– М-м… – мое вчерашнее плохое настроение куда-то улетучилось: за окном был яркий солнечный день, и на кухне тоже было светло. Воздух был светло-прозрачным, и на сковородке весело потрескивали оладьи. – Любишь готовить? – Йес. Очень. Я своему сыну все время завтраки раньше готовил. А он все время говорил: еще… Эрнст опустил голову и снял сковородку с плиты. – Все, надеюсь, нам хватит? – Хватит. И еще останется. – Съедите завтра. Мы быстро расправились с завтраком, и Эрнст Кляйнц вопросительно посмотрел на меня. – Какая программа? Что делать? Гуд день. Я задумалась. – Предлагаю погулять на ВАДНХ, – сказал он. – ВДНХ, – поправила я его. Вылезать из дома не очень хотелось, но почему бы и не погулять? Тем более, день классный – солнце вовсю сверкает, старается, как первоклассник, который отправляется на свой первый урок и без конца чистит одежду, проверяет тетради и оттачивает карандаши. – Идея неплохая, – потянулась я. – Тогда… – он посмотрел на часы. – Пятнадцать минуту на сборы. – Я даже накраситься не успею. – Во-первых, успеешь. А во-вторых, ты очень, очень красива и так. На ВДНХ мы поехали на моей машине. «Форд» Эрнста долго не заводился, и мы решили не рисковать. На территории ВДНХ народу было не очень много – автобус звонко скрипел колесами, накручивая круги по территории, но мы, не сговариваясь, решили отказаться от него и пройтись пешком. Все было занесено снегом – пушистым, щедрым, набухшим от влаги. Деревья кутались в снег, и только кончики ветвей и стволы чернели еще издалека. Я неожиданно захотела мороженое. Эрнст купил два, и я с удовольствием лизнула холодно-сладкий пломбир. – В детстве я любила одновременно лизать снег и мороженое. Они мне казались одинаково вкусными. Эрнст сдвинул брови – он не очень меня понял, и мне пришлось повторить фразу. – А… снег! У него свой вкус. Я тоже любил маленький есть снег. Даже горло болеть. – И он дотронулся до горла. – У каждого снега свой вкус. – Как это? Мы шли по дорожке, и на снегу отпечатывались наши серые следы. – Если снег около кафе – он пахнет булочками с маслом или какао. В лесу снег пахнет водой и сосной. Еще корой. Горько так. На балконах снег почему-то кисловатый. Я пробовал, – виновато улыбнулся он. Я чокнулась, я определенно чокнулась, повторяла я про себя. У подруги пропал муж. Его любовницу убили. В меня стреляли. За мной кто-то следит. Я не знаю, в чем я замешана, но явно в чем-то страшном и опасном. Но мне так по-глупому, так по-дурацки весело, что я даже не могу найти этому никакого рационального объяснения. И Эрнст – как мой старый знакомый. Мы знали друг друга давным-давно. Мы вместе ходили в школу; он давал мне списывать математику и физику, а я ему – русский и литературу; мы вместе катались на одном катке во дворе – он гонял с шайбой, а я выделывала на коньках сложные пируэты, вернее, пыталась делать, но у меня ничего не получалось, и я все время шлепалась. А он иногда подъезжал и помогал встать. А весной мы ходили кататься на лодке в лесу и ели мою любимую черемуху, от которой вяжет рот, а язык становится черным. И еще ходили в кино тайком от родителей и смотрели американские боевики. Он рассказывал мне, что влюблен в мою соседку по парте, а я жаловалась ему на Кольку Денисова, первого красавца нашего класса. Мы знаем друг друга сто лет, потом расстались по глупой случайности, а теперь опять встретились. – Ты катался на коньках? – Да. И я очень люблю лыжи. С гор. У нас в Швейцарии все любят лыжи. Ветер, страх, спид. Скоро… – Скорость. – О’кей. А ты? – Что я? – Любишь лыжи? – Люблю, но давно не каталась. – Почему? – Нет времени. – Я стряхнула снег, налипший на рукав куртки. – Время есть всегда. Нет желания, – серьезно сказал он и остановился. Я тоже непонятно почему остановилась. – Наверное, ты прав. Но что делать… У меня и лыж-то нет. Школьные я давным-давно выбросила. – Надо купить новые. – Надо. – Приезжай ко мне в Швейцарию. Покатаемся на лыжах. Я тебя научу. Мы по-прежнему стояли напротив друг друга. Я запрокинула голову. Солнце уже не резало глаза, а светило мягким рассеянным светом. Сумерки наступали зимой рано, и уже через час-полтора все будет накрыто непроницаемой серой пеленой. – Может быть. – Это не ответ. Он коснулся моей руки и притянул меня к себе. – Ой, Эрнст, не надо! Давай просто… дружить. Ты – хороший друг. В его глазах мелькнуло что-то похожее не то на усмешку, не то на растерянность. Я потянула его за рукав. Мне не хотелось портить эту минуту, ссориться, выяснять отношения. Быстрыми шагами я пошла вперед и, наклонившись к аккуратному холмику под деревом, слепила снежок. Через минуту он просвистел над ухом господина Кляйнца. – Ну… – выдохнул он. Стрелком он был метким, и скоро я стала удобной мишенью для его точных прицелов. Я хохотала как сумасшедшая и летала между деревьев, стараясь увернуться от крупных снежков, которые Эрнст лепил быстро и споро так же, как пек оладьи. Стемнело моментально: еще пару минут назад все было видно, и уже только четкие силуэты занесенных снегом деревьев белели в наступившей темноте. Снежок попал мне в лоб, и я расхохоталась. Подмораживало, и мои руки уже холодели от снега, и перчатки не спасали от окоченения. Эрнст быстро подошел ко мне. – Больно? – спросил он. – Ничуть! – я потерла ушибленное место. И тут он неожиданно поцеловал меня в лоб – наклонившись надо мной черной тучей. Губы были нежными, мягкими. Я смутилась. – Я хочу есть. – Голод? – Еще какой! – Тогда пошли в ресторан. Самый лучший. Где тут ресторан? – Не знаю. Наверное, есть. Мы пошли вперед: перед нами темнело кафе, стилизованное под деревянную избу. – Пойдем туда, – предложила я. – Ты уверена, что это «самый лучший ресторан»? – Уверена. Я голодная. А оттуда идет изумительный запах шашлыков. Чувствуешь? – Чувствую. Пошли! Шашлыки и вправду были изумительные. Я скинула куртку и ела сочное мясо, сок стекал по подбородку. Эрнст достал белоснежный платок. – Возьми!