– Выходим! Я открыла дверцу и выпорхнула из машины, ощущая неудержимое веселье. Эрнст Кляйнц подошел ко мне, я взяла его под руку, и вовремя, так как едва не упала, поскользнувшись на гладко-скользкой дорожке, слегка присыпанной снегом. Мы дошли до подъезда, и здесь швейцарец остановился. – Спаси-бо. До свидания. – Как спасибо? – растерялась я. – А как же… – и я замолчала. Он смотрел на меня иронично-насмешливо, словно знал наперед все, что я скажу, и поэтому я все сильнее ощущала свою беспомощность и растерянность. Черт побери! И какое же это неприятное чувство! Как будто бы тебя взяли, как маленького котенка за шкирку и куда-то волокут, а ты даже не можешь вырваться. – Я думала, – начала я, глупо улыбаясь. На самом деле я не могла объяснить, почему после вот этой поездки в машине, напоминающей прогулку в карете, непременно хочется продолжения вроде церемонного чаепития с английским сервизом, белыми перчатками и танцами с чопорно-старинным менуэтом. Мне казалось, я даже слышу эти звуки менуэта, как из старой музыкальной шкатулки, которая была у меня в далеком детстве…. Я стояла и молча смотрела на Эрнста Кляйнца. Стекла его очков казались темно-серыми, и теперь он уже не улыбался, а смотрел вполне серьезно. Как на рабочем заседании перед Новым годом. – Вы хотите пригласить меня на чай? – спросил он все тем же строгим тоном. – Да. На чай. – Я согласен. – Тогда чего мы стоим? Тугая дверь подъезда открылась и с чавканьем поглотила нас. В лифте мы молчали, а я считала про себя этажи, шевеля губами. Швейцарец смотрел куда-то поверх меня. В квартире я зажгла в коридоре свет и громко сказала: – Прошу в кухню. Моя кухня – не маленькая, а вполне приличная по московским меркам кухня сразу стала для него мала и тесна. Он сел на табуретке, как-то по-свойски вытянув ноги, и положил руки на стол. Мне было неудобно перешагивать через него, но попросить развернуться и сесть ближе к столу я почему-то стеснялась, и вообще все было странно и непонятно. Не так, как я планировала. Да и саму себя я плохо узнавала: вместо обычной говорливости, кокетства и наигранной веселости на меня напала непонятная немота. Как будто бы я разом онемела, и мне было совершенно нечего сказать. Я поставила электрический чайник и села за стол. Мы оба по-прежнему молчали. Веселенькое свиданьице, думала я про себя. Ничего не скажешь, молчим как рыбы. А герр Кляйнц вместо того, чтобы прийти мне на помощь, словно язык проглотил. В ресторане он и то был веселее, хотя бы о своих семейных проблемах рассказывал. А здесь решил в молчанку сыграть… Чайник запыхтел и щелкнул. Вода вскипела. Тут я вспомнила, что красивый немецкий сервиз – нежные розочки на белом фоне – находится в большой комнате, и мне будет неудобно таскать его туда-сюда. Уж лучше сразу организовать это чаепитие в гостиной, к тому же она больше подходит этому случаю, чем кухня, где Эрнст Кляйнц сидит, вытянув ноги, с блаженным видом, как кот, который греется на теплом весеннем солнышке. – Мы уходить. Гоу, – взмахнула я рукой. – В другую флэт. Господин Кляйнц как-то странно дернул головой, но встал и посмотрел на меня сверху вниз. Он был такой огромный, что я сразу почувствовала себя маленькой. Без каблуков я доставала ему до подбородка и взглядом уперлась в этот тяжелый подбородок с едва обозначенной ямочкой. Он стоял близко и сопел. Я взяла чайник и пошла в комнату. Мужчина потопал за мной. Но в коридоре он перехватил мою руку. – Я хелп. Чайник тяжелый. – Нет. – Но почему-то я послушно сунула ему в руку чайник и слегка потрясла онемевшими пальцами. – Я просто чай. Лимон есть? – Есть, – обрадовалась я. В кухне я положила на большую тарелку все, что у меня было сладкого: печенье, ванильную пастилу, остатки шоколадного кекса, и с этой «десертной» тарелкой пошла, нет, поплыла в комнату. Мне только не хватало банта в волосах и кружевного фартука. И вот она – классическая официантка, как на картинке. Эрнст Кляйнц сидел на стуле, вытянув ноги. Манера у него, что ли, такая – ноги вытягивать. Я перешагнула через них и принялась доставать из серванта посуду – аккуратно, боясь разбить. Я никогда не пользовалась этим сервизом. Моя бабушка и мама считали, что сервиз должен стоять для украшения в серванте и доставать его оттуда можно только по большим праздникам – когда приехали гости и все сидят вместе за большим столом. А чтобы просто для себя, для красоты – ни-ни. Для себя сойдут и разнокалиберные чашки – разной фактуры и размера – попроще и поплоше. Но сейчас мне хотелось красивого торжественного ужина на двоих – со свечами, вином, салатом из индейки и фруктами. Мне хотелось долго заниматься приготовлениями к этому ужину, чинно рассаживаться за столом и потом также чинно, не спеша, поглощать еду между неспешной беседой. Господи, кажется я стала клинической идиоткой. Или этот господин Эрнст Кляйнц так на меня действует. Таким странным, непостижимым образом. Снег уже не просто валил, а стучал в окно, как будто кто-то стоял снаружи и кидался в него снежками. Уютный золотистый кружок лимона плавал в чашке, и я мешала ложкой чай. – Сахар… – Не надо. Без. Ноу. – Как хотите. Чай мы пили в молчании. Я потерла переносицу и уткнулась взглядом в скатерть. Интересно, мы так и будем молчать? Эрнст Кляйнц пил большими глотками чай и брал с тарелки то печенье, то кекс. Я вспомнила, что у меня есть еще бутылка французского вина и притащила ее. Мы выпили по бокалу, и Эрнст Кляйнц с шумом выдохнул: – Спасибо. – Это прозвучало так громко, что я вздрогнула. Как, уже все? – Еще? Чай? Может быть, кофе. – Ноу. Спасибо. Я ехать. Я сидела, открыв рот. Ситуация складывалась не просто дурацкая, а кошмарная. Не могу же я сказать этому иностранцу прямым текстом: оставайся у меня до утра, потому что мне надо проверить на тебе, как на подопытном кролике, свои женские чары, что я могу еще быть любимой и желанной. Внезапно я разозлилась. Пусть уж тогда едет. Мне попался какой-то неправильный иностранец, который не млеет от «загадочной русской души» и не радуется перспективе провести ночь с очаровательной молодой женщиной – просто так, без всяких обязательств – легко и весело. Напротив, у него такой вид, как будто бы он только и думает, как удрать отсюда. А согласился пить чай со мной наверняка из жалости. Видимо, я сегодня выгляжу как-то не так. Не ярко-победительно, а совсем наоборот – жалко и униженно. Все-таки Вадик здорово дал мне под дых, хотя я и хорохорилась изо всех сил. И в эту минут я поняла, что если Эрнст Кляйнц вот сейчас уйдет, вместе со своим замечательным серым свитером грубой домашней вязки и спокойными серыми глазами, а я останусь одна в квартире с темными окнами и недоеденным сладким на тарелке, то я непременно разрыдаюсь, и мне даже не надо будет себя сдерживать. И рыдать я буду долго – может быть, до самого утра! Я хлюпнула носом. Раз, потом другой. – Тогда до завтра! – быстро сказала я. – Или до послезавтра, когда начнем работать. – Ни завтра, ни послезавтра мы работать ни начнем, – хладнокровно сказал Эрнст Кляйнц. Он уже встал из-за стола и теперь нависал надо мной кошмарно-чудовищной глыбой. – Рита! – от своего имени, похожего на краткий выстрел, я вздрогнула и подняла на Кляйнца глаза. – Я думать, Рита, что тебе надо спать. Лицо – плохое. Бэд. Усталья? Все, что было потом, я помнила плохо. Кажется, меня подхватили на руки. Я была в полудреме – все расплывалось, растекалось передо мной сладким желе – и сквозь этот сладостный туман я чувствовала прикосновение рук тяжелых, больших, как мохнатые лапы елей. Потом меня отнесли на кровать, выключили свет и что-то пробормотали. И я сразу уснула, перевернувшись на другой бок. Проснулась я от того, что на кухне кто-то пел. Голос был незнаком, и я натянула на себя одеяло, думая, что я все еще сплю. Затем я вспомнила вчерашний вечер и вскочила с кровати. Эрнст Кляйнц хозяйничал на кухне, подвязав мой фартук с ярко-оранжевыми цветами, и напевал, что-то переворачивая на сковородке. – Встала? – он повернулся ко мне, широко улыбаясь. – Доброе утро! – Доброе утро! – пробормотала я, потягивая носом. Запах был обалденный. – Оладьи с ананасами, – пояснил он. – Ананасами? – переспросила я, глупо тараща глаза. Откуда ананасы? – Пока ты спать, я сбегать в шоп и купил все для оладий. Ты не против? И тут я расхохоталась. Уж очень это было похоже не то на сон, не то на рождественскую сказку со счастливым концом: добрый Санта-Клаус возится на кухне и готовит мне оладьи. – Что смех? – из-под очков блеснул озорной взгляд. – Вы бы, Рита, оделись. Я не против. Но… не кухня. Тут я сообразила, что побежала на кухню в чем мать родила, не удосужившись даже прикрыться простыней или полотенцем. – Прости! – За что? Такое красив вид. Я смутилась, быстро направилась в комнату и, надев халат, вернулась в кухню. Аппетитная горка оладий с ананасами высилась на столе. Я села на табурет и облизнулась.