Стеван, прислонившись спиной к стене у входа и сунув руки в карманы брюк, рассеянно разглядывал троицу суетящихся магов, которые перебрасывались непонятными посторонним сложными терминами и жаргонными словечками, хмурую женщину с кожаными браслетами на руках, подключенными к одному из приборов, и пытался понять, зачем он вообще сюда притащился и чего именно ждет от этой процедуры. Что он хочет увидеть? Да, наверное, хотел удостовериться, что это именно Чарген Янич и облик ее соответствует фотографии в паспорте. Вот только стоило ли для этого присутствовать, если он и так не сомневался? Немного покопавшись в себе, Шешель нашел-таки единственный честный ответ. Просто ему хотелось видеть, как с нее сползет маска. Не увидеть ее без маски, а наблюдать этот почти интимный процесс, когда перед ним наконец предстанет она, а не какое-то выдуманное лицо. И, увы, совсем не для дела и даже не ради утоления почти маниакального желания найти и посадить наконец эту неуловимую особу. Просто для себя. Посмотреть и, может быть, наконец испытать к ней то отвращение и презрение, которые испытывал к абстрактной Кокетке, но которые за последние несколько дней подозрительно сдулись и поблекли. Проще говоря, он надеялся, что, если вдруг она окажется страшненькой кривоногой ромалкой с желтыми зубами, это как-то поможет вытряхнуть ее из головы. Увы, ему не повезло. Когда черты лица поплыли и волосы на голове женщины как будто зашевелились — это выглядело, конечно, неприятно. Но процесс закончился, и результат… Шешель вынужден был признать, что лучше бы она оставалась Цветаной. Или знакомой мышкой Биляной. Потому что первая примелькалась, да и не особенно нравились ему такие вот воздушные создания, вторую легко можно было выкинуть из головы из-за ее обыкновенности, а вот истинное лицо Кокетки оказалось куда более ярким, броским. Густые черные волосы прежней длины, кажется более прямые, чем у маски. Правильный овал лица, изящные брови вразлет, капризные, красиво очерченные губы. И глубокие, бархатные черные глаза, которые смотрели словно бы с насмешкой и снисходительным презрением, как будто она могла читать мысли Стевана и сейчас внутренне издевалась над ним. Шешель стиснул зубы от злости. Правда, не на мошенницу; на себя самого, за вот эти дурацкие эмоции и еще более дурацкие предположения. Но не признать, что она хороша, все равно не мог. А что хуже всего, пропал диссонанс между тем характером, который он читал в ней во время совместных приключений, и внешностью: истинное лицо подходило этой женщине куда больше, чем любая из фальшивок. Хуже — потому что было бы гораздо проще, окажись все это маской. Но нет, похоже, в Норке он познакомился с настоящей Кокеткой. — Значит, Чарген Янич, — через несколько секунд проговорил Стеван, все же задушив собственное недовольство. — Все еще ничего не хотите сказать? Имейте в виду, сотрудничество со следствием учитывается. — Мне нечего вам сказать, господин Сыщик, — проговорила она с усмешкой в уголках губ, и Шешель опять едва сдержался от ругательства. Потому что голос у нее тоже изменился. И тоже — в лучшую сторону. Стал глубже, ниже, богаче. И остро захотелось услышать, как она — вот такая, настоящая, — стонет этим голосом его имя. — Конвой! Следователь рявкнул так, что не дернулся один только Алекас, он вообще отличался крепкими нервами. Стражник возник на пороге через мгновение. — Слушаю! — Увести. Очнувшиеся маги, растерянно поглядывая на окаменевшее от злости лицо следователя, принялись торопливо отстегивать от пациентки свои приборы. — Стей? — окликнул его коллега, когда аферистку увели. — Пойдем? Тот только коротко кивнул и толкнул дверь. — Шешель, ты чего такой злой, как шершень? — криво скаламбурил Брик. — Работать не хочешь? Думал, как лицо подозреваемая явит, так расколется? Лентяй! — Угу, — невнятно буркнул тот. Не признаваться же коллеге, что злится он исключительно на себя и исключительно за то, что подозреваемую эту он не посадить хочет, а… просто хочет. Ладно, не просто — очень хочет. Так, что думать головой получается паршиво. Впрочем, любимая работа не подвела и теперь. Нелепые желания вскоре ушли, Стеван сосредоточился и успокоился, и остаток дня обещал пройти плодотворно. Новую проверку связей и разговор с коллегами убитого Ралевича Алекас брать на себя не рвался, и Шешель благородно освободил его от этого занятия — у коллеги и своих дел хватало. Тем более спешить с этим и опять шевелить ближайшее окружение покойного Стевану не хотелось, чтобы не спугнуть. Вот после оглашения завещания можно и потеребить всю компанию, а пока нужно разобраться с бумагами. Стража отчиталась быстро. Живко в страну вообще еще не прилетал, а Гожкович уже неделю по плану отдыхал и лечился в санатории. Насколько, правда, неотлучно — это еще предстояло выяснить, стража соваться не стала, да Шешель и не просил, такие вещи лучше делать самому. Потом отзвонились по еще одному вопросу, и рабочий настрой Стевана опять пошатнулся, потому что ему снова напомнили про аферистку. Владелицей квартиры оказалась некая Йована Янич, пятидесяти трех лет от роду, проживающая в собственном доме в Мадире со всеми своими двенадцатью детьми, старшей из которых значилась сидящая сейчас в изоляторе Чарген Янич. Замужем Йована не была ни разу и от кого нагуляла всю эту ораву — история умалчивала. Шешель еще раз пробежался глазами по списку разновозрастных Яничей и растерянно поскреб в затылке: к такому он оказался не готов. Почему-то Стеван был уверен, что приют — это из подлинной биографии Кокетки. Глупо. Пора бы уже запомнить, что ничего настоящего в ней не было. А если разобраться, то именно такая биография и могла породить подобную мошенницу: гулящая и, вероятно, пьющая мамаша, которая собственных детей не считала, а любовников — тем более. Конечно, тем больше уважения вызывала целеустремленность Чарген и ее талант мага, с помощью которых она пыталась вырваться из привычной нищеты и грязи. Вот если бы еще методы избрала другие… Посидев над выпиской и решив, что копать так копать, Стеван еще часа полтора писал разнообразные запросы, в том числе в банки, но уже о других членах семьи. Секретарь отдела, который занимался рассылкой всех этих бумаг, посмеивался — Шешель вернулся, как будто у них без него работы не хватало, — но исправно все отправлял. И к концу официального рабочего дня Стеван вдруг понял, что срочной работы на вот-прямо-сейчас у него не осталось. По всем трем текущим делам предстояло ждать ответов из разных источников, а других у Шешеля не было: перед отъездом он раскидал всю текучку, а новая накопиться просто не успела. Так что можно спокойно поужинать и ехать домой, отсыпаться. И если против ужина в ближайшем кафе он ничего не имел, то домой ехать совсем не хотелось. Вот стоило припомнить вид сброшенной одежды и разворошенной постели, впитавшей запахи прошлой ночи, и сразу не хотелось. Это злило, но уже без огонька, обреченно и устало. Ну да, вляпался. Он не мог припомнить, когда его последний раз так цепляла женщина, если вообще цепляла. И, немного перегорев, не мог не признать, что дело не только в сексе. Да, хороша, чувствовался опыт. Но, будь все так просто, вряд ли его бы сейчас так коробило. Вот только… и что? Ну понравилась. Ну запал. Психовать-то так зачем? Надо просто поскорее собрать материалы, отдать ее под суд и заняться другими делами, чтобы Кокетка больше не занимала голову и не мозолила глаза. Приняв это решение, он вернулся в кабинет. Глянув на часы, решил, что еще не поздно для звонка, и набрал номер конторы, услугами которой пользовался для уборки и стирки вот уже лет десять и где хранилась копия ключа от его квартиры. Пускать посторонних в дом он не боялся: во-первых, конкретно эти посторонние были проверенными и достойными доверия, а во-вторых, ничего по-настоящему важного он там не хранил. Договорившись о доплате за срочность, попросил убрать, поменять постель и постирать всю одежду, какая найдется. Потом, смирившись с тем, что отложить это дело не получится и задвинуть на дальнюю полку — тоже, позвонил магу-консультанту уже домой. Тот явно не обрадовался позднему звонку, но согласился рассказать о снятых чарах в подробностях и прямо сейчас, не заставляя Шешеля ждать официального отчета. Для Стевана самым важным оказалось то обстоятельство, что чары хоть и позволяли менять внешность до неузнаваемости, но изменить человека радикально не могли. Черты лица, цвет волос и кожи, родинки и родимые пятна, голос, совсем незначительно — комплекцию. То есть как минимум рост и сложение у нее должны были остаться прежними. Многого это не давало, все-таки Чарген никакими особыми приметами в этом вопросе не отличалась — среднего роста, нормального, как обычно говорят, сложения, — но немного сужало круг. Так что после разговора с магом Шешель опять погрузился в свою картотеку дел о мошенницах. Сами дела объединять в одно ему никто не позволил бы, все же к этому подталкивала только личная паранойя следователя, но никто не запрещал ему содержать на рабочем месте свой комплект выписок из дел. Иногда из этого комплекта исчезали отдельные записи, потому что коллеги по всей стране не дремали, да и личная охота Стевана тоже нередко приносила плоды. Сейчас у него имелось около полусотни дел разной степени давности со всего Ольбада. Как таковых, случаев мошенничества по всей стране было на порядок больше, но отбирал из них Стеван далеко не все. Только те, где молодая женщина действовала без сообщников, жертвами становились богатые мужчины, а преступница исчезала с большой суммой денег. И в конце концов выяснялось, что личность ее была фальшивой. Пятьдесят нераскрытых дел, и еще множество — даже не заведенных, потому что жертвы таких преступлений порой не понимают, что стали жертвами обмана, а сознавая это — не заявляют в стражу, не желая выставить себя дураками. Самое мерзкое преступление — когда жертва чувствует себя виноватой. Даже воры, грабители и убийцы не вызывали у Стевана такого отвращения, как вот эти. Мошенничество, домашнее насилие, изнасилование… У Шешеля порой отчаянно чесались руки вправить мозги именно пострадавшим, которые мялись и сомневались, а стоит ли, а надо ли, а может… Не может! Но, увы, закона о принудительной отправке таких вот неуверенных граждан на лечение к мозгоправам не существовало и существовать не могло, и Стевану оставалось только стискивать зубы и стараться быть вежливым с ними. Мошенницы… Отношение к ним у Шешеля было особым, для него Кокетка стала этаким символом, персонификацией общего зла. Да, следователь сознавал, что вот эта его деятельность — ношение воды в решете. Попытка стащить в кучу и связать совершенно разные истории, собрав их по выдуманным признакам. Не было и не могло быть одной-единственной злодейки, обманувшей всех, таких преступниц прорва — была и будет. Он даже понимал, что в его отношении есть маниакальные, нездоровые нотки, понимал причину их появления и очень старался не перегибать. Никогда не переходил с пойманными преступницами на личности, держался холодно и отстраненно, не пытался повесить на них то, к чему они точно не могли быть причастны. Слишком легко было увлечься и начать подгонять условия задачи под имеющийся ответ. И даже сейчас, поймав за руку Чарген Янич, Стеван сознавал, что нашел всего лишь одну из многих. Да, с Ралевичем — явно не первое ее дело, недаром она как минимум пять лет прожила под чужим именем. И он обязательно найдет другие эпизоды, и будет их не один и не два, тут следователь полностью доверял своему чутью. Да, девица очень ловкая, и вряд ли среди… представительниц ее профессии много настолько талантливых магов, способных так ловко менять маски. И под образ из газет она подходила идеально, спору нет, и коллеги могли с удовольствием и полным на то правом подтрунивать над Шешелем, который столько ловил и наконец поймал свою Кокетку. Проблема в том, что сам Шешель, что бы он кому ни говорил, уже слегка поостыл и прекрасно понимал, насколько все это далеко от истины. Нельзя поймать собирательный образ. И когда он посадит Чарген Янич, легче не станет, как не становилось и в прошлые разы. И, в сущности, ничего с вынесением для нее приговора не изменится — ни для мира, ни лично для Стевана. Кажется, именно это злило его больше всего, куда сильнее интереса к женщине: понимание собственного бессилия. В очередной раз. ГЛАВА 9 Недооценка чувств как недооценка противника — верный шаг к поражению Утро следующего дня Стеван Шешель встречал на привычном месте, в рабочем кабинете. Следователь нередко задерживался допоздна и ночевал здесь, на диване, ленясь ехать домой среди ночи, поэтому тут имелось все необходимое. Впрочем, сейчас на месте его удержали другие соображения, работы оказалось не так уж много, и утро выдалось спокойным, так что следователь позволил себе никуда не спешить. Он принял душ в душевой на первом этаже, побрился и надел свежую рубашку, потом плотно позавтракал в неизменном кафе напротив, которое давно уже облюбовали сотрудники СК и где некоторых из них, включая Шешеля, отлично знали в лицо. После такого размеренного и приятного утра Шешель почувствовал себя гораздо лучше. Да, настроение по-прежнему оставалось паршивым, но Стеван, по крайней мере, перестал дергаться и злиться на себя и окружающий мир. Он сформулировал проблемы, установил их причины и морально настроился их изживать — вполне неплохие входные данные, как считал сам следователь. Сидящая в изоляторе женщина по-прежнему пыталась занять его мысли и вызывала противоречивые порывы, но справляться с этим всем на ясную голову оказалось гораздо легче, особенно если занять эту самую голову чем-то полезным. То есть, конечно, работой. Телефон всю ночь и утро смирно помалкивал, но это было предсказуемо: сегодня дежурил не Шешель, поэтому по срочным вопросам, если такие возникли в нерабочее время, дергали кого-то другого. С его собственными делами за ночь, конечно, тоже ничего не прояснилось, поэтому после непривычно спокойного завтрака Стеван занялся не менее спокойной работой: оформлением и приведением в порядок документов. Составил письменный отчет по командировке в Регидон, решил десяток мелких, но очень важных бюрократических вопросов, навел порядок на столе и сдал несколько залежавшихся с прошлых дел папок в архив. Где-то между всеми этими событиями принял сообщение из воздушного порта о том, что в город прибыл Хован Живко, но на планах на день все это никак не сказалось. Потом — неслыханная радость! — он сумел так же своевременно, по-человечески пообедать и только после этого отправился в контору нотариуса, где в два часа дня планировалось оглашение завещания. Очень редко в практике господина Сыщика выдавались такие размеренные тихие дни, ощущение было странным и почти пугающим. В солидном кабинете солидного нотариуса, а контора была старой и с отличной репутацией, собралось кроме самого хозяина и приведенного туда долгом службы Шешеля пять человек. Три персоны были следователю знакомы, включая основного подозреваемого: родственники покойного. Пара дальних родственников выглядела сдержанно-спокойными. Печаль они скорее изображали, чем действительно испытывали. А вот Хован Живко казался исключительно мрачным и совсем не тянул на счастливого наследника большого состояния. Надо сказать, выглядел он паршиво: запавшие глаза в обрамлении темных кругов, вертикальная складка на лбу, скорбно опущенные уголки губ — мало общего с тем словесным портретом, который нарисовала Цветана. То есть Чарген. Приукрашивать родственника Ралевича у нее не было никакого резона, значит, Живко изменился за последние дни совершенно самостоятельно. Кажется, он был пьян или мучился тяжелым похмельем, наверное, всю дорогу на дирижабле пил не просыхая. Неужели так подавлен смертью родственника? Еще двоих присутствующих, пожилого мужчину и тучную женщину с одышкой, Стеван не знал. Последняя, кажется, плакала вполне искренне. — Ну вот, все в сборе, не будем затягивать, — заговорил нотариус. — Тем более завещание очень краткое и никаких особых условий не содержит. По итогу оглашения кормилице, женщине с одышкой, и бессменному управляющему загородным поместьем, незнакомому пожилому мужчине, отходила приличная сумма денег содержания и некий «Зеленый дом» соответственно. Вдове кузена предназначался чайный сервиз, какая-то картина и альбом с фотографиями, а двоюродному дядьке — пара серебряных подсвечников и бочонок брадицы. Кажется, в последнем заключалась какая-то им двоим понятная издевка, потому что мужчина скривился и тихо ругнулся себе под нос, но терять лицо и спорить, к счастью, не стал, чем Шешеля приятно удивил. Тому нередко доводилось присутствовать при вот таких оглашениях, и наследники регулярно устраивали грандиозные свары. Порой их приходилось разнимать именно следователю, а иной раз и вызывать стражу в помощь. Все остальное движимое и недвижимое имущество, ценные бумаги и обязательства по ним, а также прочая, прочая и прочая отходили Ховану Живко. Тот, услышав заключение, расхохотался, но совсем не радостно — зло, нервно. — Что-то не так, господин Живко? — осведомился нотариус. — Вас что-то не устраивает? — Да нет, все прекрасно, — осклабился тот. — Жалею вот… дядю. Он сдох, а мне теперь разгребать. — Желаете отказаться от наследства? — вопросительно поднял брови хозяин кабинета. — Нет, отчего же? Приятные мелочи, зачем отказываться… — Про эти приятные мелочи есть дополнение у меня, — вставил Шешель. — Вот, ознакомьтесь, судебное постановление. На движимое и недвижимое имущество господина Ралевича до окончания следствия наложен арест, так что, боюсь, наследникам придется немного повременить со вступлением в наследство. Но если по приговору имущество не будет изъято в пользу Ольбада, вы, конечно… На этом месте его прервал Живко новым приступом того же жутковато-истерического смеха. — Ну, дядюшка, ну, сволочь!