— А почему ничего не пропало? — Просто нам повезло. — Чтобы наркоманы ничего не взяли? — Я не хочу с тобой говорить про это, Логан. Что-то во всем этом есть болезненное. Любую хорошую новость ты превращаешь в плохую. — Может, ты и прав, — пожал плечами Логан. — Надеюсь, что так. — Да ты просто не в себе. — Посмотрим. — Ты знаешь, почему я больше всего этого боялся? — спросил Перес через три месяца, держа в руках мертвую крысу. Логан уставился на нее. — Потому что я говорил: я был прав. — Потому что ты принимал во внимание только сам факт — крыса сдохла — и неправильно его истолковывал. — Здесь не было никакой диверсии, Логан. Посмотри правде в глаза. Лекарство убило животных. Как и раньше. Просто лекарство не работает. — А почему тогда Стиллман в нем так заинтересован? Почему он хотел все простить, если мы согласимся работать на него? — Но, Дэн, он исследователь рака и должен интересоваться лекарством. — Почему они пытались погубить меня? — Не преувеличивай, Дэн. Просто ты им не нравишься. А это другое. Может, на их месте ты делал бы то же самое. — Неправда. Перес отложил в сторону мертвую крысу. — Все это бессмысленно. И ты хочешь потратиться на вскрытие? Дэн утвердительно кивнул. — Логан, спроси себя, ну что бы они выиграли, поступив так? Ты сам говорил мне, как лекарство, проявляющее активность на лабораторных животных, может быть таким же и в случае с людьми. — Я хочу еще раз проделать этот эксперимент. Перес всплеснул руками. — Тьфу ты черт! — У нас осталось еще немного этого соединения, я закажу новых крыс. — Забудь про это. И знай, я больше в игре не участвую. — Рубен, пожалуйста! Ты мне нужен. И нельзя их держать здесь. И у меня небезопасно. — В своей квартире, Логан, я пытаюсь наладить нормальную жизнь. — Рубен, пожалуйста, ради меня. Я тебя умоляю. И он не преувеличивал. — Ты переходишь все границы. Ты ненормальный. Но Перес, говоря это, уже соображал, куда бы пристроить клетки, чтобы не слишком воняло. Через десять недель после возвращения Сабрина получила письмо из Кельна. Даже если бы на конверте не была наклеена характерная по строгости немецкая марка, так непохожая на итальянские с птичками, цветочками, гончарными изделиями, она бы узнала адресанта по слегка дрожащему почерку, как бы воскрешающему элегантность начала века. Рудольф Кистнер! Она закрыла дверь кабинета и разрезала конверт. «Уважаемая доктор Комо! Привет и наилучшие пожелания. Прежде всего я должен поблагодарить вас за вашу доброту, за ваш визит. Огромное спасибо за подробности, рассказанные о курсе доктора Логана. Я искренне надеюсь, что вы не сочли меня грубым. Сейчас я не принимаю гостей и, вероятно, разучился это делать. После вашего визита я много думал о том, о чем вы меня спрашивали. Да и сейчас я не знаю, смогу ли дать ответы, которых вы ждете. Это было так давно. В другом веке, когда люди думали совсем по-другому. Я надеюсь, вы это понимаете. Господин Накано был великим химиком. Работа его была очень важной. Но я обязан сказать вам, что к нему в этой стране отнеслись не так, как следовало бы. И это позор для Германии. Был ли господин Накано моим другом? В последние дни я долго думал над этим. Но, естественно, тогда я не воспринимал его так. Он был мастер, специалист высокого класса в области химии. А я — молодой поклонник, один из многих, работавших в „Кристиан Томас“. Я никогда не был у него дома. И даже до того, как его вынудили уйти из „Кристиан Томас“, я не знал, что фрау Накано была еврейкой. Все это было в 1936 году, и после я его ни разу не видел. Поймите, я не поддерживаю взгляды национал-социалистов. Мало кто в нашей лаборатории их поддерживал. Мы высоко ценили профессора Накано, и его личные дела нас не касались. Некоторые даже переписывались с ним после его отъезда из Франкфурта, и поэтому я знал, что он продолжал работать над соединением Q. Лично я не писал ему и был очень удивлен, получив от него письмо в ноябре 1938 года. Оно у меня сохранилось. Тогда он жил на Борнхаймерштрассе, 138. Письмо короткое, он просил помочь ему уехать из Германии. Не знаю, почему он выбрал именно меня. Конечно, может, такие же письма он разослал и другим людям. А может, вспомнил, что мой друг работал в шведской дипломатической миссии. Конечно, я ничего не мог сделать. Понимаете, в то время это было невозможно. Моя последняя жена говорила, что, по ее мнению, это стало самым большим горем в моей жизни. Я так не думаю. Однако это до сих пор меня беспокоит. Работа профессора Накано была высокого класса. Вот почему я пишу вам теперь, как раньше писал доктору Логану. Может, еще не слишком поздно, и мне доведется увидеть, что его работу наконец признали». Хотя в Нью-Йорке не было и пяти утра, Сабрина набрала номер Логана. — Сабрина? — с трудом проговорил он, продираясь сквозь сон. — Что случилось? — Логан, послушай. — Она прочитала ему письмо и умолкла, ожидая ответа. Логан, все еще во власти сна, не знал, что сказать. — И он ничего не написал об исследовании? — Так ты считаешь, все это не важно? — спросила Сабрина. — Я не знаю. А ты как думаешь? — Я думаю, мне стоит поехать во Франкфурт. Сегодня же. Успев на самолет в три сорок, вылетавший из римского аэропорта Леонардо да Винчи, она приземлилась в международном аэропорту Франкфурта почти через два с половиной часа. И в шесть тридцать стояла перед домом, в котором шестьдесят лет назад жил Микио Накано. Как и соседние здания, этот трехэтажный, отделанный гранитом дом, казалось, знавал и лучшие времена. Тяжелый железный молоток у входной двери и медные перила лестницы, убегающие вверх, свидетельствовали о бюргерском вкусе девятнадцатого столетия. Сейчас углы дома были обшарпаны, несколько больших окон разбиты и неуклюже склеены, садовая дорожка заросла, и даже дверной молоток и косяк умоляли покрасить их. Улочка тихая, узкая, не больше десятка подобных домов. Но в каждом наверняка несколько семей. Такси, привезшее Сабрину, помешало игре в футбол на проезжей части улицы, которую юные игроки считали полем. Сабрина окинула взглядом футболистов — с дюжину немецких и турецких мальчишек — и с удовольствием отметила, что одни ворота защищала девочка, и весьма вдохновенно. Улыбнувшись, она повернулась к дому, поднялась по ступенькам и нажала кнопку звонка. Женщина средних лет с выкрашенными в соломенный цвет волосами ответила по-немецки: — Да, пожалуйста. — Простите, вы не знаете, где мне найти владельца этого дома? На миг показалось, женщина смутилась — что могло понадобиться здесь этой элегантной иностранке? — Хозяина? — наконец переспросила она. Сабрина улыбнулась, давая понять, что не собирается беспокоить или смущать здесь кого-то. — У меня был старый друг, он жил здесь много лет назад. И я пытаюсь узнать, что с ним случилось. Женщина пристально оглядела незнакомку, потом оглянулась. — Мам, пойди, пожалуйста, сюда! — Тишина. Она повторила громче: — Мама! — Да? — Тебя спрашивают. Через минуту хрупкая пожилая женщина с добрым лицом шаркающей походкой приблизилась к ним. На ней был рваный халат, и Сабрина смутилась при виде чужой бедности. Она старательно объяснила, зачем пришла. — Я — владелица, — наконец ответила женщина. — Скажите, что вы хотите? Сабрина подавила волнение. — Этот человек жил здесь очень давно.