Ну, не то чтобы по-настоящему возмутилась, но решила, что унни стоит знать о моем недовольстве. Вряд ли у энергии мироздания есть большой опыт работы с негативными отзывали пользователей, но вдруг… Как ни странно, я сразу же получила ответ на свой вопрос. Весьма, хм, неожиданный. — Потому что, — чьи-то цепкие пальцы ухватили меня сзади за плечо и резко развернули от двери, — Потому что я зачаровал эту несчастную палату от внешних проникновений. И поставил на тебя сигнализацию. Не зря вчера поутру из тебя волосы дергал, оказывается! Ты грозилась, что Прыгнешь, но, если честно, я не ожидал, что ты действительно это сделаешь. Удивила, Тинави, молодец! Глаза материализовавшегося Полыни полыхали возмущением, голос полнился разочарованием. Звенящие колокольчики в прическе только нагоняли драмы. — Так, Полынь, расслабься и пусти меня в палату, срочно! — я сорвала с плеча руку куратора. — Видишь этих добрых молодцев на полу? У нас не увеселительная прогулка! — А что тогда? — сузил глаза Полынь. Он мне, конечно, поверил, чай, не дурак, но теперь просто любопытничал. — Потом объясню, защиту убери! — взмолилась я. — Ладно, — кивнул куратор и сложил руки лодочкой, готовясь к заклинанию. Но уже мгновение спустя раздался жуткий треск — и Полынь, как подкошенный, рухнул на пол. — Дахху! Ты с ума сошел?! — я задохнулась от неожиданности, увидев над бессознательным куратором своего друга, отчаянно сжимающего в руках занесенную цветочную кадку. Кадка это только что со всей мощью глиняных изделий заехала Ловчему по голове, что и стало причиной бесславного падения Полыни. — Охранные чары очень долго снимать, а у нас люди умирают… Но если колдун без сознания — сами распадаются, — извиняющеся пробормотал лекарь и, поправив шапку для смелости, решительно шагнул к белой двери в палату. На ней как раз проявилась тонкая багряная паутина — и тотчас бесшумно растворилась. Дахху зашел в палату. — Растет парень, — одобрительно хмыкнул Анте Давьер и, небрежно переступив тело Полыни, двинулся туда же. Я в некотором смятении проследовала за ними. У нас действительно умирают люди… Извиняй, куратор! ГЛАВА 25. За хорошую работу Лиссай сидел на длинной узкой койке, заправленной так туго, что на простынях не было видно ни единой морщинки. Будто взяли живое, веселое лицо кровати и растянули на пяльцах. Так иные фанатики растягивают в альбомах свежепойманных бабочек. Подобное старание меня всегда до странности угнетало. Дахху вошел в палату героически, широким шагом, с задранным подбородком и кончиком шарфа, лихо подпрыгивающим за спиной. Но стоило другу столкнуться с непонимающим взглядом принца, как он мгновенно замер. Смущенно и растерянно, как на невидимую стену наткнулся. Анте Давьер оказался понаглее. Сколько ни метал в него Лиссай натренированных аристократичных взглядов, маньяк лишь упрямо прошагал к дальнему углу палаты и твердо уселся на единственный во всей комнате стул. Я же ввалилась с привычно перекошенным паникой лицом. Да еще и украдкой обернулась: как там Полынь, не дрыгается? Не дрыгался. Мое появление мгновенно успокоило Лиса, начавшего было закипать и покрываться странными красными пятнами, внутри каждого из которых жались друг к дружке смятение (кто это люди?) и презрение (как они посмели?). — Тинави! — звонко воскликнул Лиссай, заприметив меня в конце нашей дикой делегации. — К-как я рад вас видеть! Нак-конец-то вы пришли меня навестить! — принц, как и вчера вечером, стоял возле мольберта, экипированного холстом, красками и кистями. Чело его омрачалось одной-единственной горизонтальной складкой. Глаза, зеленые, как лес, горели вдохновением. Он уже куда более милостиво скользнул взглядом по Дахху и Давьеру: — Та-к-к то ваши друзья? В так-ком случае пусть присаживаются. Кк-как ваше настроение, самочувствие? Я очень ск-кучал! На сердце у меня потеплело. Как и прежде, присутствие Лиссая порождало во мне до странности легкое настроение. Хотелось петь, плясать, устраивать беспутную душевную обнаженку и верить в лучшее. Честное слово, этот грешный, бледный, веснушчатый Лиссай действовал на меня, как переносное Святилище. Человек-междумирье… Почему так? Потому что он принц (привет, трезвые расчеты куратора)? Потому что художник? Потому что стукнулся в детстве башкой и теперь живет в каком-то отдельном, странном мире, где не видно лиц людей, но видны их эмоции? Потому что — как я поняла по последнему разговору с сиятельным Карланоном — в венах Лиса бурлила капелька божественной крови, крови веселой Дану? Не знаю. Но хотела бы знать. Так как эта моя слабость к принцу была весьма, весьма иррациональной, если по чесноку. Когда мозг рапортует: «все ровно!», а рефлексы орут — «твое!». Почему твое? Зачем твое? И касается ли это «твое» самого по себе принца или его волшебной, доверительной связи с энергией бытия? — Господа, вы не могли бы умерить свои эмоции, пожалуйста… И, к-конечно, присаживайтесь, располагайтесь, раз вы с Тинави… — вежливо бормотал Лиссай, бессмысленными в своей щедрости жестами обводя почти пустую, неприютную палату. От этих слов Дахху очнулся и сразу же поспешил бросить на меня умоляющий взгляд. — Лиссай! — я постаралась выговорить это максимально строго. — Пожалуйста, прямо сейчас закройте глаза и не двигайтесь, пока я не скажу обратного. Нам надо — очень надо, вы ведь мне верите? — наложить на вас одно заклинание. Во имя Шолоха, что называется… А потом мои друзья уйдут, и мы поговорим. Хорошо? — Хорошо, — принц пробормотал это уже с послушно закрытыми глазами и передернул тонкими плечами в шелковой пижаме персикового цвета. Я кивнула Дахху. Дахху начал колдовать. Анте Давьер, намеренно громко зевая — и не выгнали же долгие тысячелетия из него глупой привычки красоваться! — болтал ногой в лакированной туфле. Лекарский круг обручем поднимался вокруг Его Высочества. Так по весне поднимается вода в Нейрис, затапливая предместья, уничтожая хозяйства. Каждый раз — предсказуемо, климат же, ну. Каждый раз — нестерпимо больно. Я вгляделась в Пустоту, проявившуюся в хрупкой груди принца. На сей раз клякса была жирная, чернее ночи, с маслянистым ободком. Ободок этой Пустоты слегка пульсировал, скворча, как пережаренные боковины глазуньи на сковородке. Всего две нити — логично, она ж первая — тянулись от Пустоты вверх и вбок. Я привычно взяла Дахху под локоток, упакованный в теплый кашемировый свитер, и шепнула другу в самое ухо: — Зови побольше бокки. У нас всего одна попытка. И если Лиссай умрет… Вряд ли мы себе простим. — Вряд ли ты себе простишь, — машинально поправил Смеющийся. Столкнулся с моим недоумением и пояснил: — Я себе и тех, прежних, не прощаю, Тинави. Его чудные руки с длинными, холеными лекарскими пальцами уже вовсю творили заклинание призыва. В приоткрытое окошко Лазарета — скучное слюдяное стекло, никаких тебе дворцовых мозаик и сиреней — ввинчивались, один за другим, выпрошенные бокки. — Минутку… — Анте Давьер вдруг привстал на кресле. Мы со Смеющимся обернулись к нему. Лиссай покорно, послушно остался без движения, неестественно прямой. — Минутку! — повторил Давьер, и его раскосые карие глаза расширились. — Вы видите муравья? — шолоховский маньяк обвинительно ткнул пальцем в самый грудак старательно обмершего Лиссая. Я сощурилась. И впрямь. Из маслянистой корочки Пустоты вылез муравей. Вульгарный. Рыжий. С налитым брюшком и двумя злыми усиками, шарящими в слепой черноте людского организма туда и сюда. Я не знаю, где на самом деле был этой муравей. Под воздействием просвечивающего заклинания мы видели его очень ясно, но в реальности… В реальности он, видимо, полз прямо по нутру принца, игнорируя анатомию. Прямо сквозь легкие, ребра, все семь слоев эпидермиса — вот это всё. Муравей полз-полз, слегка хромая на левые ножки, полз, кособоко наглея, пока не выполз на едва видимую под влиянием заклинания шелковую пижаму. Там муравей споро скатился вниз, как по детской горочке, и, оказавшись на полу, быстро выполз за пределы лекарского круга… Я наступила на него деревянным каблуком сандалии. — Еще один, — мрачно проконстатировал Анте Давьер. И да… Из каемочки Пустоты в самом сердце Лиссая лез — боком, неловко, как в слишком узкую дыру — другой муравей. — Что за ерунда? — ошарашенно пробормотала я. — Милые друзья, люди продолжают гибнуть. Я ведь впускаю бокки, все по плану? — Дахху занервничал, начал потирать мигом вспотевшие ладони. Вокруг друга вились спиральки невоплотившихся бокки-с-фонарями. — Да, — сказала я. — Нет, — сказал Анте. — Да, — сказала я еще раз, пожестче. — Нет, — маньяк метнул глазами две хорошеньких и сугубо фигуральных молнии… — Тинави, господа, у вас точно все в порядке? — забеспокоился Лиссай, неловко переминаясь с одной ноги-спички на другую. Анте Давьер рывком поднялся с кресла, шагнул к Лиссаю и просунул руку прямо в лекарский контур. Оказавшись внутри тревожно багровевшего кольца, конечность бывшего хранителя стала почти прозрачной… Фаланговые кости маньяка, белые, тонкие, безапеляционно ткнули в почти невидимый, лишь серой акварелью проступавший грудак принца, туда, где сидела, будто на солнышке загорая, Пустота. Вернее, в ее маслянистую окаемку. — Вот это, — едва не прошипел Анте, — вот это — портал. Портал в другой мир, даже в другое измерение, мать его четырежды за ногу через все скандальные босховые триптихы… А вы хотите убрать Пустоту, которая затыкает его, как жирная пробка. Такая жирная, что мимо нее пролезают лишь муравьи, и те — хромые. Убери Пустоту — и все, шлюз распахнут, к нам легко влезет что побольше. Закончив речь, маньяк вытащил руку из лекарского контура. Я проводила глазами очередного муравья, просочившегося в нарисованное серо-белыми красками тело Лиссая. — Почему вы думаете, что это портал? — я нахмурилась. — А откуда, по-твоему, эти твари выползают? — резонно возразил маньяк. — Смотри! — и, снова потревожив контур (Дахху уже зубами скрипел, силясь стабилизировать снова и снова грубо прерываемое заклинание), он двумя руками разорвал на почти прозрачном теле Лиссая почти прозрачную пижамку. Принц дернулся: — Что вы себе позволяете?! — Все хорошо, Лиссай, пожалуйста, подождите пару секунд, тут небесные разборки… — на мотив колыбельной забубнила я. Его Высочество умолк. То ли невероятно, невыносимо послушен, то ли я действую на него так же, как он на меня — так, что хочется с восторгом внимать и действовать сообразно приказу.