазвенел вновь. Селия крепко спала. С трудом проснувшись, Эндрю вздрогнул от настойчивого звонка и, сев на кровати, снял трубку. — Который час? — сквозь сон спросила Селия. — Чертовски рано! — ответил Эндрю прямо в трубку и спросил: — Слушаю, кто это? — Вызывают миссис Селию Джордан. Лично! — ответил ему голос телефонистки. — Кто ее просит? Тут в трубке раздался почтительный женский голос: — Мистер Сэт Фейнголд из компании «Фелдинг-Рот» в Нью-Джерси. — Мистеру Фейнголду известно, который сейчас здесь час? — Да, сэр. Ему это известно. Селия уселась на кровати. Теперь и она проснулась. — Это Сэт? — спросила она и, когда Эндрю утвердительно кивнул, сказала: — Я отвечу. Он передал ей трубку. После короткого разговора между телефонистками Селия услышала голос пожилого контролера: — Это вы, Селия? — Да, я. — Мне только что сказали, что мы вас разбудили, так что примите мои извинения. Но здесь уже полдень. Мы просто не могли больше сидеть и ждать.. — Кто это — «мы»? — удивленно спросила Селия. — И чего, собственно, вы ждали? — Селия, то, что я должен вам сказать, исключительно важно. Пожалуйста, выслушайте меня внимательно. Чувствовалось, что Фейнголд взволнован. — Говорите, — ответила Селия. — Я звоню от имени и по поручению совета директоров. Прежде всего мне поручено сообщить вам, что, когда вы подавали в отставку — в силу известных всем нам причин, — вы были правы, а все остальные… — Тут голос у Фейнголда сорвался, но он все-таки договорил: — А мы все не правы. Селия так изумилась, что подумала: уж не спит ли она наяву или, может быть, у нее слуховые галлюцинации? — Сэт, я ничего не понимаю. Неужели это вы о монтейне? — К сожалению, именно о нем. — Но, судя по тому, что я о нем читала и слышала, монтейн пользуется исключительным успехом. Она вспомнила о дифирамбах, которые только вчера ей пересказывал Эндрю со слов Тано, менеджера компании «Феддинг-Рот» на Гавайях. — Мы все так считали, причем совсем до недавнего времени. Но все переменилось, и как неожиданно! Сейчас положение у нас просто ужасное. — Подождите минутку, пожалуйста. Прикрыв телефонную трубку, Селия сказала Эндрю: — Случилось что-то из ряда вон выходящее. Что именно, я сама еще не понимаю. Возьми параллельную трубку. Второй телефон стоял в ванной, Селия подождала, пока Эндрю взял трубку, затем сказала: — Сэт, я вас слушаю. — То, что я вам только что рассказал, — лишь первая часть, Селия. Вторая звучит следующим образом: совет директоров хочет, чтобы вы вернулись. Она по-прежнему едва верила собственным ушам. После некоторого молчания Селия сказала: — Давайте-ка по порядку. Расскажите все сначала. — Хорошо, расскажу. Она почувствовала, как Сэт собирается с мыслями, и одновременно задумалась: а почему, собственно, звонит он, а не Сэм Хауторн? — Вы помните сообщения об изуродованных младенцах? О дебилах — до чего же слово ужасное! О случаях в Австралии, Франции и Испании? — Конечно, помню. — Вслед за ними последовало множество других в этих странах, да и не только в них. Их так много, что не остается никаких сомнений: причина всему — монтейн. — Боже праведный! — Свободной рукой Селия схватилась за лицо. И первой судорожной мыслью пронеслось: «Только не это! Это сон, кошмар, на самом же деле ничего не случилось. Я не хочу быть правой, нет, только не ценой таких ужасных доказательств!» Тут сквозь приоткрытую дверь в ванную она увидела Эндрю, его посуровевшее лицо; за окном поднимался рассвет, и Селия поняла: то, что сейчас происходит, не сон, а самая настоящая правда. Сэт продолжал говорить, сообщая все новые подробности: — …Все началось месяца два с половиной назад. Сначала стали поступать разрозненные сообщения о случаях, подобных тем, что были в самом начале. Потом их стало больше. А совсем недавно целый поток… И всякий раз будущие матери принимали монтейн… На сегодняшний день во всем мире родилось почти триста изуродованных младенцев… Очевидно, эта цифра будет расти, особенно в Соединенных Штатах, где монтейн поступил в продажу только семь месяцев назад… Охваченная ужасом, Селия закрыла глаза. Сотни младенцев, которые могли стать совершенно нормальными детьми и которые отныне лишены возможности думать, ходить и даже сидеть без посторонней помощи. И это на всю жизнь. …И сколько еще таких должно появиться на свет! Ей хотелось выплакать горькими слезами переполнявшую ее бессильную ярость. Но кому нужны ее слезы? Никому. Рыдания и гнев были бесполезны — слишком поздно! Но могла ли она сделать больше, чем сделала, ради предотвращения столь ужасной трагедии? Да! Могла! Она могла поднять свой голос протеста после того, как подала в отставку, не молчать, а добиваться, чтобы ее опасения относительно монтейна стали достоянием общественности. Но разве это что-нибудь изменило бы? Разве стали бы ее слушать? Вероятнее всего, нет, хотя, возможно, хоть кто-нибудь прислушался бы, а ведь даже один-единственный спасенный ребенок мог стать оправданием ее усилий.