— Маденда, — ответила Керри, мгновенно вспомнив имя, выбранное для нее Друэ еще в Чикаго. — Керри Маденда. — Так вот, мисс Маденда, станьте вон туда! — весьма любезно, как показалось Керри, предложил ей режиссер. Затем он вызвал молодую особу, которая уже некоторое время состояла в труппе. — Мисс Кларк, вы будете в паре с мисс Маденда! Мисс Кларк сделала шаг вперед, и, таким образом, Керри узнала, где ей нужно стать. Репетиция началась. Вскоре Керри убедилась, что, хотя обучение актеров, в общем, и было похоже на то, как их учили в Чикаго, здесь режиссер вел себя совсем иначе. Ее и тогда поражала настойчивость и самоуверенность мистера Миллиса, теперешний же режиссер был не только настойчив, но и порядком груб. По мере того как репетиция подвигалась вперед, он становился все раздражительнее, вскипал из-за пустяков и орал во всю глотку. Было очевидно, что он с величайшим презрением относится ко всякому проявлению чувства собственного достоинства или скромности со стороны подчиненных ему молодых женщин. — Кларк! — кричал он, подразумевая, конечно, мисс Кларк. — Почему вы идете не в ногу? — По четыре направо! Направо! Направо, говорю я! Не спите же, черт вас возьми! Его голос переходил при этом в оглушительный рев. — Мейтленд! Мейтленд! — внезапно крикнул он. Маленькая, хорошо одетая девушка, волнуясь, выступила вперед. Сердце Керри наполнилось жалостью и страхом за нее. — Да, сэр! — сказала мисс Мейтленд. — Что у вас, уши заложило? — Нет, сэр! — Вы знаете, что значит, «колонна, налево»? — Да, сэр! — Почему же вы кидаетесь направо, когда я командую налево? Хотите испортить всю репетицию? — Я только… — Мне нет никакого дела до ваших «только»! Откройте уши шире! Керри уже не только жалела девушку, но и дрожала за себя. Еще одна молодая особа навлекла на себя гнев режиссера. — Стоп! — гаркнул он, вскидывая в отчаянии обе руки; вид у него был разъяренный. — Элверс! Что это у вас во рту? — закричал он. — Ничего, сэр! — ответила мисс Элверс, между тем как остальные девушки смущенно улыбались, нервно переступая с ноги на ногу. — Вы разговариваете во время репетиции? — Нет, сэр! — В таком случае не шевелите губами!.. А теперь все вместе еще раз! Пришла наконец и очередь Керри. Ее старание исполнять возможно лучше все, что требовалось, как раз и навлекло на нее беду. — Мейсон! — раздался голос режиссера. — Мисс Мейсон! Керри оглянулась, желая узнать, к кому это относится. Девушка, стоявшая позади, слегка подтолкнула Керри, но та все еще не понимала. — Вы! Вы! — рявкнул режиссер. — Оглохли вы, что ли? — О! — вырвалось у Керри. Она густо покраснела, и ноги у нее подкосились. — Разве ваша фамилия не Мейсон? — спросил режиссер. — Нет, сэр, меня зовут Маденда. — Так вот скажите, что такое делается с вашими ногами? Неужели вы совсем не умеете танцевать? — Умею, сэр! — ответила Керри, давно уже овладевшая этим искусством. — Почему же вы не танцуете? Почему вы волочите ноги, точно мертвая? Мне нужны девушки, в которых жизнь бьет ключом. Лицо Керри пылало. Губы ее слегка дрожали. — Слушаю, сэр! — сказала она. Три часа продолжались беспрестанные окрики раздражительного и неугомонного режиссера. Керри ушла из театра, утомленная физически, но слишком возбужденная, чтобы обращать на это внимание. Она хотела поскорее добраться домой, чтобы попрактиковаться в пируэтах, как это было ей велено. Впредь она постарается ни в чем не ошибаться. Герствуда не было дома. «Очевидно, он отправился искать работу!» — догадалась Керри. Она лишь слегка закусила и сейчас же стала упражняться, окрыленная надеждами на освобождение от материальных забот. «И славы звон звучал в ее ушах…» Герствуд вернулся домой далеко не в том радостном настроении, в каком он покинул квартиру. Керри вынуждена была прервать упражнения и приняться за стряпню. Это вызвало в ней сильное раздражение. Разве мало ей работы? Неужели она будет одновременно играть в театре и заниматься хозяйством? «Нет, я на это не согласна, — решила она. — Как только я начну играть, ему придется обедать где-нибудь в другом месте!» Каждый день приносил новые заботы. Керри убедилась, что быть статисткой далеко не такая радость, как ей казалось. Узнала она также, что ей назначили всего двенадцать долларов в неделю. Через несколько дней она впервые узрела «сильных мира сего» — артистов и артисток, игравших первые роли. Сразу бросалось в глаза, что это привилегированные особы, к которым все относились с уважением. Она же ничто, просто ничто! А дома Керри ждал Герствуд, который не доставлял ей ничего, кроме огорчений. Он, по-видимому, и не думал искать работу. Тем не менее он позволял себе расспрашивать Керри о ее успехах в театре. Судя по тому, с какой настойчивостью он задавал ей одни и те же вопросы, можно было заподозрить, что он и в дальнейшем собирается жить на ее счет. И теперь, когда у Керри появились собственные средства существования, поведение Герствуда особенно раздражало ее. Этот человек готов был позариться на ее жалкие двенадцать долларов! — Ну, как дела, справляешься? — участливо спрашивал он. — О, вполне, — отвечала Керри. — Тебе не очень трудно? — Я думаю, что привыкну. И Герствуд снова углублялся в газету. — Я купил по дороге немного масла, — сказал он как-то, словно случайно вспомнив об этом. — Может быть, ты захочешь испечь печенье? Спокойствие, с каким этот человек относился к своему положению, изумляло Керри. Забрезжившая перед нею независимость сделала ее более смелой в своих наблюдениях, и у нее часто возникало желание высказать Герствуду несколько неприятных истин. И тем не менее она не могла разговаривать с ним так, как говорила в свое время с Друэ. Что-то в этом человеке всегда внушало ей особое уважение. Казалось, в нем еще таилась какая-то скрытая сила. Однажды, приблизительно через неделю после первой репетиции, выплыло то, что Керри давно уже ждала. Вернувшись домой и положив на стол мясо, Герствуд заметил: — Нам придется экономить. Ведь ты еще не скоро получишь жалованье? — Нет, — ответила Керри, возившаяся у плиты. — У меня осталось всего тринадцать долларов сверх квартирной платы, — добавил он. «Вот и начинается! — подумала Керри. — Теперь я должна буду отдавать свой заработок». Она вспомнила, что рассчитывала приобрести кое-какие вещи, в которых очень нуждалась. Ей почти нечего было надеть. Старая шляпка имела жалкий вид. «Разве может хватить моих двенадцати долларов на хозяйство и на квартиру? — думала она. — Мне одной с этим не справиться. Почему он не возьмется за какую-нибудь работу?» Настал наконец вечер первого представления. Керри даже не предложила Герствуду пойти посмотреть спектакль, да и у него самого не явилось подобного желания. Это было бы лишь ненужной тратой денег, а роль у Керри была ничтожная. В газетах уже появились объявления о премьере, повсюду были расклеены афиши с именами примадонны и других артистов. Керри была ничто. Как и в Чикаго, Керри охватил страх сцены, когда настало время выхода кордебалета. Но постепенно она пришла в себя. Явная и обидная незначительность ее роли отогнала прочь страх. Керри чувствовала себя каплей в море. Не все ли равно, как она будет держать себя? Хорошо еще, что ей не пришлось выйти в трико. Она была в числе двенадцати девушек, одетых в красивые золотистые юбочки, на дюйм не доходившие до колен. То стоя на месте, то расхаживая по сцене и время от времени присоединяя свой голос к общему хору, Керри имела возможность мельком наблюдать за публикой и понимала, что оперетта имеет большой успех. Зрители не скупились на аплодисменты, но Керри прекрасно видела, как плохо играют некоторые из признанных актрис. «Я сыграла бы несравненно лучше!» — не раз отмечала она про себя. И надо отдать Керри справедливость: она была права. Едва спектакль кончился, она быстро переоделась. Режиссер дал нагоняй нескольким девушкам, но Керри он не тронул, и она поняла, что удовлетворительно справилась со своей ролью. Ей хотелось поскорее уйти из театра; она почти никого там не знала, а «звезды» принялись сплетничать между собой.