– Знаешь, дорогая, – произнесла миссис Хейл, – мистер Торнтон начинает мне нравиться. После небольшой паузы ее дочь сделала усилие и тихо спросила: – Да? Почему? – Он вежлив, и у него хорошие манеры. Голос Маргарет окреп. Она поддержала мнение матери: – Он действительно очень добрый и внимательный. В этом нет никаких сомнений. – Интересно, почему миссис Торнтон не приходит к нам? Она же знает, что я больна. Ведь она сама прислала мне водяной матрац. – Я полагаю, что мистер Торнтон рассказывает ей о состоянии вашего здоровья. – Мне все же хотелось бы увидеть ее. У тебя здесь так мало подруг и знакомых. Дочь догадывалась, о чем думала ее мать. Больная женщина желала заручиться помощью какой-нибудь влиятельной особы, которая в случае ее скоропостижной смерти могла бы позаботиться о Маргарет. При этой мысли у девушки перехватило дыхание. – Скажи, дорогая, – после краткой паузы продолжила миссис Хейл, – ты не могла бы сходить и попросить миссис Торнтон навестить меня? Всего один раз. Я не хочу затруднять ее подобными визитами. – Я сделаю все, что вы скажете, мама. Но если Фредерик приедет… – Да, конечно! Мы будем держать двери закрытыми. Не впустим никого. Я уже не смею ждать его приезда. Иногда мне хочется, чтобы он не подвергал себя такому риску. В последнее время я вижу пугающие сны. – Ах, мама, не волнуйтесь. Мы обо всем позаботимся. Я скорее засуну руку в скобы дверного косяка, чем пропущу кого-то в дом. Доверьте мне заботу о нем, и никто не причинит ему вреда. Я буду присматривать за братом, как львица за львенком. – Когда мы можем ждать от него весточку? – Не раньше чем через неделю. Возможно, даже через две. – К тому времени мы должны отослать Марту к ее матери. Нехорошо получится, если Фредерик приедет, а она останется здесь и нам придется в спешке отсылать ее к родителям. – Диксон обо всем позаботится. А если ей понадобится помощь по хозяйству, пока брат будет гостить у нас, мы можем позвать Мэри Хиггинс. Она не очень расторопна в работе, но послушна и готова выполнять любые указания. К тому же она будет спать у себя дома. Я знаю ее как хорошую и скромную девушку. Она не станет подниматься наверх из-за пустого любопытства и интересоваться нашими семейными делами. – Как хочешь. Пусть Диксон решает, нужна нам эта Мэри или нет. Только, дорогая, не используй больше этих ужасных милтонских слов! «Нерасторопна в работе»! Какой провинциальный жаргон! Что сказала бы тетя Шоу, если бы услышала от тебя подобное выражение? – Ах, мама, не делайте гоблина из тети Шоу, – со смехом произнесла Маргарет. – Эдит переняла от капитана Леннокса военный сленг, и тетя не сделала ей ни одного замечания. – Но у тебя фабричный сленг! – Если я живу в промышленном городе, у меня и должен быть фабричный разговорный язык. Между прочим, мама, я могу удивить вас множеством слов, которые вы прежде никогда не слышали. К примеру, вы знаете, что такое штрейкбрехер? – Нет, дитя, не знаю. Но это слово звучит настолько грубо, что я не хочу больше слышать его из твоих уст. – Хорошо, дорогая мама. Я воздержусь от данного термина. Хотя мне придется заменять его длинной маловразумительной фразой. – Не нравится мне этот Милтон, – сказала миссис Хейл. – Эдит была права, написав, что моя болезнь была вызвана фабричным дымом. Услышав эти слова, Маргарет опечалилась. Мистер Хейл только что вошел в комнату, и она испугалась, что жалоба по поводу милтонского воздуха, испортившего здоровье ее матери, могла ввергнуть его в состояние глубокой депрессии. Впрочем, он вел себя как обычно. Маргарет решила, что он просто не услышал слов супруги. Тем не менее она торопливо перешла на другую тему, не заметив, что следом за отцом в гостиную прошествовал и мистер Торнтон. – Мама говорит, что после переезда в Милтон моя речь стала излишне вульгарной. Говоря о «вульгарности», она подразумевала частое использование местных слов и выражений. Это было ответвление предыдущего разговора. Но, увидев нахмуренные брови мистера Торнтона, Маргарет поняла, что ее фраза могла быть неправильно понята. Следуя естественному желанию не причинять ненужной боли, она заставила себя перейти к дальнейшим объяснениям и продолжила свою мысль: – Скажите, мистер Торнтон, как вы относитесь к слову «штрейкбрехер»? Оно звучит не очень благозвучно, но зато какое выразительное! Могу ли я обойтись без него, говоря о людях и явлении, с которыми оно связано? И знаете, мама, если использование местных слов является вульгарностью, я была ужасно вульгарна, проживая в хелстонском лесу. Маргарет не привыкла навязывать людям свои темы для разговора. Однако в данном случае она пыталась развеять раздражение гостя от случайно услышанных слов. Впрочем, через несколько мгновений она покраснела, осознав, что мистер Торнтон не понял сути ее объяснений. Он неторопливо прошел мимо нее и завел беседу с миссис Хейл. Взглянув на него, она вспомнила о желании матери повидаться с миссис Торнтон и попросить ее заботиться о ней. Она погрузилась в мрачное молчание и, сев на стул, обругала себя за неумение держать язык за зубами. Пытаясь унять свое непокорное сердце, терявшее спокойствие в присутствии мистера Торнтона, Маргарет услышала тихую просьбу матери. Миссис Хейл выразила желание, чтобы миссис Торнтон пришла к ней завтра утром, если это возможно. Гость обещал поспособствовать этому, затем, немного побеседовав с больной хозяйкой, собрался уходить. Мышцы и голос Маргарет, казалось, тут же освободились от невидимых оков. Мистер Торнтон не смотрел на нее, но тот способ, которым его взгляд избегал любой встречи с ее глазами, определенно свидетельствовал о том, что он знал, где она находилась. Когда Маргарет делала какое-то замечание, он нарочито пропускал ее слова мимо ушей. Но в следующей фразе, обращенной к другому собеседнику, он прямо или фигурально давал ответ на ее возражения. Эти плохие манеры объяснялись не грубостью и невежеством, а упрямством, вызванным глубокой обидой. Обычно о таком поведении со временем жалеют. Но в данный момент, переживая душевные страдания, он позволял себе подобную вольность. Маргарет заметила, что она думала о нем больше, чем прежде. Однако в ее мыслях не было каких-либо оттенков любви – скорее, сожаление. Его показное безразличие ранило девушку, и она с мягким терпением пыталась вернуть их прежнюю, полную противоречий дружбу – то доброе расположение, при котором он относился к ней с таким же уважением, как и к другим членам ее семьи. В его присутствии она вела себя с нарочитым смирением. Оно как бы являлось ее безмолвным извинением за слишком сильные слова, сказанные в минуты нервного срыва на следующий день после бунта рабочих. Но мистер Торнтон действительно обиделся. Слова Маргарет по-прежнему звучали в его ушах, и он гордился собой за то чувство справедливости, которое заставляло его заботиться о ее родителях. Он находил удовольствие, принуждая себя смотреть на нее равнодушным взглядом. Он замечал, как его доброта к ее матери трогала Маргарет. Поначалу мистер Торнтон думал, что не сможет находиться в одной комнате с той девушкой, которая так сильно оскорбила его. Но он ошибался. В ее присутствии он чувствовал странную радость, переходившую в сладкую муку. К сожалению, мистер Торнтон не был объективным, анализируя мотивы своих поступков. Глава 30 Наконец он дома Даже печальные птицы иногда поют. Роберт Саутвелл Никогда не прячь под мантией затаенную боль, Никогда не тяготись туманами памяти. Не склоняй голову! Ты возвращаешься домой! Миссис Химанс На следующее утро миссис Торнтон пришла навестить миссис Хейл. Здоровье последней намного ухудшилось. В ту ночь случился кризис – предвестник скорой смерти, – и ее семья была напугана, каким серым и впалым стало лицо больной женщины за эти двенадцать часов страданий. Миссис Торнтон, не видевшая ее несколько недель, сразу же смягчилась. Она пришла по личной просьбе сына, сохранив все гордые и злые чувства в отношении семьи, к которой принадлежала Маргарет. Следует отметить, что она сомневалась в болезни миссис Хейл. Она негодовала, что из-за какого-то пустого и сиюминутного каприза со стороны этой леди ее оторвали от дел, задуманных на сегодняшний день. Миссис Торнтон так и сказала своему сыну, что она сожалеет о приезде этого семейства в их город и что лучше бы он никогда не знакомился с ними. И добавила, что такие языки, как латынь и греческий, совершенно бесполезны. Сын выслушал ее с терпеливым молчанием, но когда она закончила бранить латынь и другие мертвые языки, он тихо, кратко и вежливо повторил свою просьбу пойти и встретиться с миссис Хейл в назначенное время, которое было удобно для больной женщины. Миссис Торнтон подчинилась, хотя и выказала свое неодобрительное отношение к желанию сына. С другой стороны, она еще сильнее любила его за такие проявления чувств, преувеличенно расхваливая необычайную доброту и упорство, с какими он сохранял свою дружбу с Хейлами. Великодушие и добросердечность сына (как и прочие его мягкие черты характера), по мнению миссис Торнтон, граничили со слабостью. Неуважение к семейству Хейлов и абсолютная неприязнь к Маргарет были ее определяющими эмоциями, пока она не почувствовала всю их ничтожность перед темной тенью крыльев неумолимого ангела смерти. Миссис Хейл – мать, как и она сама, но намного моложе ее – лежала в постели, с которой ей уже было не суждено подняться. Несчастная женщина не различала оттенков света в затемненной комнате. У нее не осталось сил для движений – даже для простого поворота головы. Ее слух улавливал только чередование шепчущих голосов, которые сменялись зловещей тишиной, и эта монотонность предсмертных часов казалась ей невыносимой! Когда цветущая жизнью и силой миссис Торнтон вошла в спальню, миссис Хейл не шелохнулась. Однако по ее лицу было видно, что она обрадовалась гостье. Она открыла глаза и облегченно вздохнула. На ее ресницах собирались слезы. Посмотрев на миссис Торнтон, она медленно вытянула руку, нащупала ладонь посетительницы и слабо прикоснулась к ее большим твердым пальцам. С ее уст сорвалось несколько тихих слов. Миссис Торнтон пришлось склониться, чтобы их услышать. – Позаботьтесь о Маргарет… У вас ведь тоже имеется дочь… Моя сестра в Италии… Девочка останется без матери… в незнакомом городе… Если я умру… помогите ей… Блуждающий взгляд женщины остановился на лице миссис Торнтон. Какое-то время она строго и пристально смотрела на гостью. Затем ее глаза помутнели от собравшихся слез. Миссис Торнтон нахмурилась. Ее лицо омрачилось, и сердце отозвалось болью, но не из жалости к миссис Хейл, не от мысли о Джоне или Фанни, а от внезапного воспоминания, навеянного обстановкой комнаты, – воспоминания о маленькой дочери, умершей во младенческом возрасте много лет назад. Казалось, что солнечный луч, прорвавшийся сквозь тучи, расплавил ледяную корку, за которой пряталась реальная миссис Торнтон – нежная мать и чувственная женщина. – Вы хотите, чтобы я позаботилась о мисс Хейл? – спросила она бесстрастным голосом, который не смягчился, как ее сердце, и остался холодным как лед. Миссис Хейл, не отрывая взгляда от лица миссис Торнтон, слегка пожала ее руку, лежавшую на покрывале. Она не могла говорить. Миссис Торнтон вздохнула. – Хорошо. Если обстоятельства потребуют, я буду ей верной помощницей. Не нежной подругой, которой я никогда не стану (она хотела добавить «для нее», но смягчилась при виде несчастного и встревоженного лица миссис Хейл). Не в моем характере показывать привязанность, и я вообще не люблю давать другим людям советы. Тем не менее, если это успокоит вас, я обещаю выполнить вашу просьбу. Затем наступила пауза. Совесть не позволяла миссис Торнтон давать обещание, которое она не собиралась выполнять. Разве она могла быть доброй к Маргарет, если едва терпела ее? – Я обещаю, – произнесла она с мрачной серьезностью, которая наполнила умиравшую женщину верой в нечто более прочное и стабильное, чем сама жизнь, чем ее трепетное и улетающее прочь существование. – Обещаю, что, если мисс Хейл окажется в трудной ситуации… – Прошу вас, называйте ее Маргарет, – прошептала миссис Хейл. – …и обратится ко мне за помощью, я сделаю для нее все то, что сделала бы для своей дочери. Я также обещаю, что, если она совершит неправильный поступок… – Маргарет не совершает плохих поступков, – попыталась убедить ее миссис Хейл. – Возможно, иногда… неумышленно… Миссис Торнтон будто не услышала ее слов. – Если она, по моему мнению, поступит неправильно – в том случае, когда ее поведение не будет задевать меня или мою семью, иначе кто-то обязательно сочтет это за предвзятость и личную заинтересованность, – я выскажу ей свое суждение с такой же прямотой и откровенностью, как собственной дочери. Наступило долгое молчание. Миссис Хейл чувствовала, что данное обещание не было полным, но включало в себя гарантию помощи. Оно имело оговорки, которые ее слабый утомленный ум не воспринимал. А миссис Торнтон предусмотрела все случаи, при которых ее обязательства вступали бы в действие. Она испытывала злое удовлетворение от возможности высказывать Маргарет нелестную правду, оправдывая это выполнением обещания. – Я благодарю вас, – прошептала миссис Хейл. – Благослови вас Бог. Мне говорили, что вы никогда не нарушали своих клятв. Возможно, это мои последние слова… Спасибо, что вы обещали проявлять доброту к моей девочке. – Только не доброту, – без снисходительности поправила ее миссис Торнтон. Она не сожалела о сказанных словах. Главное, что ее совесть была теперь чиста. Она пожала вялую руку миссис Хейл и, не повидавшись с Маргарет, покинула дом. Пока миссис Торнтон общалась с миссис Хейл, Маргарет и Диксон, почти соприкасаясь головами, составляли план, который позволил бы им сохранить приезд Фредерика в секрете. Письмо от него ожидалось со дня на день. Следом мог явиться и он сам. Марту нужно было отправить к родителям. Диксон брала на себя охрану передней двери. Они решили принимать лишь некоторых посетителей, которые приходили к мистеру Хейлу, и всегда проводили встречи с ним в кабинете под лестницей. Серьезная болезнь миссис Хейл служила объективной причиной для этого. Если Диксон потребуется помощь Мэри Хиггинс, девушка будет работать только на кухне. Возможно, она и увидит Фредерика, но тогда они представят его ей как мистера Дикинсона – дальнего родственника Хейлов. Впрочем, ее медлительная и апатичная натура защитит их от излишнего любопытства. Они решили, что Марта должна уехать этим вечером. Маргарет хотела отправить ее к родителям еще накануне. Но затем она поняла, что соседи найдут это странным, ведь больной хозяйке требовался постоянный уход. Бедная Маргарет! Весь этот вечер она заботилась об отце и делилась с ним силами, которых почти не осталось. Мистер Хейл старался не впадать в отчаяние. Каждый раз, когда между приступами боли у его жены наступало кратковременное облегчение, он пытался убедить себя, что начинается окончательное восстановление. И поэтому, когда приходил очередной приступ – еще более суровый, чем прошлая агония, – он расстраивался и терял надежду. Этим вечером мистер Хейл, не найдя занятий для времяпровождения и не в силах вынести одиночества в своем кабинете, перебрался в гостиную. Сложив руки на столе, он опустил на них голову. При виде его печали у Маргарет заныло сердце. Однако он молчал, и ей не хотелось навязывать ему слова утешения. Марта уехала. Диксон сидела у постели миссис Хейл и оберегала ее сон. Дом погрузился в молчание. Темнота за окнами сгущалась, и пора было ставить свечи. Маргарет сидела у окна, смотрела на уличные фонари, но на самом деле ничего не видела – она прислушивалась к тяжелым вздохам отца. Ей не хотелось спускаться за свечами и нарушать безмолвную сдержанность своего присутствия. В любую минуту отец мог дать волю более сильным эмоциям, и, если бы она вышла из комнаты, его никто бы не утешил. В то же время Маргарет нужно было спуститься вниз и проверить огонь в кухонной печи, за которым ей приходилось присматривать. Внезапно она услышала трель дверного звонка. Казалось, что этот звук наполнил весь дом, хотя на самом деле он был не очень громким. Девушка вскочила на ноги, прошла мимо отца, который никак не отреагировал на настойчивый звонок, затем вернулась и поцеловала его в щеку. Он не пошевелился, словно не заметил ее нежности. Она спустилась вниз по лестнице и в полной темноте подошла к входной двери. В таких случаях Диксон всегда устанавливала дверную цепочку, но Маргарет, занятая своими мыслями, без всякого страха открыла замок. Перед ней на пороге стоял высокий мужчина. На фоне освещенной улицы она видела только его силуэт. За миг до этого он осматривал двор. Теперь же, повернувшись к ней, мужчина спросил приятным и знакомым голосом: – Это дом мистера Хейла? Маргарет задрожала. Сначала она ничего не ответила, но уже в следующее мгновение, облегченно вздохнув, воскликнула: – Фредерик!