— Я чувствую себя так, как и выгляжу. Ничего не надо было добавлять к этому ответу. Она уже не боялась, что облысеет, — два цикла стандартной химии лишь сделали ее волосы тоньше. Она никогда не могла подумать, что возможно испытывать такую непроходящую усталость. И не важно, сколько она спит: круги под глазами не исчезали. Они теперь такая же неотъемлемая часть ее изменившегося лица, как нос или губы. И солнечный свет не мог скрасить ее бледность и вернуть прежний цвет лица. — Ну, значит, очень сильно ничего не болит? — Только когда смотрю на себя в зеркало. Она потянулась к мужу. — О, Джон. Я так стараюсь не жаловаться. Пожалуйста, дай мне знать, если я начну напоминать тебе Камиллу. Он улыбнулся. — Не думаю, что такое может случиться. — Ну, знаешь, мне столько раз хотелось пожаловаться. Я становлюсь сейчас сентиментальной. — Она помолчала, чувствуя, как поднимается раздражение, которое возникало всегда, когда она злилась на себя. Только сейчас это не забавляло, а мучило. — Слушай, ну давай поговорим о чем-нибудь другом. Ну конечно, в эти дни о чем бы они ни начинали говорить, все сводилось к одному и тому же. К примеру, даже последнее секретное официальное сообщение с Ближнего Востока о мирных переговорах обязательно кончалось замечаниями о медицинских свойствах перегноя. Или рассказ об упрямом лидере конгресса переходил на родственника законодателя, лечившегося в институте рака. Правда, ей не надо было беспокоиться о другом. Ее состояние не охладило их взаимоотношений. Джон никогда не был особенно эмоционален даже со своей женой и не давал большего, чем требовала ситуация, но сейчас у него все чаще появлялись предлоги побыть с ней рядом. — Хочешь, выключу свет? Может, ты поспишь? — Да, пожалуйста. Он потянулся и выключил лампу. — Джон, — спросила она осторожно. — Что, моя дорогая? — Ты же не должен здесь спать. — Да, я знаю. — Он помолчал. — А тебя могут побеспокоить звонки? Он вообще не любил что-то откладывать на потом. И всегда давал указания горничным, чтобы его будили в любое время, если есть что-то важное. Он хотел быть в курсе всех дел. — Нет. — Она тихо засмеялась. — Я просто хотела убедиться, что ты действительно испытываешь желание остаться здесь. Ты же знаешь, как я ненавижу просто жалость. — Не волнуйся. Ты не вызываешь этого чувства. Ты вдохновляешь не на жалость. — Я бы не хотела тебя смущать. Я очень боюсь подвести тебя. Он повернулся на бок и посмотрел ей в лицо. — Пожалуйста, Элизабет. Это мне надо беспокоиться, это я заставляю тебя быть все время на виду и в форме. Меня это возмущает. Иногда хочется сказать: все, хватит. — Нет, я справляюсь. Просто старайся оградить меня от длинных пролетов лестниц, мне надоело объяснять, почему я задыхаюсь. — Ты для меня важнее всего на свете, знаешь? Она засмеялась. Но смех быстро перешел в кашель. — Нет, не знаю. И, учитывая твое положение, я и не должна… Он легонько поцеловал ее в щеку и обнял. — Ну ты прямо не можешь иначе. Всегда скажешь что-то замечательно умное. — Да нет, не такое уж и умное, честно говоря. Просто я пытаюсь не обманывать себя, Джон. И не обижаюсь на тебя тоже. — А что насчет лестниц? Что говорит доктор? — Стиллман? — Он не видел ее лица, но в голосе почувствовал отвращение. — Да о какой-то опухоли, которая мешает жидкости откачиваться из легких, она заполняет воздушные мешочки. На самом-то деле довольно интересно, если бы такое происходило с кем-то другим. И вообще мне бы не хотелось все это выдавливать из него по капле. — Элизабет, он лучший в своей области. Все так говорят. — Может быть. — Нет, не может быть. Он специалист номер один в самом главном раковом институте мира. — О’кей. Пока речь идет о науке. — В каком смысле? — Да в том, что, когда дело доходит до конкретных мешочков, он и понятия не имеет, как с этим бороться, и его коллеги тоже. Действует методом проб и ошибок. И это самый большой секрет, который они от всех нас скрывают. Они долго лежали молча, просто держась за руки. Вдруг он почувствовал, что она плачет. — Элизабет? — Не обращай внимания. Это моя очередная глупость. Он обнял ее. Лицо ее было влажным. — Ты думаешь о детях? Она закивала. — Это так банально. Я хочу увидеть, как они будут жениться. Я хочу увидеть внуков. — Уткнувшись лицом ему в плечо, она откровенно разрыдалась. — Ш-ш-ш… — успокаивал он ее и гладил по лицу. — Все будет хорошо. Они оба понимали, что это ложь. Но на этот раз, чувствуя себя в безопасности в его объятиях, хотя и испытывая уже ставший привычным страх, она пропустила это. Ну пусть. * * * Перес появился в лаборатории еще до Логана, и именно он обнаружил погром. Содержимое шкафов выброшено на пол, ящики перевернуты, мензурки и пробирки с реактивами разбиты. Через десять минут пришел Логан, его лицо стало пепельным. — О, Бог мой! — Да, ясно. — Перес разбирал обломки. — Не беспокойся, они не тронули вирус. И не тронули оборудование Р-3. — А что с крысами? — Никаких проблем. Лучше, чем когда-либо. В общем-то уже через три дня после первой дозы эти животные показали замечательный результат. Опухоли стали уменьшаться и размягчаться. Все так, как и в первый раз. Логан поспешил осмотреть крыс сам. Да, животные в порядке, клетки не тронуты. Вернувшись в лабораторию, он тяжело опустился на стул. — Даже не верится. Черт побери, я не могу в это поверить. Перес, подметая, старался не смотреть на него. — Слушай, это наркоманы. Такое случается, особенно в этом районе. — Я знаю. — Логан старался, чтобы голос звучал как можно хладнокровнее. Он догадывался, что Перес воспринимает его как потенциального параноика. — Ну, такова жизнь. Ничего не поделаешь. Даже в Клермонте раза два случалось подобное, несмотря на всю нашу систему безопасности. — Он опять принялся подметать. — Все можно восстановить, радуйся, могло быть и хуже. Но Логан ничего не мог с собой поделать. — Посмотрим. — Что ты, черт побери, хочешь этим сказать? — Вопрос был лишним, Перес и так все прекрасно понимал. — Слушай, старина, брось ты это. Здесь были наркоманы.