И утонул. Родители поверили – зачем ей врать? Но Саша всегда знала, что виновата. Она убила Вальку. Она. Все жалели Сашу, и это было невыносимее всего. «Ой, это же Сашенька, у них в семье страшное горе, мальчишка утонул, совсем еще ребенок». Они квохтали вокруг, пока одноклассники косились на Сашу, как на прокаженную, словно бы смерть была заразной. Родители вообще ничего с Сашей не обсуждали – будто если сделать вид, что все нормально, то ей будет легче. Нет. Не легче. Иногда хотелось сознаться. Рассказать хоть кому-нибудь, вырвать из души прикипевшую пробку, и чтобы слова сами собой хлынули наружу, разъедающие, словно кислота. Поделиться, только бы этот кто-то выслушал, положил ладонь ей на плечо и сказал, обязательно сказал: – Ты не виновата, Саша. Не виновата… Вот бы и самой поверить в это хоть на мгновение. Ночами она плакала, уткнувшись лицом в подушку. Мать не приходила – наверняка слышала всхлипы, но не шла. Надеялась, что Саша сама справится со своим горем, не желала объединять две их отдельные трагедии в одну общую боль. Мать, потерявшая сына. И девочка, убившая брата. А ведь Саша ждала, что мать появится на пороге комнаты. Каждый раз ждала и надеялась. Мать подойдет, просто обнимет, молча, совсем без слов. Посидит рядом. Но рядом были лишь куклы. Среди вазочек и бокалов, заставленных высохшими букетами, то тут, то там сидели куклы – мать раньше думала, что Саше очень нравится в них играть. Саша же не испытывала к игрушкам особой любви, рассаживала их на полках и книжном шкафу да забывала, лишь иногда, сдавшись под мамиными упреками, стряхивала с кудрей комковатую пыль. Только одна кукла была Сашиной любимой – Маруся в кремовом платье с оборками, в лакированных туфельках. Маруся всегда сидела чистенькой, потому что Саша вечно таскала ее с собой по дому, даже когда стала взрослой и пошла в первый класс. Только понимающая Маруся знала все Сашины секреты и бережно хранила их в своем пластмассовом тельце. Саша не помнила, когда она решила, что Маруся все знает. Может, ночами, когда от переживаний поднималась температура, и Саша металась в бреду по влажным простыням, шепотом вымаливая у брата прощения. Может, когда плакала, ненавидя себя за его смерть. Но Маруся всегда глядела так, будто знает. И осуждает за это. Очередной ночью, когда луна склонилась прямо над их домом, отражаясь в нарисованных кукольных глазах, Саша не выдержала. Она долго лежала, глядя в кукольное личико, и шептала: – Что, ненавидишь, да? Я сама себя ненавижу, ты не одна здесь такая. Мать ворочалась в соседней комнате, шумно дышала, и Саше хотелось на нее заорать. Нельзя. Матери еще тяжелее, она ведь очень сильно любила Валю. А еще эта чертова кукла… Озлобившись, Саша слезла с кровати, прошлепала босая в зал. Если бы только папа остался с ними, если бы только не ушел с чемоданом, она бы попробовала рассказать… Гулкая коробка, в которой перекатывались катушки с нитками, словно добыча в китовом брюхе, показалась обжигающе холодной. Саша вцепилась в нее до боли в пальцах. Включила в своей комнате ночник. Достала черный моток, оторвала нитку подлиннее, выбрала самую толстую иглу. А потом пошла за Марусей. Утро встретило солнечным светом – Саша ненавидела такую погоду. Уж лучше бы небо затянуло белесой хмарью, чтобы все подходило друг к другу, как кусочки пазла: и на душе паршиво, и на улице ветер рвет листву с худых деревьев. Но нет – негреющие лучи ползли по полу, щекотали Сашины веки. Только теперь уже никто не смотрел на нее с осуждением. Мать, заглянувшая в Сашину комнату, первым делом напоролась взглядом на куклу. Годами не обращала на нее внимания, а тут окаменела, поджала губы, заметив наглухо сшитые черной ниткой глаза. Спросила сухо: – Это еще что за дрянь?.. Саша молчала, отвернувшись к стене. Колупала ногтями обои. Мать глубоко вдохнула, будто в комнате разом кончился кислород. Подошла поближе, коснулась куклы рукой. Саша прислушалась. – Саш?! Молчание. – К черту, – кажется, мать поперхнулась слезами. Опять будет реветь, пить валерьянку и корвалол, а потом ляжет спать и пролежит до вечера, словно мертвая. А пока мать подхватила куклу, подошла к окну и… Глухо скрипнула створка. Саша чуть повернулась, следя за каждым движением. Мать, замахнувшись, вышвырнула куклу на улицу, будто бы поспорив, кто дальше сможет докинуть камень до речной глади. Прекрасная Маруся в кремовом платье ничего не заметила, ведь ее глаза этой ночью Саша крепко-накрепко сшила нитками. Только бы кукла не смотрела с осуждением. – Собирайся в школу, – коротко распорядилась мать, вытирая слезы. Ушла на кухню, загремела стаканами. …Когда Саша вышла из дома с рюкзаком на плече, куклы на газоне больше не было. * * * Саша долго брела по залитому светом тоннелю, до боли стискивая Валину руку – девочка семенила следом, все такая же чумазая и молчаливая. Именно она и вывела их в нужный тоннель: сразу сказала, что помнит дорогу, и Саша ей поверила. Валюшка не подвела. Здесь, в царстве из бледных стен и гудящих ламп, за каждым поворотом Саша боялась увидеть обезображенное тело, но Милы нигде не было. Может, она и вправду живая?.. Поверить в ее смерть никак не получалось. Порой Саше чудилось, что она все придумала. Не было бродяг, не было химеры – только бесконечные пустые тоннели, заполненные газом или еще какой-то дрянью, от которой мерещится неизвестно что. Да, Саша нашла маленькую девочку там, в самом начале. Но вот остальное… Она уже не знала, во что верить. В голове, в каше из мыслей и обрывков чувств, она нашарила совсем немного – теплые Юорины объятия и хриплый шепот умирающей Милы. Вот и все. Когда впереди появились смазанные силуэты, Саша не обратила на них внимания, подумав, что это лишь очередной мираж. Главное не останавливаться. Она едва ползла вперед – распухшая нога онемела, превратилась в бесполезный кусок мяса, и теперь Саша едва чувствовала, как наступает на нее, а поэтому то и дело заваливалась в сторону, опираясь больным плечом на бетонную стену. Появились надписи. Кто-то разрисовал все вокруг, исчертил маркером и расписал масляной краской. Символы и буквы вперемешку – не разобрать. Саша всхлипывала, но не вытирала слезы. Она просто не могла отпустить Валину ладошку. Первым их заметил Егор – обернулся, едва различимый вдали, кажется, даже сказал что-то. Потом крикнул. –..ша! – донеслось до нее. Бродяги повернулись. Присмотрелись, наверное. А потом бросились со всех ног. Первым добежал Юра – подхватил Сашу, и она повалилась на него, благодарная, что наконец-то может выдохнуть. Валюшку из руки выдернула Женя – уселась прямо на пол, обхватила девочку руками, пряча ото всех, и принялась целовать в щеки. Целовала, целовала, целовала… Егор, подлетевший следом, поддержал Сашу с другой стороны, едва касаясь сломанного предплечья. – Что? Что такое?.. – беспрерывно спрашивал Юра, внимательно глядя в Сашины глаза. Слезы текли по ее щекам, щипали кожу. – Я… своего брата убила… – неразличимо пробормотала она. Лицо дернулось, скривилось. Саша попросту не знала, что ей делать, когда рассказываешь о таком. Как объяснять, как смотреть им в глаза, когда… Юра кивнул, будто и не удивившись даже. Она думала, что он или отшатнется, или удивится, или скажет хоть что-нибудь, но Юра просто держал ее под руку, будто все было в порядке. Но все не было в порядке. А потом Саше показалось, что кто-то выключил свет. Наверное, бродяги куда-то шли – Юра с Егором волокли на себе Сашу, едва переставляющую ноги. Женя несла Валюшку на руках, и Саше хотелось сказать, чтобы Женя следила за девочкой, не потеряла ее в суматохе, но слова никак не находились в опустевшей голове, и поэтому Саша молчала. Ей казалось, что все бессмысленно. Они шли как в тумане: потолок становился все ниже и ниже, с него падали жирные капли, пахнущие уксусом, лампы над головой вырастали, словно из грибниц, били в глаза ярким светом, а сбоку то и дело вырисовывались круглые лазы с лентами холодного сквозняка. Валюшка что-то шепотом рассказывала Жене. Главное – идти. Шаг. Другой. Еще шаг. Будто если остановишься, то мир перестанет существовать.