Знали бы вы, как меня пугало то, что в других государствах Лайонассы наши сверстники уже похожи на потасканных жизнью пьянчужек, имеют по пять детей и потихоньку сворачивают амбиции. Тот же Мелисандр Кес, как я выяснила в Пике Волн, был младше меня на два года… И при том выглядел таким взрослым, таким наглым, таким… широким, что ли. В кости, я имею ввиду — в кости. В общем, он был здоровенным мужиком. Дерзновенный сорвиголовой в самом зените. А вот я продолжала воспринимать себя как девочку, маленькую девочку, которая, хоть и наращивает знания о мире, все равно никогда не повзрослеет. Мысль о том, что где-то есть «настоящие взрослые», отличные от меня, была основой моей жизненной философии. И с каждым годом я все больше убеждалась в том, что это не иллюзия. И в школах учатся дряхлые старики. И в доме престарелых может цвести легкость и любовь. Твое тело — это просто брома, материя, забота спящих на севере драконов. А твоя искра… Твою искру, насколько мне известно, не колышет время. Ты сам выбираешь, кем тебе быть, на какой возраст равняться. И если ты хочешь быть молодым — будь им. Будь им так уверенно, чтобы даже твое тело поверило и подтянулось. — Так, — сказала я, когда Кадия пропустила меня в свою летнюю спальню, удачно расположенную на задворках поместья. — Ты сейчас умываешься, заплетаешь свои праховы волосы в косичку — а то мне завидно — и по дороге из ванной прихватываешь бутылку вина. А лучше той сумасшедшей настойки, которую варит ваша кухарка, Бруни Грэм… — Бруни даби Грэм, — поправила меня Кад, которая раньше не отличалась щепетильностью в отношении гномьих имен. — Бруни даби Грэм, хорошо. Еще мне нужна нормальная одежда, одолжишь? Только ты рассчитывай размерчик, не позорь уж меня. И… — я подвисла. — Плана королевской тюрьмы у твоего папочки не завалялось случайно? Кадия уперла руки в боки: — Вот так, значит? План тюрьмы? А про Дахху спросить не хочешь? Я замешкалась. Правда заключалась в том, что и про Дахху, конечно, я тоже хотела спросить, но как-то побаивалась. Я не сомневалась, что мне удалось качественно вылечить его после нападения маньяка. Такие вещи поневоле чувствуешь. Но я трусила. Если уж непробиваемая Кад встретила меня в таком состоянии, то что творится с меланхоличным, эмоциональным Смеющимся? — Он жив, — не дожидаясь ответа, оповестила меня Кад. Ее голубые глаза были холодны, как лед. Она стянула с ног тяжелые сапоги, зашвырнула их в угол и с размаху плюхнулась в кресло: — Но никак не придет в себя. Две недели без сознания. Врачи, что называется, безмолвствуют. В ее голосе мне послышались обвинительные нотки. — Кад… — пробормотала я. — Да, так меня зовут. Кад. А лучше Кадия. Что, Тинави? Что ты смотришь на меня таким жалобным взглядом? Где ты пропадала вообще? Ты хоть представляешь, что здесь творилось? Ты видела последние новости? Тебя разыскивают, детка. Этот неженка, Лиссай, застрял под праховым курганом, и король из-за этого скормил нежити кучу госслужащих. Налоги жутко повысили, потому что Дворцовый комплекс теперь надо ремонтировать. Я поймала своего парня, маньяка, как выяснилось, и перешла работать в Чрезвычайное Ведомство. Теперь вокруг одни лишь гномы. Ежедневное количество трупов увеличилось, а зарплата почему-то осталась прежней. Жизнь идет, все меняется. Но тебя, где тебя носило, а, Тинави? Когда ты так нужна? Лицо Кадии горело праведным гневом. Я не успела приноровиться к новому эмоциональному спектру Мчащейся и только растерянно хлопала глазами. Некоторые из нас успокаиваются, столкнувшись с испытаниями. Другие — вспыхивают ярким пламенем. Кадия стала собирать вещи на работу. Она вытащила из шкафа доспех — не тот, что у нее был раньше, а новый, более темный, с плотными амарантовыми пластинами на груди и шипастыми наплечниками. Она достала чугунный утюжок и, нагрев его над камином, прогладила нижние рубашки, усилив эффект простеньким заклинанием. Она долго выбирала склянку из всего многообразия парфюмов, разбросанных по туалетному столику, и, наконец, сухо спросила меня, можно ли погасить свет. У меня в голове был такой водоворот из вопросов, что я пропустила мимо ушей тот, что задали мне извне. — Я погашу свет? — повторила Кадия громче. Жестче. Четче. В ее голосе снова была та хрипотца, что послышалась мне у забора. Будто что-то тонкое надломилось в гортани подруги и осколки скребут, просясь наружу. Я поколебалась с ответом. Удивительно, как по-разному мы ведем себя, когда нам больно. — Кадия, прости меня. — За что? — За то, что я исчезла. Ты осталась здесь совсем одна, без объяснений, без правил игры, и… И я не представляю, как тяжело это было. Пожалуйста, прости. Она повернула выключатель. Аквариумы, полные голубоватых магических сфер, с легким шипением потухли. — Вы все меня бросили. Все. Разом. Не предупредив, — обрывисто сообщила Кад, забираясь под пуховое одеяло. Она забыла принести мне сменную одежду. Вздохнув, я стала устраиваться поудобнее, как есть — только мерзкую куртку из-под пугала сбросила на пол. Надеюсь, с нее не набегут клопы. Одни насекомые за день, я считаю. — Ты даже не представляешь… — тихо пробормотала Кад. Мне жутко хотелось сказать ей, что представляю, да еще как. Тут можно поспорить, что сильнее бьет по психике: преступные и коматозные друзья или битва богов, ставящая на карту существование мира? Впрочем, у нас тут был не конкурс Чья История Жалобнее. И вообще — если кто-то начал грустить — изволь дослушать. Нет ничего мерзопакостнее, чем обесценивать страдания других. Если кому-то больно до той степени, что он об этом заговорил — умерь активность. Не лезь со своими «а я», «а у меня», «да ладно тебе» — и так далее. Просто не лезь. Имей хоть капельку сострадания. — Я с тобой, малышка, ну, — в темноте я нашарила голову Кадии возле подушки и начала тихонько гладить всхлипывающую подругу ото лба к затылку, «по шерсти». Она плакала, пока в окнах не забрезжил ранний июньский рассвет. В перерывах между всхлипами Кадия рассказала мне обо всем, случившемся в Шолохе в мое отсутствие. Никакой новой информации там не было, расклад остался прежним: Дахху в отключке, Полынь в тюрьме, про Лиссая все ужасно заблуждаются. Давьер тоже в тюрьме — спасибо Мчащейся. Сама она теперь ежедневно спасает королевство от стихийных и человеческих бедствий под контролем мрачного гнома Драби из Чрезвычайного Ведомства… — Вот и утро, — зевнула я, когда на соседней улице пронзительно, неприятно заорали петухи. — А с тобой-то что случилось? — вдруг спохватилась Кадия. Да с таким искренним испугом, будто у нас всего-то и была на разговоры, что эта ночь — одна-единственная ночь, за которую мы не успели все, что надо было. — Давай об этом потом. Ты как, больше не размякнешь? — я сдернула с лица подруги одеяло, которое та натянула, и критически осмотрела ее симптоматичные мешки под глазами. — Не, одного раза в месяц вполне достаточно, — фыркнула она, бодро сбрасывая голые ступни на холодный мраморный пол и выдвигаясь в сторону ванной. — Ишь чего! Один раз в год — не чаще! — я строго погрозила пальцем и кинула ей вслед подушку. Кадия засмеялась. Все еще немного натянуто, но хоть что-то. — Давай сейчас заглянем к Дахху? — вдруг предложила она. — У меня есть немного времени перед работой. — Я только за. Но придется меня загримировать… — я бросила взгляд в сторону скомканного объявления «разыскивается», брошенного мной на книжную полку. — В этом всецело положись на меня, — пообещала Кад и так зверски ухмыльнулась, что мне поплохело. Если окажется, что наше недопонимание исчерпано не до конца — мне хана. Она мне такое выщипает и нарисует, что ни в жизнь не исправлю. Ох, не ссорьтесь, люди, с лучшими подругами… ГЛАВА 9. Неловко вышло По дороге в Лазарет я не уставала благодарить судьбу за то, что на объявлении о моем розыске отсутствовала цена. Шолоховцы далеко не такой жадный и предприимчивый народ, как, скажем, тернассцы. У тех способность к зарабатыванию денег считается главным признаком успешного человека. И на этом же строится вся правоохранительная система: за любого, даже самого хилого преступника назначается награда, и это резко сокращает его шансы уклониться от ответственности. Свидетелям приплачивают за количество информации об инцидентах, присяжным — за участие в суде, понятым — за количество просмотренных обысков и т. д. В общем, деньги — первая мотивация. У нас же народ и власть разнесены по разные стороны повседневности и, что греха таить, частенько глядят друга на друга волком. Кого и зачем ищут Смотрящие — дело только и исключительно Смотрящих. В этом плане я могла дышать спокойно: прохожие не сильно реагировали на листовки с моей рожей и не спешили жадно всматриваться в лица пешеходов на предмет совпадения. Куда больший ажиотаж у них вызывал плакат «Господа добровольцы!». Маг и воин лыбились с каждого забора, и взгляды их были столь блеклыми и невыразительными, что я даже не знаю, кто в здравом уме захотел бы им уподобиться. Хотя 50 тысяч золотых — это, конечно, много…. Очень много. Очень-очень. Поэтому народ и кучковался, собираясь у листовок, будто на балаган: с семечками, орешками и раскладными стульями, чтобы засесть, как на набережной, и добрых три часа чесать языками. — Кад, что, совсем никого из добровольцев не нашлось? — спросила я подругу. Мы неспешной рысью ехали на Суслике. — Нет, — она помотала головой. Спина сидящей передо мной Кадии чуть согнулась, когда она тихо произнесла следующую фразу: — Тинави, я думаю, Лиссай уже мертв. Прости, что говорю это. Я не ответила, и она не настаивала, сочтя, что я скорблю. Кадии не знала ни о битве в Святилище, ни о Звере. Карл ясно дал мне понять: богу — богово, отпусти и забудь, расслабься и живи своей жизнью. Так что в своих рассказах я ограничилась тем, что поведала, как мощный магический артефакт выкинул меня в Шэрхенмисте. Полуправда — моя невольная заклятая подруга в этом году. Поэтому Кад, как и все в Шолохе, продолжала верить в официальную версию о провалившемся сквозь трещину принце… Начался район Пятиречья, впереди замаячила роща ошши. Кадия спешилась, потрепала Суслика по морде и привязала кобылку к коренастому дубу на тройной булинь. Булинь — это самый крепкий узел в мире, чтобы вы понимали, — так что Кадия как следует предостереглась. Ибо идти с Сусликом сквозь владения крустов — себе дороже. Лешие начнут приставать, Суслик их мигом сожрет, аппетитно похрустывая, как сухариками, а нам потом выкатят штраф на кругленькую сумму. Или, если у крустов хороший омбудсмен в департаменте Шептунов, то и вовсе к исправительным работам приставят. Я тоже спрыгнула с лошади и с опаской пощупала свой нос. — Не трогай! — взвыла Кад.