Чем ближе конец коридора, тем слышнее становятся звуки настраиваемых инструментов оркестра. У каждого есть свое место в этой жизни после уроков. Проскользнув через боковую дверь, я сажусь в первое попавшееся бархатное кресло. Кое-кто из учеников тоже устроился в креслах, но большинство разбрелись по залу: напевают известные мелодии, сидят на сцене, болтая ногами, или громко разговаривают в проходах. Я тоже была такой, как они, – наркоманом, зависящем от адреналина выступлений. Волнение перед премьерой, энергия театра, пробегающая сквозь меня. Свет в лицо. Темнота, скрывающая зрителей. Я знала, что в зале сидят мои родители: мама проклинает телефон, в котором не хватает места для записи спектакля, а папа невольно произносит текст роли вместе со мной. Сцена была моим вторым домом. Там я чувствовала себя в безопасности. Живой. Уверенной. По сцене бежит босая девушка. Та самая, которая обозвала меня Фредди Крюгером. Пайпер права – выражение лица у нее и в самом деле приметное. Она делает несколько прыжков (до грациозности Сары ей, конечно, далеко) и кланяется парню, который шутливо ей аплодирует. Девушка треплет его волосы и вдруг ловит мой взгляд. Я не успеваю отвернуться, а она принимается шептаться с парнем, тот оборачивается ко мне. Новость о моем появлении разлетается по залу – судя по тому, как все начинают крутить головами. «Тревога! Тревога! Критическая ситуация! В нашем театре – Обгоревшая!» Я вжимаюсь в бархатное кресло, пытаясь подавить чувство, которое никогда еще не испытывала в святая святых – театре. Страх. Как я смогу подняться на сцену, если даже сейчас у меня от паники по коже бегут мурашки? Похоже, пожар уничтожил оба моих дома. Все кресла заполнились – кроме тех, что рядом со мной. Крепче прижав к себе сумку, я достаю наушники и уже собираюсь их надеть, как ко мне подходит парень с темными глазами и смуглой кожей. – Тебя ведь Асад зовут? Он указывает на коридор. – Там я просто Асад. А здесь я Асад Ибрагим, непревзойденный осветитель сцены! – Он пафосно вскидывает руки, случайно задевая меня за предплечье. Но, как ни странно, не отшатывается в ужасе. – А ты что здесь делаешь? На прослушивание пришла или наниматься в рабочие сцены? Мы с Пайпер решили, что я попытаюсь получить роль, а вот о втором варианте даже не подумали. А ведь это тоже считается. – Второе, – решительно отвечаю я и кладу наушники обратно в сумку. – Конечно же, в рабочие сцены. – Круто. Я тоже. – Он указывает на маленькую, размером с будку, комнатушку с огромными круглыми прожекторами, направленными на сцену. – Я управляю светом, так что обычно сижу там. Он обводит взглядом зал, и его улыбка на миг меркнет. – Значит, Пайпер все-таки не пришла? Вы с ней разве не срослись как сиамские близнецы? – Театр ее больше не интересует. – Вот облом. Она единственная среди этих примадонн знала мое имя. А большинство из них, наверное, считают, что меня зовут «Больше света!». Я невольно смеюсь, и Асада это явно воодушевляет. – А, так ты все-таки умеешь улыбаться! – торжествующе восклицает он. – Ладно, из какого мюзикла строчка: «Ты одет не полностью, если на тебе нет улыбки»? – «Энни»[8]. Широко улыбаясь, Асад садится в кресло рядом со мной. – Впечатляет. Среди школьников мое знание бродвейских цитат обычно остается незамеченным – и чаще всего неоцененным. Нам здесь нужно больше таких, как ты. Я сильнее вжимаюсь в кресло. – Как я? Асад продолжает беззаботно болтать, будто не понимая, что я мучительно жду от него объяснений. – Людей, которые по-настоящему ценят театр. Осознав, что речь идет не о моей внешности, я расслабляюсь и шучу: – Ну, иногда надоедает смотреть «Настоящих домохозяек». Асад улыбается. – Я рад, что ты пришла, Ава. Я перевожу взгляд на пустые сидения рядом со мной. – Кроме тебя это никого не радует. Только ты и Пайпер разговариваете со мной. – Да у тебя на лбу написано: «Не говорите со мной». Даже в коридоре, рядом с Пайпер, ты всегда смотришь в пол. Осознав, что и сейчас смотрю на свои туфли, я заставляю себя поднять взгляд на Асада. И вижу в его потрясающих, почти черных глазах свое отражение. – Ничего подобного. Он улыбается. – А помнишь, как я пытался пообщаться в твой первый день в школе? – Ну да. – Ты совсем не обращала на меня внимания. – Я решила, что ты просто вежливый и говоришь с пострадавшей при пожаре новенькой из жалости. Асад закатывает глаза. – Именно. Я был вежливый, а ты отшила меня. Бестолковое любопытство – так я охарактеризовала его поведение. Я чувствую, как внутри меня что-то переворачивается, и понимаю, что с Асадом одним определением, нацарапанным в углу страницы, не обойтись. – Я это к тому, что, может, тебе стоит время от времени поднимать взгляд от пола, – говорит Асад, – а то подумают, будто ты что-то потеряла. Я запинаюсь, пытаясь подобрать слова. Не улыбайся Асад так открыто и обезоруживающе, я бы сочла его полным придурком – он говорит, что это я виновата в том, что у меня только один друг во всей школе. Может, я бы даже обиделась, если б его улыбка не заставила меня почувствовать, что этот болтун вполне может стать моим вторым другом. Босой долговязый парень в черном выходит на сцену и хлопает в ладоши, призывая будущих актеров и актрис занять свои места. Асад задумчиво опирается подбородком на ладонь, словно вот-вот произнесет монолог, достойный Гамлета. – Если вы пришли сюда без интереса, а только потому, что школа заставляет вас что-то выбрать, или если вы думаете, что упоминание театрального кружка поможет вам при поступлении в колледж, то вы ошиблись. Здесь нет места самозванцам. Парень делает паузу, оглядывая толпу, его манеры и внушительный рост эффектно работают на сцене. Судя по ухоженной бородке клинышком и короткому хвостику черных волос, он не раз прочел пособие «Как одеваться подобно режиссеру с Бродвея», а на стене его спальни висит фото Лина-Мануэля Миранды[9], на которого он явно старается походить. – Во имя бессмертных слов Полония «Будь верен сам себе», выбирайте: вы с нами или нет? Повисшую тишину нарушает шорох, привлекающий к себе всеобщее внимание: какой-то мальчишка собирает свои вещи и выбегает за дверь, провожаемый каждой парой глаз в этом зале. – Для тех, кто остался, поясню – мы не похожи на другие кружки. Театр – образ жизни. Театр и есть жизнь. – Он выразительным жестом указывает на девушку в первом ряду: – Ты найдешь себя на этой сцене, и ее огни раскроют тебя, если ты им позволишь. Зря я это затеяла. Я бы сбежала за тем бедолагой, не будь приклеена к своему месту из страха прервать грандиозный монолог. – В этом году мы вдохнем жизнь в эту сцену при помощи… – Для пущей драматичности парень умолкает, наслаждаясь всеобщим вниманием. Все зрители подаются вперед, и я опасаюсь, как бы Асад не выпал из кресла. – …«Волшебника страны Оз»[10]! – доносится со сцены. По рядам прокатывается вздох, превратившийся в гул обсуждений. – Подобно Дороти мы пойдем по дороге, вымощенной желтым кирпичом. Зайдем в темный лес и, преобразившись, с победой завершим наш путь. – Он вновь указывает пальцем на девушку в первом ряду. – Ты готова к путешествию? Он подает ей руку и буквально выдергивает на сцену. Ряд за рядом все покидают свои места и присоединяются к ним. Встав, Асад поворачивается ко мне. – Ты идешь? Я крепче прижимаю к себе сумку. – Нам что, обязательно туда идти? Мы ведь рабочие сцены. – Я все еще надеюсь, что не так поняла, и будет можно тихо уйти за черные кулисы. – Это традиция. Идем. Я качаю головой.