Словно девушку, в жемчуга, Проходя по дымному следу Отступающего врага. – Так вы, Николай Михайлович, еще и стихи сочиняете? – неожиданно услышал я за спиной голос Кутузова. Михаил Илларионович незаметно подошел ко мне, когда я, как пацан после поцелуя предмета своего воздыхания, от полного восторга на время потерял бдительность. Это для меня непростительно. – Нет, – ответил я, – это не мои стихи, хотя пиита, их написавшего, тоже звали Николаем, и он тоже хлебнул военного лиха. – Гм, они весьма недурны. – Кутузов улыбнулся, но его неповрежденный глаз смотрел на меня внимательно и серьезно. – Только нам с вами не стоит почивать на лаврах, а стоит подумать о том, что делать дальше. – Ну, тут все вроде бы ясно, Михаил Илларионович. Мертвых предать земле, раненых вылечить. Пленных мы отконвоируем в столицу. Государь наверняка решит провести торжественную встречу победителей, с дефиле пленных англичан и проносом трофейных знамен. Правда, корабельные для этого не годятся – уж очень они большие. – Да я не о том, Николай Михайлович, – Кутузов досадливо махнул рукой. – Как нам дальше быть с Англией? Между прочим, мы ей до сих пор не объявили войну. Теперь же, после ревельской виктории, нам наверняка придется это сделать. – Придется. Впрочем, вопросы войны и мира решаем не мы, а государь. Так что пусть каждый занимается своим делом. – Согласен с вами. Только ведь нам никто не запрещает думать. – Кутузов хитро посмотрел на меня. – Я полагаю, что вы с государем об этом уже размышляли. – Эх, Михаил Илларионович, – вздохнул я. – давайте закончим одно дело, а потом станем ждать другой приказ. Ведь мы же с вами люди военные. Кутузов вежливо раскланялся со мной и отправился в штаб. Я же побрел в гавань, где наши матросы по-хозяйски обживали захваченные у британцев корабли. Адмирал Ушаков ломал голову, что ему делать с гробом Нельсона, который достался нам в качестве нагрузки к трофейному «Элефанту». Федор Федорович недолюбливал покойного как человека, но уважал его как талантливого флотоводца. Потому он, в конце концов, решил перегрузить гроб с адмиралом на один из захваченных английских транспортов, и вместе с полусотней раненых, которые могли по медицинским показаниям благополучно перенести морское путешествие, отправить в один из британских портов. А прочие же пленные под конвоем казаков побредут в Петербург. Пусть там император самолично решит их судьбу. На том месте, где затонул 74-пушечный «Руссель», болталась на волнах надувная резиновая лодка. В ней сидел наш коммерсант Алексей Иванов, страхуя двух водолазов – свою дочь Дарью и лейтенанта Сапожникова. Они обследовали корпус британского «утопленника» на предмет решения – стоит ли его поднимать, или надо просто разобрать корабль на запчасти, чтобы он не захламлял гавань Ревеля. Ну и забирали разные полезные вещи, оставшиеся на «Русселе», и которые наши моряки считали вполне законной добычей. На ныряльщиков были нацелены десятки биноклей и подзорных труб. Моряки видели такое впервые – люди, подобно гигантским рыбам, ныряли в воду и находились там по полчаса и более. К тому же молодые офицеры с нескрываемым удовольствием любовались на девушку, одетую в гидрокостюм, обтягивающий прелестную Дашину фигурку. Такой наряд для юной мадемуазель здесь посчитали неслыханно неприличным. Наши же медикусы занимались своими прямыми делами – лечили раненых. Надо сказать, что, благодаря их стараниям, смертность среди раненых оказалась низкой. Местные врачи с удивлением смотрели на работу своих коллег из будущего. Ничего подобного они до этого не видели. Я вспомнил, что в самое ближайшее время надо будет допросить главного «спеца» британцев, который был захвачен во время нападения на наш госпиталь. Этот «Джеймс Бонд» получил две дырки – одну в руку, другую в ногу, потерял много крови и чуть было не отдал концы. Но наш доктор сумел сохранить инглизу жизнь, и сегодня я попробую побеседовать с ним, чтобы узнать, кто именно надоумил их напасть на нас. Чует мое сердце, что тут не обошлось без господ «вольных каменщиков», которые ужасно любят совать свои длинные носы в чужие дела. Как мне сообщил Василий Васильевич, они уже проявились в Петербурге. И потому вполне возможно, что и в Ревеле они тоже попытались нас подловить. Что же касается рядовых боевиков, которых повязали относительно целыми и невредимыми, то ничего внятного они нам рассказать не могли. Дескать, мы люди маленькие, знать ничего не знаем, ведать не ведаем. Нам сказали идти – мы пошли. Сказали стрелять – мы начали палить почем зря. Конечно, они прикидывались шлангами. Но провести им полноценное потрошение прямо здесь, в Ревеле, я посчитал лишним. Не все местные правильно оценили бы «задушевную беседу» «спецов» с захваченными британцами. Нет, времена здесь были далеко не вегетарианскими, но военные и флотские сохранили еще рыцарские нравы и могли неправильно нас понять. Лучше обождать немного, найти укромное местечко и уж там поговорить по душам с инглизами. – Николай Михайлович! – ко мне подбежал поручик Бенкендорф. – Вас просит к рации господин Патрикеев. Говорит, что что-то весьма срочное… Пришлось идти в штаб – там у нас установлена рация, с помощью которой мы из Ревеля связываемся с Питером. Василий Васильевич не будет дергать меня по пустякам – если я ему вдруг срочно понадобился, то на то, значит, есть веская причина… 24 апреля (6 мая) 1801 года. Эстляндская губерния. Ревель. Дарья Иванова, русская амазонка Никогда я не считала себя трусихой. Всякое у меня случалось – и когда с парашютом прыгала, и когда ныряла с аквалангом в Красном море, где водились весьма несимпатичные зубастые рыбки, перекусывающие человека пополам на раз-два. А вот вчера, скажу прямо, я струхнула не на шутку. Сперва мне стало страшно, когда мимо меня санитары понесли окровавленных раненых матросов и солдат. На них было жутко смотреть – у некоторых были оторваны руки или ноги. Это были артиллеристы с береговых батарей, угодившие под вражеские ядра. Потом привезли егерей. У них ранения были пулевые, да и, как сказал мне наш главный медик, Геннадий Михайлович, привезли нам не очень тяжелых – серьезно раненные просто бы умерли по дороге. А потом начался настоящий кошмар. Мне приходилось заниматься пейнтболом, но реальный бой нисколечко не похож на игрушечную войнушку, где ее участники с азартом пуляют друг в друга шариками с краской. Здесь убивали всерьез. И льется при этом вполне натуральная человеческая кровь. Когда загремели выстрелы, я на какое-то время впала в ступор. Потом, когда пули засвистели у меня над головой, я вдруг вспомнила, что и у меня есть оружие. Достав ПМ, я стала припоминать уроки дяди Димы. Тщательно прицелившись, я выстрелила в англичанина, который собирался пальнуть в нас из длинноствольного пистолета. И, кажется, попала. Во всяком случае, этот инглиз куда-то исчез. Потом я увидела его лежащим на земле с дыркой в голове. Я попыталась убедить себя, что его мог ухлопать и кто-то другой, ведь стреляли по врагам многие. Мне вдруг стало не по себе оттого, что я впервые в жизни убила человека, пусть даже если он был и врагом. Когда же отгремели взрывы гранат – после светошумовой «Зари» у меня еще долго звенело в ушах, а в глазах мелькали звездочки – англичане запросили пардону, и мы занялись подсчетом потерь и сбором трофеев. Помню, как у одного пленного британца глаза полезли на лоб от удивления, когда он увидел меня в камуфляжке и со стволом в руках. Для них девки-вояки были в диковинку. А еще больший фурор поднялся, когда мы с дядей Димой полезли в воду с аквалангами. Во-первых, никто здесь еще не видел дайверов, плавающих как рыбы в пучинах вод. Ну, а во-вторых, мой вид в обтягивающем тело гидрокостюме вогнал в ступор многих военных и штатских. Даже сам адмирал Ушаков, приплывший на шлюпке к нам, чтобы поглядеть на нашу работу, разговаривая со мной, старательно отводил глаза в сторону. И, как мне показалось, даже покраснел. Я же, чтобы не вгонять в краску уважаемого человека, постаралась побыстрее скрыться с его глаз, нырнув в воду. На потопленном британском корабле мы с дядей Димой нашли много интересных вещей. Прежде всего нас интересовали предметы, хранившиеся на корме, в помещениях, которые занимали командир корабля «Руссель» Уильям Каннинг и его офицеры. Это были бинокли и подзорные трубы, навигационные приборы, ну и оружие. Все это считалось нашей законной добычей. К ней относились и ценности, а также судовая казна. Кстати, золотых монет мы нашли на удивление много. Похоже, что британцы прихватили гинеи, чтобы рассчитаться ими со своей агентурой в Ревеле. Дядя Дима сказал, что неплохо было бы поднять еще и корабельные пушки, но вдвоем нам это было не сделать. – Ничего, Дашка, – мы привяжем к ним прочные канаты, а наши моряки с помощью стрел в один момент поднимут их. Британские орудия еще послужат на наших кораблях, – улыбнулся дядя Дима. А потом я появилась в своем русалочьем наряде перед изумленным Бенкендорфом. Бедняга открыл рот и стоял так до тех пор, пока я не скрылась в дверях своей комнаты. Бедный, бедный Александр Христофорович… Похоже, что он втюрился в меня не на шутку. Мы, женщины, всегда это чувствуем по взглядам, которые бросают на нас представители сильного пола. Ну ведь я же не виновата, что моя внешность так действует на мужчин. А зашел ко мне Александр попрощаться. Его Кутузов отправил в Петербург с официальном донесением о сражении. Бенкендорф должен был лететь как птица, чтобы через сутки доставить императору благую весть. Бедняжка… Мне даже стало его жалко. После такой скачки ему еще долго придется приходить в себя. На совет наших самых больших начальников меня, естественно, не пригласили. Да и мне не очень-то хотелось этого. Зато ко мне пришла невеста Вани Крузенштерна, которая рассказала, как геройски сражался с врагом ее жених. Он и в самом деле очень хорошо себя показал, командуя батареей на Большом Карлосе. Слава богу, Иван Федорович остался жив и здоров. Только осколки гранита, выбитые ядрами из камней на батарее, слегка поцарапали лицо жениха Юлии. Я успокоила ее, сказав, что боевые шрамы украшают настоящего мужчину. – Вон, студенты в германских университетах считают большой удачей получить шрам на лице во время дуэли. Они их называют «шмиссы» и гордятся ими, словно это ордена или медали. – Я слышала об этом, – улыбнулась Юлия. – Студенты в университетах носят смешные прозвища – самых молодых называют «фуксами» – лисами, а сами себя называют «буршами». Я слышала, что император Павел решил учредить университет в Митаве. – А почему не в Дерпте? – удивилась я. – Помнится, он находился в свое время именно там. – Да, он действительно был там, но во время войны между царем Петром и королем Карлом XII университет в Дерпте прекратил свою работу, а его преподаватели, которые были в основном шведы, бежали от ужасов войны из бедного нашего отечества к себе на родину. Наше остзейское дворянство не раз просило у русских императоров дать разрешение на учреждение университета, чтобы наша молодежь получала образование у себя дома, а не в Германии. И вот наконец император Павел дал такое разрешение. – Ему виднее, – вздохнула я. – Государь наш умный и добрый человек. Если он желает, чтобы твои земляки получали достойное образование – значит, так тому и быть. А вот твой жених, Юлия, учился в Петербурге. И теперь, после этого сражения, его ждет неплохая карьера. – Скажи, Даша, – немного помолчав, спросила Юлия, – а ты видела государя? Каков он из себя? Я замялась. Рассказывать моей подруге о посиделках с императором мне не хотелось. Еще меньше мне хотелось врать. Решив отделаться общими словами, я сказала: – Да, я видела императора Павла. И даже разговаривала с ним. А каков он из себя?.. Человек обычный, даже очень приятной наружности. В обхождении вежлив и куртуазен, – не удержавшись, я хихикнула, вспомнив о том, как Павел увивался вокруг меня, произнося при этом разные двусмысленные комплименты. – Счастливая, – вздохнула Юлия. – А у нас в Ревеле скучная и размеренная жизнь. – Вот выйдешь замуж и уедешь с супругом в Петербург, – сказала я. – Там насмотришься на дам и кавалеров из высшего общества. А может быть, и сама станешь придворной дамой… – и я лукаво подмигнула Юлии. Будущая госпожа Крузенштерн весело рассмеялась и замахала руками. Хотя ей наверняка очень хотелось, чтобы мое предсказание сбылось. 26 апреля (8 мая) 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок. Патрикеев Василий Васильевич, журналист и историк Сегодня из Ревеля к нам прибыл гонец с официальной реляцией о победе над английской эскадрой. Этим гонцом оказался не кто иной, как подпоручик Бенкендорф. Как я понял из сообщения подполковника Баринова, Александр Христофорович отличился во время попытки захвата британцами нашего госпиталя. – Васильич, там все вели себя достойно, – передал мне по рации Баринов. – Никто не струсил, даже Дарья Иванова. Ты там намекни Павлу Петровичу, чтобы он не обошел наградами наших ребят. Конечно, большую часть работы сделали егеря Багратиона, конноартиллеристы Ермолова и моряки Ушакова. Но и наши тоже внесли свой вклад в победу над британцами. Я учел пожелания подполковника и утром, после вахтпарада, стоя на плацу, передал императору списочек с фамилиями и званиями отличившихся. Павел внимательно его прочитал, хмыкнул, наткнувшись на фамилию нашей амазонки, после чего поинтересовался: – Скажите, Василий Васильевич, а мадемуазель Дарья действительно участвовала в перестрелке с английскими головорезами? – Участвовала, государь. Можете спросить у поручика Бенкендорфа – он сражался рядом с ней. – Обязательно спрошу. Конечно, надо достойно наградить такую отважную девицу. Вы не подскажете – что ей больше придется по душе? Я немного замялся. Мне не хотелось говорить императору, что Даша скорее всего потребует подарить ей пистолет или что-нибудь колюще-режущее – с нее это станется. Подумав, я дипломатично пожал плечами, дескать, не знаю, что может столь необычной девушке прийти в голову. Павел рассмеялся и махнул рукой. – Я спрошу об этом у своей дочери. Помнится мне, что великая княжна Екатерина сдружилась с мадемуазель Дарьей. Может быть, она мне что-нибудь подскажет? Потом Павел о чем-то задумался, и улыбка сошла с его лица. Он похлопал тростью по своим ботфортам, а потом произнес: – Знаете, Василий Васильевич, я с удивлением узнал, что не все мои подданные радуются победе российского оружия. Нашлись и такие, которые высказывают неудовольствие и даже досаду, узнав о разгроме вражеской эскадры. Им было бы, наверное, приятней, если бы адмирал Нельсон перетопил наши корабли и сжег Ревель. – Я полагаю, что такие настроения появились у тех, кто имел немалую выгоду от торговли с Англией. Ведь теперь о такой торговле следует надолго забыть. А куда девать приготовленные к вывозу за рубеж зерно и пеньку? А торговля лесом в Архангельске, которая давно уже находится в руках англичан? Ведь с нее многие лесопромышленники получали просто сказочные прибыли. Император нахмурился. Он как-то не задумывался о том, что удар по торговле с Британией может вызвать недовольство не только у Лондона, но и у тех в России, кто ведет свои дела с Туманным Альбионом. А эти ребята, кроме всего прочего, имеют немалое влияние среди придворных царя. Их недовольство может закончиться новой попыткой дворцового переворота. К тому же побитые нами британцы для поддержки потенциальных мятежников не пожалеют денег. Я постарался аккуратно предостеречь императора. Павел снова задумался, а потом спросил меня: