– С какой радости? – удивился Сперанский. И тут я вытащила из рукава козырной туз. – Потому что ты, Вадик, его сын. А у людей, занимающихся расследованием убийств, наследники всегда первые на подозрении. Я обожаю криминальные сериалы, смотрю все, что показывают по телику, и весьма подкованна в вопросах следствия. Знаешь, какие стереотипы существуют у сотрудников убойных отделов? Если человек обнаружил труп, то он, вероятнее всего, и есть убийца. Погиб мужчина? Ищи женщину или деньги. Погибла баба? Ищи мужика и деньги. Унаследовано большое состояние вследствие насильственной кончины богача? Основной мотив для убийства у того, на кого составлено завещание. Простая такая полицейская арифметика. И что самое интересное, чаще всего это срабатывает. Глава 26 – Я сын Стебункова? – с хорошо разыгранным изумлением спросил Сперанский. – Ну и чушь! Мне надоело участвовать в глупом спектакле. – Послушай, ты попал в крайне опасную ситуацию. И если продолжишь прикидываться дурачком, все закончится очень плохо. Вероятно, за тобой охотится убийца. – Убийца? – повторил фэншуист. – Даша, ты в своем уме? Я никому не делал зла! У меня нет врагов! – А смертные амулеты? – спросила я. – Извини, Вадим, не хочу тебя обижать, но я не верю, что все эти штучки приносят их владельцам удачу, успех, счастье и охраняют их здоровье. Более того, если уж у нас пошел откровенный разговор, скажу: талисманов, способных убить их владельцев, не существует. Сперанский пожал плечами. – Для тебя не существует, а для других они – реальность. Истинно верующий человек едет через много стран, чтобы прикоснуться к ларцу с частичкой мощей, вылечивающих от злых болезней. Больной не сомневается в их силе и выздоравливает. Но если в такое путешествие он отправляется под давлением родственников, сам же скептически относится к целительным свойствам святыни, то она ему не поможет. Ты смеешься над амулетами и не пользуешься ими. Я же считаю, что талисман, сделанный по всем правилам, и жизненное пространство, оборудованное согласно законам фэн-шуй, приносят человеку долголетие, достаток и счастье. У каждой пташки свои замашки. Я не критикую твои убеждения и не мешаю тебе жить по собственному усмотрению. Зачем ты лезешь с критикой в мой адрес? Вадим сжал в кулак свой медальон и что-то зашептал. – Пожалуйста, выслушай меня спокойно, – попросила я. – Ты – марионетка в руках хитрого, злого человека, который хочет прибрать к рукам состояние Ивана Гавриловича. Преступник знает, что по закону ты его родственник, поэтому пытался тебя отравить. Но случайно яд попал к Нине и Наде. Вадик опешил. Кажется, на этот раз он ничего не изображал. Он действительно был изумлен. – Сестер отравили? – Похоже на то, – кивнула я. – Но еще раньше, до того как я устроилась к тебе на работу, в доме Стебункова произошла трагедия. Погибли все его друзья и водитель. Неужели ты ничего не слышал об этом несчастье? – Нет, – с самым честным видом соврал Вадик. Я показала на плоский экран на стене. – Не верю. Ты постоянно смотришь «КримТВ». Даже сейчас, во время нашего разговора, телевизор включен, и хоть работает без звука, картинку демонстрирует исправно. История смерти приятелей Ивана Гавриловича – подарок для журналистов, они постоянно обсуждают ее. Зачем ты мне врешь? Вадим отвел взгляд в сторону. – Просто забыл о том, что случилось у Стебункова. Я встала, включила чайник и продолжила: – Ты не понимаешь всей сложности ситуации. А я попыталась сложить вместе части мозаики и получила пугающую картину. Вернемся на некоторое время назад. Иван Стебунков богат и вроде бы не имеет родственников, зато у него есть друзья: Игорь Мамонов, Олег Барсуков и Дарья Васильева. Компания сложилась давно, ее членов связывают не кровные, но очень прочные узы. Мне кажется, что родственниками не рождаются, ими становятся в процессе жизни. Можно появиться на свет в огромной семье: единокровные братья-сестры, бабушки-дедушки, тетки-дядья – и все же ощущать себя одиноким. А можно вырасти сиротой, но повстречать, скажем, в школьные годы людей, которые станут твоими братьями и сестрами по жизни. Вот в компании Ивана Гавриловича и сложились такие отношения. – Откуда тебе известны такие подробности? – скривился Вадим. – Ты пила чай с этими людьми? – Мне не повезло, не обзавелась настоящими друзьями. Все детали про окружение Стебункова растиражировали СМИ. А я сделала кое-какие заметки. Погоди, сейчас покажу. Я порылась в своей сумке и достала из ее недр блокнот. – События развивались так. Стебунков летит на сафари в Африку и привозит оттуда мясо крокодила, которым угощает приятелей. Все гости, отведавшие деликатес, умирают. Следователь, занимавшийся происшествием, приходит к выводу, что шашлык был заражен неким неизвестным нашим врачам вирусом. На Африканском континенте существуют болезни, о которых не знают доктора Европы. Местные колдуны справляются с инфекцией, и у коренного населения выработался к ней иммунитет, белый же человек перед ней беззащитен. Сафари для Стебункова организовала турфирма, ее владелец показал журналистам стандартный документ, подписанный Иваном Гавриловичем. Такой дают каждому, кто отправляется на Черный континент. Бумага содержит стандартный текст: «Я, имярек, предупрежден о том, что во время сафари обязан соблюдать следующие правила безопасности: не выходить из джипа, не передвигаться по территории отеля один, не общаться с местным населением без гида, не пить сырую воду, не купаться в открытых водоемах, не покупать продукты и сувениры на рынках, питаться лишь в тех ресторанах, которые рекомендует сопровождающий…» Ну, и так далее. Стебунков подмахнул договор, однако его нарушил – привез крокодилятину, замаринованную аборигенами. Ничего хорошего из этой затеи не вышло – погибли разом все его друзья. Вроде это был несчастный случай. Иван Гаврилович никого не хотел отравить, он сейчас испытывает огромные моральные мучения, уехал из Москвы, бросил дела, считает себя убийцей. Дело закрыто, обвинять некого. Но мне пришла в голову мысль: что, если существует человек, который рассчитывает после смерти Ивана Гавриловича получить его капитал? Вдруг это он каким-то образом отравил всю компанию? – Зачем? – задал справедливый вопрос Вадим. – Тогда уж следовало бы убить самого бизнесмена. Я погладила блокнот. – Верно. Но давай вспомним: у Стебункова нет никого ближе тех друзей. Поэтому можно предположить, что он упомянул их в завещании. Я задала себе вопрос: почему не отравился сам Иван Гаврилович? И нашла ответ: его временно оставили в живых, чтобы он успел переписать свое последнее волеизъявление. Киллер предполагает, что, потеряв тех, кого считал близкими, Стебунков оставит свое состояние ему. И еще убийца знает, что у Ивана Гавриловича есть сын Вадим, помеха на пути к богатству. Вдруг у Стебункова проснутся отцовские чувства, и он вспомнит о брошенном мальчике? Тут надо отметить один интересный момент. Когда Иван узнал, что жена Ксения обманула его, пошла с ним в загс уже беременной… Вадим вскочил. – Что? – Сядь, – попросила я. – Ксюша Жрачкина – не дергайся, мне известно, что ты не Мирославский, – юная, растерянная, выгнанная из дома авторитарным отцом, не имевшая ни жилья, ни средств к существованию, послушалась совета, данного ей преподавательницей. Она, схитрив, вышла замуж за влюбленного в нее Стебункова, будучи беременной на раннем сроке от иностранца, которого сопровождала в качестве переводчицы. Родился мальчик, представленный Стебункову как его недоношенный сын… Я говорила медленно и видела: Вадим на самом деле не знал правды. Она обрушилась на него только сейчас и, похоже, придавила его, как бетонная плита. – Понимаешь теперь, почему твоя мать не брала алиментов у Стебункова? – спросила я, завершив рассказ. – Ксения пошла на обман исключительно из-за своего ребенка, а когда все раскрылось, испугалась скандала, пообещала бывшему мужу никогда не предъявлять к нему финансовых претензий. И сдержала слово. Но вот что интересно! Иван Гаврилович не оформил официальный отказ от отцовства, он не стал подавать в суд. Почему? Да хлопотное это дело, связанное с неприятными формальностями – общением с судьей, сбором всяких справок, в том числе и с работы. Ивану Гавриловичу пришлось бы идти в отдел кадров и просить: «Дайте справку о том, что я состою в штате». Естественно, ему задали бы вопрос: «Зачем она вам? Нам надо указать, для предоставления в какую организацию выдана бумага». Стебункову пришлось бы сказать про суд. Я бросила взгляд на Вадима. Тот сидел, не шелохнувшись. – Тетки-кадровички, – продолжила я, – любопытнее сорок. Начали бы выпытывать подробности, могли пойти на заседание суда. Оно же открытое, заходи, кто хочет. И все узнали бы, что преподаватель затеял процесс об отказе от отцовства. Представляешь бурю слухов, которая разразилась бы в учебном заведении? Стебункову перемыли бы все кости, осудили бы за то, что он бросил мальчика. Вот Иван и решил оставить все, как есть. Если бывшая жена поступит порядочно и более не появится в его жизни, то прекрасно. А ежели спустя какое-то время все-таки напишет заявление на алименты, тогда уж придется обратиться в суд. Ксения не нарушила своего обещания и ни разу, даже почти умирая с голоду, не позвонила Стебункову. Тот постарался забыть о малоприятном эпизоде своей жизни, но в метрике, которую Ксения отдала на хранение подруге Лейле, в графе «отец» так и осталось его имя. После истории с Ксенией Иван Гаврилович навсегда перестал верить женщинам, он более не оформлял брака, не обзавелся детьми. Сохранись в России советская власть, у него возникло бы немало проблем, например, с выездом за границу. Но тоталитарное государство рухнуло, контроль за жизнью граждан ослаб, Стебунков получил загранпаспорт и преспокойно летал по миру. Но кто-то знает, что очень давно Иван Гаврилович выгнал из дома жену с ребенком. Правда, он не знает всех перипетий неудачного брака бизнесмена, поэтому считает тебя, Вадим, его родным сыном. Я снова посмотрела на Сперанского. В его глазах застыл вопрос, но он молчал. – Думаю, этот человек опасается, что олигарх, потеряв всех близких людей, вспомнит о единственном родственнике, решит наладить с ним отношения, оформит на него наследство и тем самым лишит денег того, кто рассчитывает разбогатеть, заявив о себе после смерти Стебункова. Простите, у Ивана Гавриловича есть еще один кровный родственник… Кто он такой? Может, ребенок от какой-то любовницы? Вероятно, у Ивана все же были тайные связи с женщинами, здоровому, далеко не старому мужчине трудно жить монахом. В результате мы имеем следующее: преступник уже убрал Игоря Мамонова, Олега Барсукова, Дарью Васильеву и водителя Степана Комолова. Косвенно виновным в произошедшем считают самого Стебункова. Киллер очень хитер и не собирается действовать напролом. Поэтому он обращается к фэншуисту Сперанскому с просьбой создать смертный амулет для олигарха. Мерзавец знает, что ты, Вадим, ненавидишь отца, который никогда тебе не помогал, и с радостью ухватишься за любую возможность навредить папеньке. Но на самом деле заказчик желает убрать тебя. Он не верит, что обереги обладают какой-то силой, а вот яд очень хорошо справится с задачей. Ты должен назвать мне имя своего клиента! И вспомни, что еще вручил он тебе, кроме предоплаты. Коробку конфет? Бутылку элитного спиртного? Я уверена, было некое угощенье, к которому ты не прикасался, зато его попробовала сначала Нина, а потом Надя. Храня молчание, ты покрываешь жестокого негодяя и ставишь себя под удар. Пойми, Вадим, ты – последняя преграда на пути убийцы к наследству. Как только тебя не станет, преступник выждет какое-то время и уничтожит Ивана Гавриловича. – Это правда? Насчет иностранца… – прошептал Сперанский. – Да, – кивнула я. – Лейла Ахатовна полностью в курсе дела. Она терпеть тебя не может, никогда не простит тебе смерть матери, но если я очень попрошу ее, Ибрагимова выложит правду. Кстати, ты искусный лгун! Наговорил мне кучу всего про мать, наврал про ее фамилию, работу бухгалтером, ни разу не упомянул о ломбарде, пел песни о невероятной любви к ней, но умолчал, что не пошел в риелторскую контору, не стал продавать квартиру, чтобы отправить больную Ксению в Германию. Вадим боднул головой воздух и ринулся в бой: – А ты сама в восемнадцать лет сильно любила родителей? Неужели ни разу не подумала: «Чтоб вы сдохли! Жить не даете!» – Я не знаю тех, кто произвел меня на свет, – ответила я. Глава 27 Вадик не смутился, наоборот, еще больше ажитировался. – Тогда молчи! Да, я ненавидел мать. Она постоянно зудела о моральных принципах, а сама сидела в ломбарде, наживалась на чужом горе. И мне в детстве и юности много чего не хватало. Мать странно понимала слово «забота». Я попросил велик – не купила. Повод для отказа был потрясающий: я непременно упаду и сломаю себе шею. Отдыхать на море мы никогда не ездили – самолет же может упасть, и Вадик разобьется. Позвать друзей в гости нельзя, и вообще мне лучше общаться только с ней, ведь мать дурному не научит, а приятели втянут меня в плохую историю. И так без конца. Может, я бывал с ней груб, но виновата в этом она, потому что буквально душила меня заботой. Я просто отстаивал право быть самим собой. Лейла врет! Чертова баба всегда преувеличивала мои прегрешения. Сказал я матери: «Все равно пойду вечером гулять», Ибрагимова за сердце хватается. Ах, ах, он мамочку оскорбил… Завтра она уже говорит, что я ее ударил, а послезавтра – чуть ли не убил. – Но квартиру ты не продал, – напомнила я. Вадим стукнул кулаком по столу. – А ты спросила у Лейлы, чем страдала мама? – Нет, – призналась я. – Рассеянный склероз, – чуть тише пояснил Сперанский. – Его нигде бы не вылечили. Я тоже говорил с врачом и поинтересовался: «В Германии ей точно помогут?» Он объяснил: «Избавить от болезни нельзя, можно только загнать ее в фазу ремиссии. Но у Ксении тяжелая стадия, ее ждут слепота и мучительная смерть от отека легких». Какого черта он тогда пел про поездку в Мюнхен? – Почему же специалист, невзирая на мрачный прогноз, предложил лечение за границей? – спросила я. – Я тоже об этом спросил. И услышал в ответ: «Нужно использовать все шансы. Вероятно, после курса лечения в немецкой клинике ваша мать проживет на полгода дольше». Ага! И все равно скончается! – взвизгнул фэншуист. – Отличный совет: продайте все, что имеете, чтобы продлить мучения умирающей на шесть месяцев. Я со смешанными чувствами наблюдала за Сперанским. У каждого человека свое видение событий. Лейла считала подругу замечательной, самоотверженной матерью, а Вадик бунтовал против сверхопеки, и каждый из них по-своему прав. Но есть объективные свидетельства. Вадим ненавидел свою фамилию. Мне врал, что был Мирославским и взял фамилию Сперанский из-за «неправильного» сочетания букв «рос» и «лав», а на самом деле просто не желал видеть в паспорте «Жрачкин». И если человек любит мать, то вопреки здравому смыслу и всем заявлениям о неизлечимости ее недуга он бросится продавать жилье, машину и себя лично, но увезет больную в Германию – да хоть на край света! – использует пусть даже призрачный шанс на продление ее жизни. – Что ты на меня уставилась? – заорал Вадим. – Нашлась совесть человечества! Я всю жизнь пытаюсь из нищеты вылезти, и вечно облом. Думаешь, я не помню подробностей своего детства? Мы выбрались из убогой халупы, когда я уже ходил в школу. Стебунков запихнул бывшую жену с ребенком в жуткие условия! Комнатушка меньше десертной тарелки, мы с матерью спали валетом на диване. Вместо кухни – щель. Там не было раковины, посуду мыли в ванной. Господи, ванная… Рукомойник и унитаз, душа нет, приходилось ходить в баню. Тебе этого не понять! Таскались в баню по субботам с сумкой, в которой лежали мочалки, мыло и чистое белье, сначала на метро, затем на трамвае. Весь выходной посвящался помывке. А на неделе «ополаскивались» в раковине. Ели дешевое дерьмо, одевались в тряпки. И мне следовало опять очутиться на дне? Ради чего? Чтобы немецкие врачи напичкали мать таблетками, нафаршировали уколами, а потом, набив карманы деньгами за проданную мной квартиру, развели своими жадными бюргерскими ручонками и проблеяли: «Увы, ничего не помогло». – Перестань, – попросила я. Но Вадима понесло, он окончательно потерял самообладание. – Мать про бывшего мужа помалкивала, имени его не называла, я был Жрачкин. Вдумайся – Жрачкин! Легко мальчику с такой фамилией в школе? Дети злы, меня задразнили почти до смерти. И в институте было не лучше, находились педагоги, которые говорили: «Жрачкин, идите отвечать», – и ухмылялись… А ведь можно было избавить меня от мучений. Я просил разрешения на смену фамилии при получении паспорта, хотел стать Мирославским. И что? Мать мне отказала, лепетала какую-то чушь про родословную и предков. Да она была сумасшедшей! Я решил все сделать сам, так она без меня получила мой паспорт. Принесла его домой, а там – Жрачкин! Ты хоть знаешь, как трудно фамилию поменять, если ее в паспорте поставили? Вадим задохнулся от ярости. Я вскочила и поспешила налить ему воды. Но Сперанский смахнул стакан на пол и добавил децибел в голос: – После смерти матери я нашел свое свидетельство о рождении в документах, которые мне швырнула Лейла. Там же было и золотое обручальное кольцо. Навести справки о Стебункове ничего не стоило. Он оказался богат! А мне не перепало ни копейки! Отец должен мне алименты за восемнадцать лет! Я его сын! Лицо психолога окаменело, но губы продолжали шевелиться. – Всего-то хотел… услышать ласковое слово… но… К нему было не подступиться. Папочка то за границей, то заседает на совещаниях, то фитнесом занимается. Всегда ходит с охраной, посещает такие места, куда простого смертного близко не подпускают. Но зимой я таки умудрился к нему подойти, сказал: «Папа, я Вадик, твой сын». А он…