– Почему-то я не могу думать о себе иначе, кроме как о Джеймсе Уилмоте. – Он поднялся и прошелся по комнате. – Если бы вы знали, какое удовольствие доставляет мне моя новая жизнь! Свободен и одинок! Я словно освобожденный узник. Мне больше не нужно сосредоточиваться. Когда я ловлю у реки с удочкой, мой разум восхитительно пуст – долгие часы. Прошлое уже кажется мне сном. – Мы все станем здесь счастливы, – сказала Аделина. – Я люблю эту страну. Пойдемте, покажете вашу корову. И молодого индейца, который на вас работает. Я должна увидеть и его, и свиней, и огромную рыбу, что вы поймали. X. Стены Лето шло своим чередом, и над фундаментом дома росли прочные стены. Филипп, действуя по совету Дэвида Вона, предложил каменщикам и плотникам привлекательное жалованье. Были заказаны темно-красный кирпич самого лучшего качества и камни для фундамента. В полуподвале, вымощенном кирпичом, уместились просторная кухня, две комнаты для прислуги, кладовые, угольный и винный погреба. Пока возводились стены, множество лесорубов расчищали земельный участок. Благородный лес убирали, освобождая пространство под посевы. Поскольку места для хранения всей древесины или способов ее использования не имелось, большую ее часть предполагалось затем сжечь. Аделина ждала этого мгновения, которое должно было наступить осенью, когда опасность лесных пожаров минует. В начале сентября юный Роберт Вон и Аделина отправились вместе по дороге, проложенной летом от поместья Вонов в их новое поместье. Их путь шел через ровное поле, красное от жнивья богатого урожая ячменя, через дубовый лес и сосновый бор, затем круто вниз, в овраг, где по мерцавшему песку и плоским камням протекал ручей, почти заслуженно называвшийся рекой. В одном месте берега сужались, там был переброшен временный бревенчатый мост. Аделина всегда воспринимала этот путь как приключение. Путь был девственным, нетронутым, однако для них с Филиппом он стал связью между их прежней жизнью и новой. Она ходила по мосту в любую погоду, часто в одиночку. Сейчас в этот сентябрьский день ей вздумалось, что она никогда не видела дорогу столь манящей. Воздух казался почти осязаемо сладким и полным нового птичьего пения, так как подросшие птенцы уже начали летать. Ручей издавал ровное журчание. Когда они пересекали бревенчатый мост, юный Вон взял ее за руку, чтобы перевести. Аделина вполне могла пройти по мосту без посторонней помощи и делала это много раз, даже по скользким от дождя бревнам. Но сейчас она робко прислонилась к плечу Роберта и сжала его пальцы. – Потом мы построим здесь мост из теса, – сказала она. Он слегка сжал ее руку. – Тогда вам не понадобится моя помощь, – произнес он. – Сейчас я ей рада. – Если бы вы знали, что для меня значит, – покраснев, сказал он, – когда вы здесь. До вашего приезда я не знал, чем себя занять. Знаете, я толком так и не знаю своих родителей. По правде говоря, мне кажется, я знаю вас лучше, чем их. – Со мной легко поладить. – Не в этом дело. Я чувствую, что вы меня понимаете, и вы такая единственная. – Ты очень мил, Бобби. Родителей Роберта весьма раздражало, когда Аделина называла его Бобби. Они старались проявить свое неодобрение, очень отчетливо обращаясь к нему по имени. Но Аделина не обращала на это внимания или, как они считали, ей доставляло удовольствие им перечить. Перейдя через мост, они принялись взбираться по противоположному склону оврага. – Сегодня утром мама очень расстроилась, – сообщил мальчик. – Дело в моей кузине Дейзи Вон. Она собирается к нам в гости, а мама хотела бы, чтобы она сейчас не приезжала. – Так почему она не напишет ей, чтобы она этого не делала? – спросила Аделина. – Это невозможно, потому что отец считает, что мы должны принять Дейзи. Она – дочь его единственного брата и сирота. Она жила у родственников по материнской линии в Монреале, поссорилась с ними и написала отцу жалобное письмо, а он пригласил ее пожить у нас несколько месяцев. – Признаю, это досадно, – сказала Аделина. – Дом и так уже полон, и нашей семьей, и нашими вещами. Неудивительно, что твоя мать расстроилась. – О, она справится. Мама всегда справляется. – Ты знаешь эту Дейзи? – Да, я бывал в доме ее тетки в Монреале, там жили теткины дочери, и не думаю, что она с ними ладила. – Она развязна или дерзка? Если да, то я дам ей отпор. – Ей почти столько же лет, сколько вам. Около двадцати пяти. Тоже довольно бойкая, но совсем мне неинтересная. По правде сказать, мысль о ее приезде повергает меня в невыносимое уныние. Мне ненавистна мысль о том, что скоро откроется колледж и я должен буду уехать. Он смотрел ей в глаза, его выразительное мальчишеское лицо было взволнованно. – Не волнуйся, Бобби. Мы друзья, и всегда ими останемся. – О будущем я не думаю, – сказал он. – Меня интересует настоящее. Вы недооцениваете мои чувства. На самом деле вам все равно. – Мне не все равно. Я здесь чужая, ты помог мне стать счастливой. – Вам повезло, что смогли так быстро остепениться. А я никому не принадлежу. Аделина широко раскрыла карие глаза. – Ну, Бобби, что за манеры? Когда у тебя накопится больше жизненного опыта, ты не будешь беспокоиться о принадлежности. – В том-то и беда, – мрачно ответил он. – У меня нет опыта. А вас интересуют только мужчины с опытом. Ваш высокомерный друг Уилмот, например. – Что ты о нем знаешь? – резко осадила его Аделина. – О, ничего, кроме того, что он выглядит неописуемо. Я его терпеть не могу. Слегка задыхаясь от подъема и беседуя, они взбирались по склону оврага и наконец добрались до самого верха. Перед ними предстали стены дома, еще без крыши, с зияющими окнами и дощатыми полами. Строение окружали огромные кладки кирпичей и насыпи гравия. Рядом наготове лежали штабеля приятно пахнувших досок. Пообедавшие работники отдыхали. Они лежали на земле или растянувшись на опилках. Однако два франко-канадца, лесорубы, привлеченные высокой платой, предложенной Робертом, словно им не хватало работы, танцевали, причем энергично и очень живо. Они прыгали, топали, кружились, проделывали замысловатые па, щелкали пальцами и сверкали зубами. Один был средних лет, с красным платком, повязанным вокруг тонкой жилистой шеи, другой – молодой и красивый, но не такой ловкий, как напарник. Музыку для танца исполнял старик, сидевший на большом сосновом пне. Это был Скрипач Джок. Он ожидал, что его прогонят, но Уайтоки заинтересовались его чудаковатостью и позволили ему остаться. Филипп выдал ему черепицу для починки протекающей крыши и новое стекло вместо разбитого. Никто не знал, когда был построен его домик, возможно, его поставил какой-то поселенец, который давно умер или счел это место слишком пустынным. Аделина назвала его жилище «Домиком Скрипача». Сейчас она крикнула: – Великолепно, Джок! Какая красивая мелодия! Играй! Заставь их танцевать! Старикан яростно закивал. Со следующим взмахом смычка он увеличил темп до такой степени, что, казалось, ногами обоих танцоров овладел бешеный вихрь. Роберта Вона, как обычно, позабавила и немного смутила ее фамильярность с мужчинами. Он не желал, чтобы она стала другой, но его возмущало, что ее отрицание условностей становилось поводом для пересудов. «Будь проклято их пуританство! – думал он. – Она – совершенство!» Но все-таки она постоянно его смущала. Выбившись из сил, французы сели. Старый шотландец потянулся к оловянной кружке с чаем и сделал большой глоток. Кружку он поднес к невидимому рту, поскольку нижняя часть его лица была скрыта огромной седой бородой. На Джоке были серый жилет и килт в традиционную клетку, такой выцветший, что уже было невозможно определить, к какому шотландскому клану он принадлежит. Из-под килта торчали худые волосатые колени. Выглядел он крепким и надежным, как дерево, растущее на каменистом склоне холма, но в его широко открытых голубых глазах проскальзывали тоска и одиночество. – Тебе нужно сыграть им ирландскую мелодию, Джок! Если ты сыграешь им ирландскую джигу на ирландской свирели, они не будут прыгать так вяло. – Нет более задорной музыки, чем шотландские мелодии, – твердо заявил старик с шотландским акцентом. – А что касается танцев, ручаюсь, что никакой ирландец не сможет перетанцевать этих французов. – Ах, видел бы ты, как танцуют в Голуэе, – возразила ему Аделина. – А как свистят, прямо как на свирели. – У нас здесь есть два ирландца, – усмехнулся Джок. – И в них не больше живости, чем в покойниках. – Они из Белфаста, вот почему. – И Аделина обратилась к франко-канадцам: – Bon, Vous êtes très agiles, je vous admire beaucoup![21] – Merci, Madame, – сказали они в один голос. – Вы будете давать званые вечера, когда переселитесь в ваш прекрасный дом? – спросил Джок. – Конечно, будем. – Я бы хотел там играть на скрипке, мэм. Как вы думаете, смогу? Выучу ирландскую джигу по этому случаю, ежели позволите. – Найму тебя сразу же. – Это ничего не будет вам стоить, имейте в виду. Я бы хотел отблагодарить вас за вашу доброту ко мне. Когда они подошли к стенам дома, Роберт воскликнул: – Нельзя приглашать этого малого на ваш званый вечер! Все будут об этом говорить. – Но ведь он играет на всех свадьбах и крестинах, верно? – Но не вашего круга. – Я всего лишь иммигрантка, – заявила она. – И я хочу быть похожей на других иммигрантов. – Капитан Уайток никогда не согласится. – Посмотрим. Они поднялись по временной лестнице и вошли в дверной проем. Но Роберт оставался мрачен. – Женщины оказывают слишком большое влияние на нас, мужчин. На щеке Аделины появилась и тут же исчезла ямочка. – Но если это подходящая женщина, то это хорошо для тебя? – Такая женщина сможет делать со мной все что угодно. – Тогда мы должны оставаться настороже. Не позволяй ей ничего с тобой делать, пока я не посмотрю на нее. Пойдем, Бобби, давай осмотрим дом! – Она взяла его за руку и ввела в дом. – Разве это не очаровательно?