– Кто? – переспросила Динка. – А, сосед-алкоголик. – Он не алкоголик. Он – жертва и страдающая душа. – Это ты у него таких слов нахваталась? – Нет. Выдумала сама. Мужику плохо. И он страдает после ухода жены. – А я? Ты уедешь и не поможешь мне? – Останусь, останусь. Но я не представляла, чем я могу помочь Динке. Смерть Ермолаевой явно доказывала, что здесь должна действовать милиция. Насчет Мишки я была не уверена. То ли он слинял куда-то гульнуть в новогодние праздники, то ли он был тем человеком, кого ждала Ермолаева и для кого она так вырядилась. А если Мишка пришел на назначенное свидание, увидел мертвую Ермолаеву и дал стрекача? Такое тоже возможно. И теперь его днем с огнем не найти. Он будет отсиживаться где-то, решив, что на него первого падет подозрение. Мишка – трус, и такое поведение – удрать, не думая о последствиях, – вполне характерно для него. Поэтому, честно, я думала, что Мишка ни во что серьезное не влип, а просто где-то скрывается: то ли от семьи, то ли от ментов. – Чай будешь? – Какой чай. У меня глаза слипаются. Я еще, когда машину вела, думала, что усну за рулем. – Я тебе раскладушку в детской поставлю. Динка ушла за раскладушкой, а я прошла в детскую и села на стул, подняв с пола плюшевого бегемота. Сеня разбрасывал игрушки где ни попадя, за что ему крепко влетало от Динки. – Вот раскладушка. Вот белье. Постелить или сама справишься? – Справлюсь. Ложись и ты. Не вздумай сидеть на кухне, курить или пить валерьянку. Этим ты делу не поможешь. Тебе нужно быть в тонусе ради детей. – Я знаю. – Динка стояла бледная, скрестив руки на груди. – Как вспомню, что мы видели… – Ладно, – оборвала я ее. – Давай спать. – Ты думаешь, я смогу… – Спокойной ночи! Я ворочалась и не могла уснуть: распухшее лицо Ермолаевой вставало перед глазами как наяву. Я перекатывалась на другой бок и пыталась все выкинуть из головы. Но не получалось, и уснула я уже, когда слабо начинало рассветать. При этом мне снилась Ермолаева, висевшая на кухне. Только не мертвая, а живая – она высовывала язык и страшно хохотала. Потом на кухню пришел Мишка, сказал мне «привет» и стал рассказывать какую-то непонятную историю. Ермолаева спрыгнула на пол и села рядом с нами. Она слушала Мишку, не перебивая, лицо у нее было красным, распухшим. Внезапно она повернулась ко мне и протянула руку… Рука была мягкая, как вата… Я вскрикнула и проснулась. Надо мной стоял Сеня и водил по лицу вчерашним бегемотом. – Пливет. Вставай. Мама уже завтлак плиготовила. Оладьи с валеньем. – А ты почему не ешь? – Я уже съел. Но с вами еще поем. За капанию, – прибавил он, подумав. – Компанию, – поправила я. – И когда ты букву «р» научишься говорить? – Я хожу к логопеду, занимаюсь, – рассудительно сказал он. – А такие дела сколо не делаются. Так мама говолит. – Правильно твоя мама говорит, – я щелкнула его по носу. – А почему у бегемота нос в варенье? – Так он тоже оладьи ел. – Понятно. Иди на кухню, я сейчас приду. Топот маленьких ног по паркету, и я снова одна. Быстро одевшись, я пригладила волосы и направилась в кухню. Все семейство было в сборе. Динка сидела бледная, с синяками под глазами, губы сжаты в ниточку. Увидев меня, она качнула головой, что означало «Мишка не объявлялся и не звонил». Я решила немного разрядить обстановку. – Ну что, братцы-кролики. Едим оладьи наперегонки. Кто больше съест? – Ула! – Сенька хлопнул ложкой по столу. – Мам! Дай сметану. – Ты уже восемь оладий слопал. Мне не жалко, но вдруг живот заболит. Ты недавно котлет переел, так лежал на диване и охал. – Не заболит. – С брата бы пример брал, – Динка выложила горку оладий на тарелку. – А то ничего не ешь. Худой как щепка. Все сказанное относилось к Дане, который сидел и ковырял вилкой в тарелке. – Ты будешь есть или нет? – прикрикнула на него Динка. Данька вскинул на мать черные глаза, но промолчал. Он был полной противоположностью младшему брату: молчун, слова не вытянешь. – Дань. Смотри на меня и ешь. Он подцепил половину оладьи и отправил ее в рот. – Уже лучше, – похвалила я. Мой мобильный взорвался трелью. Я оставила его в сумке в коридоре, и он звонил, не умолкая. – Сиди, я принесу, – встала Динка. Звонил Егорыч. Из его бестолковых восклицаний я поняла, что он сделал салат из капусты и соленых огурцов, потомил курицу в духовке и ждет меня. – Мы с тобой толком не посидели, – сокрушался сосед. – Тебя подруга с места сорвала. Непорядок это. Новый год так и не отметили. Приезжай, Маргарита. Только это… – замялся он. – Бутылочку прихвати. – Поняла. – Да еще… я мимо двери твоей проходил, и голоса там были. – Голоса? – насторожилась я. – В смысле твой автоответчик шпарил. По-иностранному. – Спасибо, Егорыч, за квартиру я, по крайней мере, спокойна. Ты на своем месте, как партизан в лесу. Ни одна муха мимо тебя не пролетит и заяц не проскочит. – Ну это… ты загнула. Но стараюсь. Ты когда будешь? – Скоро. – Уезжаешь? – Динка пристально смотрела на меня. – Где папа? – громко спросил Сеня. – Его еще нет. Даня повернул ко мне голову. – Папа уехал по рабочим делам. Внезапная командировка, – взгляд Динки тревожно метался между сыновьями, наконец он остановился на мне. В нем была негласная мольба о помощи. – Много вопросов, – пришла я на помощь Динке. – У взрослых свои дела и проблемы. Понятно? Сеня сосредоточенно кивнул, потянувшись за новой порцией оладушек. Динка слегка шлепнула его по руке. – Хватит! Потом, бегемотик Булочка! Сеня сполз с табуретки и вразвалочку пошел в комнату. Данька метнулся за ним. – Куда? – В комнату. – А есть кто будет? – Я уже поел. – Ладно, иди! – махнула рукой Динка. – Все равно будешь здесь сидеть, ковыряться в тарелке да на нервы действовать. Когда мы остались вдвоем, Динка прошептала: – Я сойду с ума. У Мишки по-прежнему глухо. «Абонент недоступен». Ермолаеву, наверное, уже нашли. И что теперь? Я пожала плечами. – Милиция будет искать убийцу. – А может, она сама повесилась? – Надела нарядное платье и повесилась? Хотя… мы не следователи и сказать что-то наверняка не можем.