– Я так и думала! Наши соседи дома в Ниагара-он-те-Лейк, Коннолли, они тоже католики. Они так же шевелят пальцами, как и ты только что. Это знак креста, верно? Мне так говорила Мэри Грейс Коннолли. Что-то вроде магии. Она заставила меня пообещать, что я никому не скажу. Но послушай! Что ты здесь делаешь? Мисс Бодикот… – Я знаю, – перебила я. – Она была настолько англиканка, что ей хватило бы кухонной табуретки, чтобы вознестись на Небеса. Где же я это слышала? Никак не припомню. От тетушки Фелисити? Наверняка не от отца. – Но ты не должна так говорить, – сказала мне Коллингсвуд. – Иначе тебя освежуют заживо. – Мы, католики, были мучениками со времен изобретения огня, – отозвалась я. – Мы привыкли. Наглость с моей стороны, но я не могла сдержаться. – Твой секрет умрет вместе со мной, – поклялась Коллингсвуд, зашивая себе губы невидимыми иголкой и ниткой. – Его не вырвут из меня и дикими лошадьми. Последнее предложение прозвучало как-то вроде: «Мугу не мымрут ым мэмэ и мымымы мымымы». – Это не секрет, – ответила я. – На самом деле мы этим гордимся. В этот самый миг в дверь загрохотали с такой силой, что я подумала, вот-вот щепки полетят, и чуть не дала дуба от страха. – Открой! – повелительно приказал голос – голос, который я впервые услышала совсем недавно, но уже хорошо запомнила. Мисс Фолторн. – Выключи свет, – прошептала Коллингсвуд. – Бесполезно, – прошептала я в ответ. – Дверь все равно не заперта. – Нет. Я закрыла ее, когда проникла внутрь. Она на цыпочках прокралась к выключателю и погасила лампу. Я задула свечу, и мы погрузились во мрак. Ну, почти во мрак. Через несколько секунд я обратила внимание, что с улицы в комнату проникает слабый свет. – Что мне делать? – спросила она. – Нам не разрешается ходить друг к другу в комнаты после наступления комендантского часа. Меня накажут. Я осмотрела комнату в неверном свете электрических сумерек. Если не считать очевидные места – кровать и шкаф, прятаться было негде, если только она не может просочиться за обои. Однако надо отдать Коллингсвуд должное – она сообразительна. Одним прыжком она влетела в камин, скорчившись под каминной полкой, и каким-то образом пролезла в трубу. Только ноги мелькнули, эти длинные ноги ящерицы, затянутые в черное, они наступили на металлическую подставку для дров и исчезли в дымоходе. Я бы не поверила, если бы не видела это собственными глазами. Отчаяние творит чудеса. – Открой! – повторил голос. – Я знаю, что ты там. Дверь сотряс новый шквал стука – еще более громоподобный, чем в первый раз. Если вся академия до сих пор не проснулась, сейчас это точно произошло. Наверняка дюжины девочек сели в своих кроватях, подтянув простыни к подбородкам и широко распахнув глаза в темноте. Воцарившееся следом мертвое молчание внушало еще больший ужас, чем сам стук. – Немедленно открой дверь! – приказала мисс Фолторн. – Или я позову мистера Тагга и он снимет петли! Я на цыпочках подошла к двери, повернула ключ и распахнула дверь. – Что такое? – спросила я, моргая и протирая глаза. – Пожар? Я спала. – Бесполезно, девочка, – объявила мисс Фолторн. – В комнате горел свет. И здесь кто-то разговаривал. – Мне приснился кошмар, – сказала я. – Наверное, дело в том, что я далеко от дома и всякое такое. Я часто разговариваю во сне. – Неужели, – промолвила мисс Фолторн. – А еще ты включаешь электрический свет во сне? – Нет, – ответила я. – Но я не поняла, где нахожусь, когда проснулась. Я была сбита с толку. Очень смело пытаться пробовать новые трюки, когда тебя поджаривают на сковороде, но я была в отчаянии. «Сбита с толку» – это предлог, которым однажды воспользовалась Даффи, застигнутая отцом на месте преступления, когда она пыталась своровать рождественский пирог из кладовой. «Я была сбита с толку», – заявила она, и отец ей поверил. На самом деле поверил ей! Я бросила быстрый взгляд за спину, включая лампу, и комнату залил резкий яркий свет. – Никакого электричества! – сказала мисс Фолторн, потянувшись рукой мимо моего лица и немедленно выключая свет. – Комендантский час означает, что свет выключен, глупышка! Это была последняя капля в чаше моего терпения. Как в случае с Райерсоном Рейнсмитом, обозвавшим меня мокрой крысой, эта соломинка переломила хребет верблюду. Неделя вдали от дома – и список кандидатов на отравление уже вырос до двух человек – даже троих, если считать унылую Додо. Мисс Фолторн откуда-то извлекла коробку бумажных спичек. Серьезно глядя мне в глаза, она зажгла одну и поднесла к свече. Довольно впечатляющий пример координации глаз-рука. – Итак, – произнесла она, пронзая меня взглядом, будто бабочку, приколотую булавкой к коробке с образцами. – С кем ты разговаривала? Я поняла, что мы будем торчать тут, пока не взойдет солнце или пока я не отвечу. Мисс Фолторн определенно из людей такого склада. – С собой, – призналась я, отводя взгляд в сторону. – Боюсь, иногда я разговариваю сама с собой, когда расстроена. Это мой ужасный недостаток. Я пытаюсь приучить себя не делать этого. Я зря сотрясаю воздух, и это я поняла, еще не договорив. Теперь мисс Фолторн медленно осматривала комнату, по-совиному вращая головой. Я лениво подумала, при каком градусе поворота она щелкнет и отвалится. Весьма невеликодушно с моей стороны, но я надеялась на это. Я не осмеливалась взглянуть в сторону камина, чтобы не выдать Коллингсвуд. Я скромно уставилась на свои ноги. – Посмотри на меня! – скомандовала мисс Фолторн, и я медленно подняла взгляд, встречаясь с ней глазами. Кажется, я на грани того, чтобы разрыдаться. Следующие ее слова шокировали меня до глубины души. – Бедная малышка Флавия, одинокая и несчастная, – сказала она, приподнимая мой подбородок указательным пальцем, ласково глядя в мои глаза и криво улыбнувшись. Что я могла подумать? С тем же успехом она могла залепить мне пощечину. Тогда я хотя бы знала, как поступить. Но это неожиданное сочувствие застало меня совершенно врасплох. Потопило мой корабль, так сказать. Кажется, это морской термин. Я не знала, что ответить. Когда я поднимала голову, чтобы взглянуть ей в глаза, мой сверхъестественно острый слух, унаследованный от Харриет, моей матери, уловил шорох в камине. Даже не глядя в ту сторону, я определила по звуку, что на каминную решетку падает сажа. Тренированное ухо определит это без ошибки. Мисс Фолторн – хвала всем святым! – ничего не заметила. Ее органы слуха были старше моих и явно стали менее чуткими со временем. Я вознесла немую благодарственную молитву за мое избавление, но тут внезапно раздался шум и пронесся порыв холодного воздуха. Из каминной трубы что-то вылетело и грохнулось посреди комнаты с тошнотворным глухим ударом. Свеча погасла, и мы снова оказались в темноте. Мисс Фолторн, надо отдать ей должное, снова зажгла ее за считаные секунды. Должно быть, она не успела убрать спички в карман. На ковре, распростершись, лежала Коллингсвуд, ее лицо и руки были черны, как у трубочиста, а распахнутый красный рот и белки глаз делали ее похожей на демона, исторгнутого из ада. Рядом с ней нечто, сначала показавшееся мне обгорелым бревном, все еще продолжало медленно катиться в нашу сторону, разворачиваясь, словно рулон туалетной бумаги. Это был выцветший и покрытый сажей «Юнион Джек», в который было что-то завернуто. Должна заявить, что я совершенно не боюсь оказаться в темноте в одной комнате с трупом. На самом деле, скорее наоборот. Я дрожу не от страха, а от возбуждения. Когда сверток развернулся, из него выкатился череп, остановившись у моих ног. В свертке оказалось почерневшее и иссохшее человеческое тело, и я сразу же поняла, что человек мертв уже какое-то время. Довольно продолжительное. Глава 3 Немая сцена: мы четверо – я, мисс Фолторн, Коллингсвуд и труп – одинаково неподвижные. Именно это наши викторианские предки именовали живыми картинами: застывшие позы, в которых участники не шевелят ни единым мускулом; миг, когда время замирает; мгновение, когда вечность останавливается, чтобы перевести дух, перед тем как устремиться дальше и унести нас в будущее, которое уже не отменить. Потом Коллингсвуд разразилась рыданиями: длинными низкими протяжными всхлипываниями, которые угрожали перейти в завывания.