— Вопросов нет. Спасибо, что привезли меня сюда, я очень вам признателен. Мы усаживаемся назад в машину, и Дидье заводит мотор. Так холодно мне не было еще никогда в жизни, и я в ужасе от следующего этапа нашей поездки, которым, очевидно, станет подъемник. Меньше всего мне сейчас хочется ехать на нем, но будет, наверное, просто неприлично заявить об этом вслух. Вот почему я так радуюсь, когда вижу, что старую кресельную канатку заменили на современную, с кабинами. — О… здесь ведь были кресла… когда мы катались? — спрашиваю я. — Или я что-то путаю? Я уже говорил Мэтту, что мало что помню о том дне… — Да, действительно, были. Это самый новый наш подъемник — один из наиболее скоростных в регионе. Каждый час он может перевозить до… Дидье замолкает, видимо, сообразив, что сейчас неподходящий момент хвастаться скоростью нового подъемника. — Да, на канатке было очень холодно. И ветрено. Это мне запомнилось, — замечаю я. — Наверняка. Я читал отчеты — в тот день из-за ветра подъемники закрыли вскоре после вашего… инцидента. Снова неловкая пауза. — Вы хотите подняться? — спрашивает Дидье. — Мы можем высадиться на вершине или, если вы захотите, просто сделать круг и сразу вернуться назад. Решать вам. Я вообще не хочу никуда ехать — зачем? Но, чувствуя, что этого говорить нельзя, отвечаю: — Да, давайте поднимемся. Спасибо. Дидье обращается на французском к оператору подъемника, и тот открывает для нас турникет, одновременно приветствуя меня коротким сочувственным кивком. Мы садимся в кабину, нисколько не похожую на обшарпанные, исцарапанные плексигласовые «пузыри», запомнившиеся мне с прошлых поездок. Эта больше напоминает дорогой лимузин с затемненными стеклами и сиденьями, обитыми искусственной кожей, который движется так плавно, что этого даже не замечаешь. Наверняка Дидье распирает желание поговорить о его выдающихся свойствах, и он сделал бы это, находись в кабине кто угодно другой; но сейчас француз хранит почтительное молчание. На вершине мы вылезаем и выходим из здания станции. Тут еще холодней и ветреней, и я чувствую, как снег снова набивается мне в обувь. Потихоньку делаю шаг назад, чтобы оказаться на противоскользящем резиновом коврике, ведущем со станции, а не на снегу. — Итак, — говорит Дидье, задумчиво прикладывая палец к губам. — Насколько мы поняли из отчетов, вы поехали в том направлении. Он указывает на знак, где написано «Hors piste»[8]. Надпись сопровождает броский и, пожалуй, не совсем уместный с учетом ситуации рисунок со схематичным человечком, падающим с обрыва. Все смущенно замолкают, явно обратив на него внимание и решив ничего не говорить. — Как вы помните, погода была плохая, и вы, к сожалению, разошлись со своими проводниками. А после этого… ну, мы не знаем. Вас нашли на рассвете следующего дня в пещере, которую вы выкопали в снегу, с переохлаждением, в бессознательном состоянии, а несчастный Уилл… судя по тому, где было обнаружено тело, можно предположить, что он сорвался со склона. В целом эта тропа не очень опасна, но в плохую погоду спуск по ней сложный. Снова воцаряется тишина. Это просто ужасно. Внезапно я ощущаю приступ жара, и мне кажется, что меня вот-вот стошнит, но я сглатываю, чтобы подавить дурноту. Мне хочется заорать во все горло или, по крайней мере, крикнуть им, что я не понимаю, зачем они заставляют меня через это проходить, хотя в этом нет никакой пользы и Уилла уже не вернуть, но вместо этого я слышу собственный голос, который уверенно и вежливо говорит: — Понятно. Спасибо. А сейчас мне хотелось бы вернуться назад. Мэтт снова кладет руку мне на плечо, и я отворачиваюсь, делая вид, что иду назад к кабине, хотя на самом деле просто не хочу, чтобы меня кто-то трогал. — Конечно, — говорит Дидье. — Едем. — Кстати, если вы не против, я не хотел бы встречаться с водителем. Вопросов к нему у меня нет. Все это и так очень печально; думаю, я увидел достаточно. Дидье кивает. — Никаких проблем. Я все понимаю. Давайте просто пообедаем вместе, а потом мы отвезем вас в больницу, опознать тело. * * * Обед очень неплох. Похоже, меня отвели в лучший ресторан курорта — судя по обложке меню, недавно он получил мишленовскую звезду. Нам подают несколько крошечных блюд, больше похожих на произведения искусства, чем на еду. К моему облегчению, мы отвлекаемся от темы несчастного случая, перейдя на простую успокаивающую светскую болтовню; я рассказываю про мои путешествия и жизнь в Таиланде, а Дидье, в общих чертах, — о курорте и своей карьере. Судя по всему, это заготовленная речь, которую он привык произносить перед журналистами и бизнесменами, желающими инвестировать в курорт. Устрицы потрясающие; никак не могу запомнить, в каких месяцах их можно есть — когда в названии есть буква «р» или когда ее нет, — но в таком роскошном месте волноваться об этом не приходится. Десерт впечатляет: это шоколадный крем в сфере из сахарных нитей. Но когда подают кофе с птифуром, я, несмотря на несколько выпитых бокалов прекрасного вина, чувствую, как настроение стремительно портится. Сейчас мне предстоит увидеть тело Уилла. Никто не говорил, что я обязан это сделать, но, судя по всему, именно этого от меня ожидают. Я не знаю, как это работает, но вроде бы сейчас все решает анализ ДНК? Или карта от дантиста? Он ведь умер много лет назад… Я действительно не представляю, чего ожидать. * * * После поездки в машине, показавшейся мне вечностью, хотя на самом деле она длилась не больше часа, мы подъезжаем к небольшому госпиталю. В приемном отделении Дидье что-то говорит женщине за стойкой, и она бросает на меня сочувственный взгляд — я уже начал к этому привыкать, — а потом пускается в многословные объяснения, сопровождающиеся активной жестикуляцией. Наверное, объясняет, куда нам идти. — Итак, вас уже ждут, — сообщает Дидье. — Тело вашего брата находится в часовне. Решайте сами, хотите ли вы его увидеть; если это кажется вам слишком тяжелым, необходимости нет. Будет достаточно, если, с вашего разрешения, у вас возьмут мазок из полости рта для анализа ДНК, и он подтвердит, что… нашли действительно Уилла. Меня охватывает паника. Хочу я посмотреть на него? Я не знал, что у меня будет выбор. Как он может выглядеть, пролежав столько лет в снегу? — Хм… даже не знаю… не уверен… — бормочу я. Дидье трогает мою руку, и на этот раз я с изумлением осознаю, что рад прикосновению другого человека. — Простите. Мы должны были разъяснить вам процедуру. Сейчас я отведу вас к медсестре — она уже видела вашего брата. Она возьмет мазок и, возможно, расскажет вам, чего ожидать. Тогда и решите, хотите вы видеть его или предпочтете запомнить таким, какой он был. Вы согласны? Я киваю и с трудом заставляю себя прошептать: — Спасибо. У меня подкашиваются ноги и выступают слезы на глазах. Наверное, не стоило пить столько вина за ланчем. Я спотыкаюсь, и Дидье осторожно подводит меня за локоть к стулу. — Принести вам чего-нибудь? Может, стакан воды? Единственное, чего мне сейчас хочется, это лечь и заснуть, но я соглашаюсь выпить воды, потом делаю пару глубоких вдохов, и головокружение проходит. — Извините. Спасибо вам. Сами понимаете, день сегодня эмоциональный. Но я уже в порядке. Можем идти к медсестре. Сестра, пожилая женщина с добродушным лицом, совсем не говорит по-английски. С помощью Дидье она объясняет, что возьмет мазок у меня с внутренней стороны щеки, делает это, а потом заталкивает подобие гигантской ватной палочки в пластмассовую трубку. Она долго что-то объясняет на французском, и Дидье переводит: — Сестра сказала, что результат будет готов в течение суток, потому что, с учетом обстоятельств, анализ проведут в срочном порядке. Она читала отчеты полиции и патологоанатома, а также видела вашего брата и хочет подчеркнуть, что по состоянию… хм… в общем, по его телу и оставшейся одежде можно почти с уверенностью утверждать, что это Уилл. Я киваю, и голова снова кружится. — Да. Да, я понимаю. — Еще она сказала, что вы можете увидеть его, если хотите, потому что многие родственники находят в этом утешение. Однако в данном случае, поскольку он долго пролежал в горах, тело выглядит плохо, и вы, возможно, предпочтете не смотреть на него. Но она подчеркивает — это только ваше решение. Я киваю, на этот раз помедленней. До сих пор не могу решить, как будет лучше. — Поскольку тело — то есть, прошу прощения, Уилл — пробыло в снегу так долго, установить причину смерти не представляется возможным, — продолжает Дидье. — Хотите, чтобы я сообщил вам некоторые детали из отчета патологоанатома, или лучше не стоит? Вы могли бы и сами его прочитать, но отчет на французском. — Скажите, что там написано; я хочу знать, — с удивлением слышу я собственный голос, хотя на самом деле не знаю, нужно ли. Это все равно ничего не изменит. Дидье кивает. — Хорошо. Судя по всему, произошло падение — сломано несколько костей и основание черепа. Высота была большая — это объясняет в том числе, почему его не нашли, ведь тело лежало далеко от склона. Он погиб мгновенно и не страдал. Надеюсь, это немного вас утешит. Я киваю. — Спасибо. Мне важно было это узнать. — Я могу также напомнить, во что он был одет. На нем была голубая лыжная куртка «Спайдер» и черные брюки — они разложились сильнее, поэтому фирму установить не удалось. Вы не помните, какой… Я трясу головой. — Простите, это было так давно… Я не помню, в чем он катался. Я не добавляю, что не стал проявлять фотографии, которые сделал в ту поездку. Не хотел ворошить воспоминания. — Ничего страшного. Результаты анализа поступят очень быстро и всё подтвердят. Теперь осталось решить, хотите ли вы увидеть вашего брата. Я вдруг понимаю, что принял решение. — Нет. Благодарю. Думаю, я воспользуюсь советом медсестры — запомнить его таким, какой он был. Думаю, Уилл и сам этого хотел бы. Но я знаю, что это неправда. Ему было бы наплевать, захочу я смотреть на его труп или нет. Единственное, чего он хотел бы, — это остаться в живых.