Его глаза сияют, когда он притягивает меня ближе для еще одного поцелуя, который будет только для него, только для его глаз. Очень горячих мужественных глаз. Он кажется очень спокойным и умиротворенным, когда камера отправляется на поиски новых жертв. Спустя три иннинга, я все еще смущаюсь, словно подросток. Но Грешник вновь полностью погрузился в игру. Идет середина девятого иннинга, игра почти завершилась. Один страйк и «Чикаго Кабс» проиграют «Кардиналам». Наши «Кабс». Бита в руках у Свини, у него уже было несколько хоум-ранов в этом году. Все еще есть шанс, что наши парни победят. — А вот теперь посмотрим, кто кого. Базы готовы, — говорит он, хлопая в ладоши, а потом приподнимает брови, указывая мне на три базы, образовывающие идеальную стрелу перед нами. Мои губы дрожат в попытке сдержать улыбку. Я почти забыла, насколько он любит любые состязания. Это вызывает внутри меня покалывание, когда я вижу страсть, вспыхивающую в его глазах. Мне вдруг ужасно хочется поиграть с ним. — Держу пари, ты был экспертом по базам в том, что касалось девушек, как бы по-детски это ни звучало, — я приподнимаю бровь. Интересно, когда все это началось, любопытство подтолкнуло спросить. Желание узнать хотя бы такую мелочь — как он стал самым желанным человеком в Чикаго. Я ни капли не удивлюсь, если все началось еще в начальной школе. Новость о его рождении вышла отдельным заголовком, и впредь весь его жизненный путь был в свете софитов. — Был? — отшучивается он. — Все еще эксперт. — Он наклоняет голову и проводит кончиком носа у моего виска. — Я все еще знаю пару ходов, — он легонько целует меня в месте, где еще недавно касался носом. — Мне ли не знать. Ты настолько профессиональный игрок, что судья должен быть здесь, следя за тобой. Он не смеется, как я того ожидала. Его глаза темнеют, будто ему не понравилось, что я назвала его игроком, даже чувствуется, что его энергетика только что изменилась. Я смотрю на Сента, пока он изучает мою ладонь, скользя большим пальцем от запястья до кончиков пальцев. Ток пробегает сквозь мою кожу, пузырясь в венах. Он предельно сконцентрирован, будто бы увидел что-то, что прежде не замечал. Будто бы и в самом деле играет с игрушкой, интереса к которой не ожидал. Он смотрит на меня сквозь опущенные ресницы. Мгновенный проблеск сокрушающего жара в его взгляде вынуждает меня опустить глаза на наши руки, мой живот нервно сжимается. Сент приподнимает наши руки и целует костяшки моих пальцев. Когда он опускает их, я почти задыхаюсь. Сент улыбается мне, а я ему — отпуская меня, он задерживается всего на секунду. — Ты заводишь меня так, как ничто другое, — шепчет он. Малкольм целует меня нежно и коротко. Затем резко отодвигается и возвращается к матчу, где игрок находится на домашней базе. Мяч подлетает в воздухе, и — благодаря стуку я понимаю, что бьющий попал по нему — летит куда-то в центр поля. Малкольм в восторге. Весь стадион кричит. Если двое игроков «Чикаго Кабс» успеют пробежать, они выиграют... Одно очко. Толпа встаёт. Малкольм встаёт. Я встаю. На стадионе стоит рев. Внезапно он сильно сжимает меня в своих объятиях так сильно, что у меня перехватывает дыхание. — Малкольм, — кричу я. Он обнимает меня, целует, сжимает в объятиях, кружит меня, ухмыляясь. И, когда он ставит меня на место, его глаза искрят уже не пылающим торжеством, а чем-то бурным и неконтролируемым. Он обхватывает меня руками и прижимает к груди, но это объятие другое. — Я просто хочу, чтобы ты улыбалась, — говорит он, глядя на меня, и, думаю, я все еще улыбаюсь. — Мне тоже нравится твоя улыбка, — признаю я. Мы снова обнимаемся и стоим там, смотря на стадион. Мы начинаем чувствовать себя парой, как Уинн и ее бойфренд, будто Сент был создан обнимать меня. Огромными руками он прижимает меня к себе, пока люди покидают стадион. Сент медленно поглаживает руками мою спину, наклоняясь, пока его губы не касаются моей шеи. Это потрясающее чувство. Восхитительное. Дарящее тепло. Нежное. Мое дыхание учащается, но чувствуется какая-то напряженность. Казалось бы, что приятнее быть просто не может, он продолжает меня обнимать и не отпускает, когда мы наконец выходим. Малкольм выводит меня со стадиона. *** На парковке прохладно. Деревья трясутся, раскачиваются, сгибаются под напором холодного чикагского ветра. Город ветров… так его стали называть из-за пустых обещаний политиков столетие назад, хотя многие люди думают, что это связано с ветром. Пока мы ждем Клода, который должен подогнать машину, к нам подходят поздороваться несколько человек. — Сент! — восклицает мужчина, на обеих руках которого «висело» по девушке. — Хиллз, — ровно говорит Сент, берет меня за руку и ведет к своему автомобилю, прежде чем они успевают добраться до нас. — Почему ты не хочешь, чтобы я с ними познакомилась? — спрашиваю я, когда мы садимся на заднее сиденье. — Ты слишком хороша для некоторых из моих знакомых, — шепчет он мне на ухо. Боже, снова эти бабочки в животе. Они не прекращаются. Кажется, что кто-то внутри щекочет, отчего ты можешь разразиться хихиканьем в любой момент без всякой причины (ну, кроме предвкушения, что меня вот-вот зацелуют до смерти). Черные кожаные сиденья холодят ноги. Перегородка между нами и Клодом поднята, поэтому, как только машина отъезжает, Сент берет мое лицо обеими руками и дарит мне легкий, нежный поцелуй. — Спасибо, что поехала со мной. — Спасибо, что пригласил... — Прежде чем я успеваю договорить, он начинает целовать меня. И я позволяю ему углубить поцелуй. Мы превращаемся в единое целое в одно мгновение. Наши движения синхронны. Я чувствую его руки на своем теле, но моя голова где-то в космосе танцует рядом с Юпитером и считает кольца Сатурна. Похоже на кайф. Горячий, обжигающий кайф. Я немного теряю самообладание, забравшись на него, и провожу пальцами по мягким волосам Сента. Его горячий и влажный рот ласкает и целует мою шею. Я чувствую себя подростком, целуясь с ним на заднем сидение автомобиля. Я не могу дышать. Просто позволяю ему делать то, что он делает, потому что это похоже на рай. Пальцы Малкольма играют с поясом моих шорт, рисуя круги и нежно поглаживая мою кожу. Я снова целую его и начинаю тереться об него. Сент стонет и хватает меня за задницу, притягивая меня ближе одной рукой. Второй рукой он подбирается ко мне между ног и расстегивает шорты. Мое сердце бьется так громко, что, кажется, это единственное, что я слышу. — Хочешь, чтобы я остановился? Он улыбается мне в губы, а затем медленно, лениво начинает выписывать круги на моей шее. — Ни за что. Поцелуй меня, — умоляю я. Он проделывает совершенно восхитительный путь обратно к моему рту. — Я думал об этом весь день. — Он облизывает мои губы и целует меня с еще большей жаждой, чем раньше. Его руки опасно близки к тому, чтобы коснуться моих трусиков, но он продолжает ласкать мой живот. Он отрывается от моего рта и спускается вниз по моей шее, посасывая, покусывая, пробуя на вкус. — Господи, я мечтал об этом с тех пор, как увидел тебя в твоей квартире. Я дышу как сумасшедшая. Я достигла предела, когда малейшее прикосновение к любой чувствительной части тела может довести меня до края. Поэтому я рада, что его телефон начинает звонить. — Работа? — спрашиваю я. Что ж, когда он сбрасывает звонок, я понимаю, что это не по работе. — Парни названивают. Хотят приехать, отпраздновать. Ти спрашивал, не хочет ли прийти твоя подруга Джина. — Он выжидающе поднимает брови. Я наклоняюсь, чтобы провести пальцами по своим распухшим губам. Клянусь, Сент только что показал мне женский эквивалент «синих» яиц. — Ему лучше держать свои лапы подальше от Джины. Но я напишу ей. — Я достаю телефон и отправляю ей сообщение. Сент тоже тяжело дышит. Его волосы взъерошены. — Тебе не нравятся Ти и Кармайкл? — Я этого не говорила. — Твои друзья тоже меня ненавидят. — А вот и нет. Они были к тебе несправедливы, потому что не понимали, как себя вести. Он думает об этом, затем откидывается назад и разводит руки, думая об этом еще немного. — Окей. Давай поговорим о том, как это влияет на нас. Я моргаю. — Если тебе от этого станет легче, я уже поговорил со своими друзьями, Рейчел. — Что значит «поговорил с ними»? — Я сказал этим двум болванам, что ты мне нравишься, очень нравишься, и я ожидаю, что они будут уважать мой выбор. — Я и не знала, что был выбор. — У нас все серьезно, и я хотел им показать, что я не потерплю от них никакого дерьма. Если они оскорбляют тебя, значит они оскорбляют меня. Этот разговор... я не могу. Я смотрю на него.