– Что я тебе говорил, Тайт? – спросил Уилмот. – Если ты думаешь, что угодишь мне, применяя ко мне те глупости, которые тебе наговорила та девица, то ты сильно ошибаешься. – Конечно, ошибаюсь, босс. Я уверен, что она шлюха. – Я собираюсь открыть вклад в банке на твое имя, – пояснил ему Уилмот, не обращая внимания на слова Тайта, – чтобы ты мог использовать эти деньги по мере необходимости. Согласен? – Да, босс. Но не могли бы вы оставить пару фунтов, чтобы я купил лакомств вроде цукатов или конфет? – Я их тебе куплю, – сказал Джеймс. – Но я бы хотел купить их на свои деньги, босс. Знаете, жалованье, которое вы мне платите, не очень большое, а я отдаю часть бабушке. Теперь я подумал, что семье нужно отдавать все жалованье. – Вздор! – заявил Уилмот, но кинул Тайту банкноту в один фунт. – Возьми, – раздраженно сказал он, – и делай с ней все, что хочешь. – Mille remerciments[35], – поблагодарил, улыбаясь, Тайт. – Видите, босс, при случае я немного могу по-французски. XXII. Церковь Неделю спустя Дейзи Вон покинула дом своего дяди и вернулась в Монреаль. Она заявила, что больше не может оставаться в таком захолустье. Некоторое время она вела регулярную переписку с Лидией Базби. Она писала о веселой городской жизни, о званых вечерах, балах. Она привела Лидию к безумному желанию сделать что-нибудь подобное. Наконец пришло известие о помолвке Дейзи с южноамериканским художником, который работал в Лаврентийских горах[36]; наконец прислали приглашения на свадьбу. Дейзи с мужем намеревались немедленно после свадьбы уехать в Париж, где хотели прожить несколько лет. Но хотя эти письма произвели такое волнение в душах молодых Базби, что их отцу пришлось следить за тем, чтобы они не наделали дел, на обитателей Джалны эти послания не произвели особого впечатления. Сбор урожая, подготовка зимних помещений для возросшего поголовья скота, подготовка дома к предстоявшему приезду родителей Аделины, завершение строительства церкви для ее освящения, будущие крестины Эрнеста – все это не позволяло обитателям Джалны интересоваться делами остального мира. Аделина и Филипп отнесли Дейзи к накопившимся событиям их разнообразного прошлого. По правде говоря, Филипп вполне мог обойтись без визита родственников. Он уже порядком устал от трех Кортов, которые все еще оставались в Джалне. Однако было решено, что они вернутся в Ирландию вместе со старшими членами семьи. В противном случае Филипп опасался, что они останутся на всю зиму, так как они уже выразили желание покататься на коньках и походить на снегоступах. Лицо Филиппа в те дни выражало безмятежность, что могло вызвать зависть у людей более позднего времени. Он вставал почти с рассветом. К вечеру он чувствовал здоровую усталость, но оставался полон такого интереса ко всему, что ему требовалось сделать, что с трудом засыпал. Когда он видел, как тяжелые повозки и фургоны, запряженные его тяжеловесами, с грузом ячменя, пшеницы и овса заезжают в амбар, его сердце наполнялось гордостью. Дело было не в том, что у него было много земли, а в том, что поля были обработаны и дали обильный урожай. Его коровы, свиньи и овцы были здоровы, у них имелись и кров, и большие запасы фуража на зиму. Но главное – Аделина сияла здоровьем и была так счастлива в новой жизни! Его дети с каждым днем становились больше и умнее. Гасси уже знала буквы, училась шить, могла без ошибок рассказать наизусть несколько стихотворений, подходящих для ее возраста. Николас, которому еще не исполнилось двух, мог сойти за трехлетнего – стройный, полногрудый, очень активный. Его кудри касались плеч, а их расчесывание наполняло дом криками гнева и боли. Эрнест был ангелом: пушистые светлые волосы, глаза, голубые, как незабудки, и прелестная беззубая улыбка. Однажды сентябрьским утром, когда вокруг новой церкви цвели астры и золотарники, Аделина и Филипп вместе стояли внутри храма, восхищаясь впечатлением от темно-красной длинной ковровой дорожки, расстеленной от двери, где они стояли, до ступеней в алтарь. Они приходили в церковь каждый день. Они внимательно следили за каждым шагом строительства. Они чувствовали достижения в этом месте по-особому, не так, как в Джалне. Джална обладала красотой и некоторой элегантностью. Здесь же было простое здание с блестящими лакированными скамьями, серыми оштукатуренными стенами без витражей, смягчающих свет. Здесь должен был быть их духовный дом. Здесь они чувствовали связь между собой и неизвестными силами творения. Здесь их дети будут креститься и венчаться. Здесь, когда придет время, пройдет погребальная служба по ним самим. Но последняя была еще так далеко, в таком туманном таинственном будущем, что мысль о ней не причиняла им боли. Темно-красный ковер стал последним штрихом при создании церкви. Он был отличного качества и стоил немало. Но они оба понимали, что оно того стоило. И вправду, ковер, казалось, освящал церковь. Это был яркий путь от входа до алтаря. Когда нога ступала на него, в душу проникали тишина и покой. Деньги для ковра прислала сестра Филиппа Августа. Этим вечером Аделина сядет за свое бюро и опишет ей, как величественно он выглядит. Муж Августы раскошелился и оплатил орган. Орган оказался не трубный, но никто подобного и не ожидал, тем более инструмент был надежной марки и гарантированно имел отличный звук. Он стоял сбоку от алтаря, а над ним высилась кафедра. Уилмот согласился стать органистом, и предполагалось, что этим утром он порепетирует. Что до кафедры, то за нее заплатила Аделина. С самого начала она хотела основательную кафедру. – Мне не нравится, когда проповедник выскакивает из-за маленькой кафедры, как черт из табакерки, – заявила она. – То, что он говорит, будет доходить лучше, если он поднимется на три ступеньки и будет окружен богатой резьбой. Тот же человек, что вырезал перила парадной лестницы, может изготовить кафедру, а я оплачу счет. Некоторые думали, что для церкви кафедра слишком богато украшена, но в основном ею восхищались. Аделина взяла Филиппа за руку. – Пойдем, присядем на нашу скамью, – сказала она. – И посмотрим, каково это. Она повела его к скамье, которую они выбрали, прямо перед кафедрой, и они уселись чинно, но с улыбкой. Кафедра торжественно возвышалась перед ними, словно уже была переполнена мудростью проповедей. – Признайся же, – сказала Аделина, – лучшую кафедру и сделать невозможно. – Единственное мое возражение состоит в том, что преподобный Пинк, боюсь, будет чувствовать себя таким внушительным, что проповеди станут чрезмерно долгими. Он уже склонен к этому. – Тогда я усну и буду храпеть. Они услышали за спиной шаги и, обернувшись, увидели Уилмота, шедшего по проходу. В руках он держал большую нотную книгу. – А вот и я, – произнес он. – Давно ждете? Они забыли, что он придет, но подтвердили, что прождали некоторое время. – Я был у священника, и миссис Пинк дала мне сборник гимнов, – сообщил Уилмот. – Очень жаль, что я обещал играть на этом органе. Я не чувствую в себе способности верно играть церковную музыку. Но, видимо, я единственный, кто готов это сделать. – Кейти Брент может, – сказала Аделина, – но теперь она католичка. В любом случае, мне нравится, когда за органом мужчина. – Сыграйте свадебный марш, – попросил Филипп. – Послушаем что-нибудь оживленное. – У меня нет нот. – Уилмот уселся за орган, открыл его и установил сборник гимнов на пюпитр и заметил: – Меня восхищает красный атлас за резьбой. Красивый орган. – Да, – согласился с ним Филипп и счел нужным добавить: – Его подарил мой зять, а моя сестра подарила ковер. – Я знаю, – ответил ему Уилмот. – У вас щедрая семья. Даже если бы у меня были деньги, община долго бы оставалась без церкви, прежде чем я смог бы ее построить. – Это не скупость, Джеймс, – сказала Аделина. – Это предубеждение. – Да. Я не думаю, что религия хороша для людей. – Что может занять ее место? – спросил Филипп. – Держу пари, что тебе нечего предложить взамен. – Жизнь хороша сама по себе. – Ну же, Уилмот, будь благоразумен. Человек не может жить только материальным. – Тогда пусть смотрит на звезды. – Вам лучше не говорить такое при мистере Пинке, – вставила Аделина. – Иначе он не позволит вам играть на органе. – Он много раз меня слышал. – И не возражал? – Ничуть. Он кроткий убежденный христианин и уверен, что все в конце концов придут к его образу мыслей. – И вы тоже, – сказал ему Филипп. – И вы тоже. – Может быть, – Уилмот пожал плечами. Он нажал на педали, коснулся клавиш и заиграл новый гимн, который только недавно перевели с латыни. Но Филипп и Аделина знали первый куплет и пели его на все лады. Приди, приди, Эммануил! Спаси от власти темных сил. В неволе страждущий народ, Что терпит, молится и ждет. Ликуй! Ликуй! Эммануил Придет Тебя, Израиль, спасти. Ни Филипп, ни Аделина не задумывались над тем, какими необычными были эти слова, произнесенные в самом сердце канадских лесов. Они пели их с чувством, а в конце Филипп воскликнул: – Великолепный орган! – Не понимаю, как вы можете об этом судить, – сухо заметил Уилмот, – когда поете во весь голос. – О, Джеймс, что вы за бука? – воскликнула Аделина, подходя к нему. – Ну, кажется, служба в самом разгаре, – послышался голос от двери. Это был доктор Рамзи. Он вошел и, осмотрев новые приобретения, объявил: – Поздравьте меня. Мы с Лидией Базби собираемся пожениться. – Великолепно! – Аделина даже захлопала в ладоши. – Я знала, что так и будет. Ах, как я рада! – Очаровательная девушка, – сказал Филипп. – Примите самые искренние поздравления. Уилмот поднялся из-за органа и добавил свои более сдержанные поздравления. – Это будет первая церемония в этой церкви, – сказал доктор. – Мы хотим пожениться без промедления. – Нет, – возразил Филипп. – Первыми будут крестины моего сына.