Эса тихо рассмеялся. – А зачем мне так поступать со стариком? – Он вздохнул. – Знаешь, я ведь тоже уже старый. Давай покажу. Он осторожно дотронулся до плеча Косонена, и Косонен стал городом. Его кожа превратилась в камень и бетон, и поры забила божья чума. Улицы и здания стали его лицом, и они менялись и двигались от каждой его мысли и эмоции. Его нервная система состояла из алмазов и оптоволокна. Его руки стали животными-химерами. Файерволл окружал его, в небе и в холодном камне, бесплотный, но непреклонный, сдавливал его со всех сторон, отсекал от него энергию, следил, чтобы он не думал слишком быстро. Но он еще мог мечтать, сплетать слова и образы в нити, создавать миры из воспоминаний, которые у него остались, и воспоминаний меньших богов, которых он съел, чтобы стать городом. Он пел свои мечты по радио, не заботясь о том, пропускает их файерволл или нет, все громче и громче… – Вот, – сказал Эса издалека, – выпей пива. Косонен почувствовал в руке холод бутылки и выпил. Пиво-мечта было крепким и вполне настоящим на вкус. Привкус солода вернул его в чувство. Он глубоко вздохнул, позволяя фальшивому летнему вечеру смыть город. – Поэтому ты привел меня сюда? Чтобы показать мне это? – Ну, нет, – рассмеялся Эса. Его каменные глаза внезапно помолодели. – Я просто хотел познакомить тебя со своей девушкой. У квантовой девушки были золотые волосы, глаза, полные света, и несколько лиц сразу, как у индуистской богини. Она изящно шла к пирсу, и летняя страна Эсы трескалась вокруг нее: местами ее кожа лопалась, и оттуда выглядывали странные цветные пятна. – Это Сэде, – представил ее Эса. Она посмотрела на Косонена и произнесла пузырь слов, суперпозицию, все возможные приветствия за раз. – Приятно познакомиться, – сказал Косонен. – Когда ее создавали там, наверху, то что-то сделали правильно, – пояснил Эса. – Она живет во многих мирах сразу и думает кубитами. А это мир, где она хочет быть. Со мной. – Он нежно коснулся ее плеча. – Она услышала мои песни и убежала. – Мария сказала, что она упала, – возразил Косонен, – что что-то пошло не так. – Она сказала то, что они велели ей сказать. Они не любят, когда что-то идет не по плану. Сэде издала звук, похожий на звон стеклянного колокольчика. – Файерволл продолжает сжимать нас, – продолжил Эса, – так он устроен. Заставляет все замедляться, пока мы не умрем. Для Сэде это место слишком мало. Так что отведи ее домой, пока не поздно. – Он улыбнулся. – Лучше ты, чем кто-то другой. – Это несправедливо, – сказал Косонен и покосился на Сэде. Она светилась слишком ярко, чтобы на нее можно было смотреть. Но что он мог сделать? Он просто кусок мяса. Мяса и слов. Мысль эта показалась похожей на сосновую шишку, грубую и шершавую, но со зреющим внутри семенем. – Кажется, в вас двоих есть стихотворение, – сказал он. Косонен снова сидел в поезде, глядя на проносящийся мимо город. Было раннее утро. Восход солнца окрасил город новыми красками: лиловыми тенями и золотом тлеющих углей. Усталость пульсировала в висках. Все тело болело. Слова стихов отягощали разум. Над куполом файерволла зависла гигантская бриллиантовая морская звезда, дрон небесных людей, протянутый, как рука. Они пришли посмотреть, что случилось. Они все узнают. На этот раз он обрадовался файерволлу и его потоку колючего света. Сторож со строгим голосом снова явился. На этот раз он ничего не сказал, но Косонен почувствовал его присутствие, почувствовал, как тщательно его изучают и обыскивают – нет ли чего, что не принадлежит внешнему миру. Косонен отдал все. Первый миг, когда он осознал, что написал что-то стоящее. Разочарование, которое он испытал, поняв, что поэты никому не нужны в этой крошечной стране и что стопки дешевых изданий его первого сборника покрываются пылью в книжных магазинах. Ревность, которую он почувствовал, когда Мария родила Эсу – каким же бледным и никчемным по сравнению с этим было рождение слов. Следы лося в снегу и выражение его глаз перед смертью. Он почувствовал, как страж отступил, совершенно удовлетворенный. И он оказался с той стороны. Поезд вынырнул в настоящий, неразбавленный рассвет. Он оглянулся на город и увидел, что из морской звезды пролился огненный дождь. Столпы света прорезали город геометрическими узорами, превращая его в раскаленную добела плазму. Смотреть на них было невозможно. Косонен закрыл глаза и читал стихотворение, пока город горел. Косонен посадил наносемя в лесу. Он вырыл глубокую яму под старым пнем в мерзлом торфе голыми руками. Сел рядом, снял шапку, вытащил блокнот и стал читать. Нацарапанные карандашом слова ярко вспыхивали в голове, и через некоторое время ему уже не нужно было смотреть на них. Стихотворение поднялось из слов, как огромное чудовище из океана. Сначала над водой показалась только маленькая часть, но потом оно взлетело, гороподобное, окутанное брызгами глоссолалии. Это был поток шипящих слов и фонем, бесконечное заклинание, которое рвало ему горло. А вместе с ним пришла квантовая информация из микротрубочек его нейронов, где теперь жила девушка с глазами из света, и рваные импульсы от синапсов, где прятался его сын. Стихотворение перешло в рев. Он читал и читал его, пока не сорвал голос, превратившийся в шипение. Его слышало только наносемя, но этого было достаточно. Что-то зашевелилось под торфом. Когда стихотворение закончилось, наступил вечер. Косонен открыл глаза. Он сразу увидел сапфировые рога, сверкающие в последних лучах солнца. Два молодых лося посмотрели на него. Один был поменьше и поизящнее, и в его больших карих глазах отражался солнечный свет. Другой был молод и худ, но явно гордился своими рогами. Он выдержал взгляд Косонена, и в его глазах мелькнули тени города. Или воспоминания о летнем озере. Они развернулись и побежали в лес, молчаливые, легконогие и свободные. Косонен открывал дверь подвала, когда снова пошел дождь. Быстрый и короткий: капли образовали в воздухе лицо Марии. Ему вдруг показалось, что она подмигнула. Затем дождь превратился в туман и пропал. Он открыл дверь. Белки с любопытством смотрели на него с деревьев. – Все ваше, господа, – сказал Косонен, – на следующую зиму должно хватить. А мне это больше не нужно. Отсо и Косонен ушли в полдень, в сторону севера. Лыжи Косонена легко скользили по тающему снегу. Медведь тащил сани, нагруженные снаряжением. Отойдя довольно далеко от хижины, он остановился обнюхать свежий след. – Лось, – прорычал он. – Отсо голоден. Косонен стреляет в лося. Нужно мясо для путешествия. Косонен не принес выпивки. Косонен покачал головой. – Думаю, я научусь ловить рыбу, – сказал он. Джугаадский собор В день, когда фабрика по обработке русалочьих костей при соборе наконец заработала, Кев сказал Райе, что не собирается возвращаться. Он ждал подходящего момента весь день, но в результате перерыв предложила сделать Райя. Они переключились в режим бога и отправили свои аватары на вершину одной из логических башен фабрики. Это была невероятно высокая спиралевидная конструкция из темного камня. Факелы внутри вспыхивали и гасли, будто там моргали демоны. В «Дварфкрафте» стояла зима. Гигантский собор высился у них за спинами – башни и огромные пристройки, выдолбленные горы и дороги из красного камня, похожие на автобаны. Впереди под бледно-желтым квадратом солнца отблескивал зеленой бесконечностью океан. Далеко внизу белая пена волн билась о внешние стены. – Знаешь, что мне это напоминает? – спросила Райя. Длинные пиксельные косы развевались на ветру, и она болтала короткими, закованными в железо ногами аватара, сидя на краю башни. – Все это немного похоже на закаты на родительской даче в Финляндии. Летом там не темнеет, только наступают примерно такие сумерки. Солнце просто опускается на палец ниже горизонта и выскакивает обратно. Кев удивленно посмотрел на нее. До сих пор они говорили в основном о логических воротах из красного камня, способах отбиваться от безымянных мегачудовищ, гномских атомных кувалдах и прочих вещах, о которых обычно разговаривают участники таких глобальных проектов «Дварфкрафта», как собор. За два месяца знакомства с Райей он уяснил только, что она жила в Эдинбурге и любила фортепианную музыку – она зачастую слышалась из ее наушников. Например, сейчас. А еще она была из джагги. Далеко внизу раздался всплеск. Сработала одна из их океанских ловушек-катапульт. Водяной – пятнышко блестящей зеленой чешуи – пролетел по воздуху серебристой дугой. Металлические челюсти фабрики открылись, а затем с лязгом захлопнулись. Башня завибрировала под ними, когда оборудование пришло в движение. – Конечно, здесь не то что дома, – вздохнула Райя. Дом. Аллапул, тесный маленький домик его семьи, вместе со старшим братом Джейми они просыпаются пораньше, чтобы немножко поиграть в «Дварфкрафт», пока не проснулись родители. Резкий запах газировки «АйрнБрю», банку которой Джейми всегда открывал с утра пораньше. Кев покачал головой. Он пытался забыть обо всем этом. О главном. – Сомневаюсь, чтобы в Финляндии за кость русалки давали шесть тысяч ГП, – сказал он, просто чтобы что-то сказать. – Ты никогда не скучаешь? – Иногда. Но ведь я здесь уже почти пятнадцать лет. Бывают хорошие времена и плохие. Это как брак. – Она помолчала. Однажды она обмолвилась, что была в Лондоне во время Ассанджелипсиса, в четырнадцатом. – В любом случае, даже если бы я вернулась, это было бы уже другое место, а я уже другой человек. Лучше построить что-то новое здесь, чтобы оно осталось надолго. Кев ничего не сказал. Райя работала над собором кровавый бог знает сколько лет. Она была легендой в сообществе «Дварфкрафта». Она взяла его под крыло, когда он придумал усовершенствованные исключающие-«или» – ворота с арбалетами, огненными стрелами, факелами и нажимными плитами. Пошли тесты. Поначалу он был просто ее обезьянкой. Режим крафта в игре, подключенный к датчикам распознавания жестов iVision, позволял всерьез работать руками, а руки Райи росли, мягко говоря, не из плеч. Ему нравился ручной труд, он помогал отдохнуть после головоломных интеллектуальных усилий, затраченных на дипломный показ в Художественном колледже. Но потом она привела его в собор, скрытый в тайном осколке сервера, открытый только для них двоих. – Чего такой тихий? – спросила Райя. Плавная фортепианная пьеса смешивалась с ее голосом, слабые ноты взлетали то вверх, то вниз. – Все думаешь о той девушке? Как ее звали, напомни? Лаврушка? – Лавиния, – сказал Кев. – Тебе будет лучше с какой-нибудь хорошенькой шотландкой, а не с такой шикарной красоткой. Точно так же сказала бы твоя мать, правда? Я правильно понимаю? – Не совсем. – Он вздохнул: – Лавиния сама по себе мегапроект. – Следи, чтобы тебя не использовали. Стыдно будет, если это ничем не закончится, правда? В последнее время ему казалось, что Райя готовит его к чему-то большему и лучшему. Она брала его с собой на экскурсии по огромным магматическим банкам памяти под собором, взлетала с ним на головокружительную высоту, чтобы оценить общую архитектуру. А теперь они сидели и говорили о жизни. Бога ради, она что, карликовый мастер-джедай, а Кев – ее падаван? Просто скажи уже. Кев кашлянул.