Сейчас Мила откроет глаза, вытрет испачканные губы и… Шаги. Воздух в тоннеле всколыхнулся. В лица бродягам дохнуло гнилью – сладковатый запах, от которого спазмом сжимает внутренности. И шаги… Тяжелые, нечеловечески тяжелые шаги. – Идем, – дернул бродяг Юра, мигом взвившись на ноги. – Ну, быстро! Он говорил шепотом, но даже в этом шепоте слышался визг. Саша спокойно подумала, что вот теперь-то они точно умрут. Они ведь не уйдут без Милы, не бросят ее, даже мертвую, посреди тоннеля, залитого ярким светом. Пусть их всех растерзают, пусть они своими глазами увидят химеру, и пусть она сделает с ними, что хочет – хоть сожрет, хоть изуродует, хоть… Они не бросят. Они должны… похоронить Милу? Попрощаться с ней по-человечески? Саша не знала. Но знала она лишь одно – они не уйдут. Женя вскочила следом за Юрой, потянула Егора на себя: – Давай, пошли, она р-рядом… – А Мила? – тупо спросила их Саша. – Мы вернемся, – пообещал Юра, склонившись над ней. Дернул за руку, заставляя подняться. – Потом. Отведем тебя и вернемся. Позаботимся о… Сейчас надо бежать. Саша, очнись! Быстрее… – А Мила? – Саша не понимала, что он говорит. Уйти от Милы казалось ей сумасшествием. Вот же она, да, пусть обмякшая и бледная, но это может быть обморок, они ведь не проверяли, она не может умереть, никто и никогда не умирал рядом с Сашей… – Живо! – рявкнула Женя, подхватив Милин рюкзак, и они побежали. Медленно, словно паровоз, едва тронувшийся от края платформы. Словно им не хватало угля, не хватало сил. Шаги приближались. Саше казалось, что если она обернется, то изломанная тень уже покажется на том конце тоннеля. Как химера выглядит?.. Никто не знал. Но никто и не хотел узнавать. Саша смотрела только вперед. Увидеть Милу, лежащую на полу, беззащитную и слабую… От одной мысли об этом слабели ноги, а тяжесть в груди почти физически придавливала к земле. Как будто боль душевная была способна побороть даже боль телесную. Невозможно. Юра бежал впереди, тянул Сашу за руку. Казалось, ему все равно, что будет дальше – главное спасти ее, увести прочь от яркого света и от тоннеля, где они как муравьи под лупой в беспощадный солнечный день. Шаги догоняли. Теперь тварь бежала – казалось, что воздух пронизан током, что вот-вот острые зубы вцепятся в ступни и потащат тело на себя, а бродяги потеряют еще кого-то… – Быстрее! – изо всех сил орал Юра, больше не таясь. И они бежали все быстрее и быстрее, хотя казалось, что это невозможно. Только вот Саша не боялась. Щеки кололо, глаза высохли и будто подернулись мутной пленкой, но страха не было. Только желание вернуться, схватить Милу и потащить ее за собой. Хоть за ногу, хоть даже и взвалить отяжелевшее тело на плечи и понести, пригибаясь к полу. Бродяги свернули в очередной боковой тоннель, добежали до коридора. По обе стороны – лишь обгорелые двери, выдранные из проемов черные косяки, обугленные головешки. Саша замечала все обрывками – бегущий Юра так крепко стискивает ее ладонь, что пальцы немеют, сзади истошно орет Женя, пока тварь хрипит там, прямо за плечами. Она вот-вот догонит их, и тогда никакого папы, никакого солнца, и мама даже не узнает… Юра влетел в комнату, рявкнул что-то, и Женя скользнула следом за ними. Егор пронесся мимо, но быстро понял свою ошибку. Юра же, едва зашвырнув Сашу в комнату, теперь крепко схватился за дверь: – Сюда! – зашипел он. И только когда Егор оказался внутри, Юра прикрыл за ними дверь, едва удержавшись от желания хлопнуть ею изо всех сил – все жилы на лице вспучились от напряжения. Дверь едва слышно закрылась, и только тогда Юра с Егором осмотрелись по сторонам. Комната была пустой. Абсолютно пустой: затертый линолеум на полу, осыпающаяся бледной пылью штукатурка, висящие на проводах розетки. Стены выкрашены масляной краской. Ни капли света, только мечущиеся по стенам лучи фонарей. Саша неожиданно для себя вспомнила узкую палату, болезненного цвета стены и хриплый кашель девочки неподалеку: кажется, Саша почти месяц лежала в этом царстве из горьких запахов и болючих уколов. Как же эти две комнаты были похожи. Только вот там, в больнице, во всю стену красовалось окно, пусть и без ручки, чтобы юные пациентки не сбежали. Здесь же – лишь бетон и сомкнувшиеся стены. Ни надежды на избавление. Забившись в угол, Саша замерла, зажимая рукой рот. Слезы потекли по онемевшим щекам. – Ш-ш, – сказал Юра одними губами. – Ни звука. Лицо его, подсвеченное слабым светом, сейчас казалось страшнее любой химеры. Последний фонарик потух, будто кострище, что залили речной водой. Снова запахло илом. Тьма, казалось, мигом забилась во рты и уши. Бродяги затаились. В коридоре неподалеку от них заскрипели чужие шаги. Одна лишь беззащитная дверь теперь отделала их от химеры. Ни керосина, ни сил, чтобы вырываться, пробиваться, убегать… Ничего. Только испуганные тени, забившиеся по углам пустой комнаты. И Юра у самой двери. Саша перестала дышать. А потом Костя крикнул из коридора: – Ребята, ну где вы? Помогите мне, пожалуйста… Саша едва не застонала, кто-то вздрогнул – вокруг шевельнулся воздух, всего на миг пришел в движение и успокоился, будто тоже хотел затаиться. Юра ничего не ответил. Не бросился на помощь. Молчали и бродяги. – Ребята! Хватит вам… Это не химера, это я! – его мольба превратилась почти в физическую Сашину боль. Молчать. Не двигаться. Почти не дышать. Голос ушел дальше. Значит, тварь не заметила, куда они спрятались, чуть отстала в ветвящихся коридорах. Сердце все еще ходуном ходило в Сашиной груди, а вот страх отступал, робко и будто бы нехотя. В теле поселилась странная слабость. Спрятались. Спаслись. Все. Кроме Милы. Выдохнуть все равно было нельзя – казалось, что истлевшая тонкая дверь вот-вот со скрипом приоткроется, и химера тут же все поймет. Юра, стоящий ближе всех к выходу, крепко держал за дверную ручку, будто бы только она могла всех спасти. Не могла. И все это прекрасно понимали. По полу тянуло влажным сквозняком. В коридоре грохотали чужие шаги. Время стало очень хрупким – казалось, что шевельнешься, и все закончится. – Это пытка… – слабо выдохнула Саша, когда шаги почти растворились в пустых коридорах. Щелкнул одинокий фонарик. – Что?.. – Юра чуть оторвался от двери. Оказывается, он прижимался к ней ухом. Щеки его побагровели от напряжения. – Как можно так жить?.. В вечном страхе, прятаться и забиваться по углам. Из-за каждого поворота… Каждого! Она может появиться отовсюду, и тогда вообще лучше не думать, что… – Мы привыкли, – сказал Юра. – К этому нельзя привыкнуть. И Мила… Из-за чего это, а? Почему никто не может мне сказать?! Они молчали. Отводили глаза. Даже луч фонарика пополз по стене в другую сторону. – Это ведь не жизнь, – распалялась Саша. – Это выживание! Мы уже… Милу оставили. Нельзя так, как же вы не поймете… – А как по-др-ругому? – голос Жени был почти неразличимым. Юра мазнул по ее лицу светом фонаря. – У нас нет выбо-ра. – Так пошли со мной, – предложила Саша. – На поверхность. Там-то мир нормальный! – Только мы уже ненор-рмальные. – Да почему? Вы ведь обычные люди. Вы не должны прятаться по чуланам и плавать в канализации. А Валя? Она ведь маленькая еще, она должна носиться по улицам, снеговиков там лепить, я не знаю… Ее-то за что? – Мы вообще-то о ней заботимся, – Женя разозлилась, голос зазвенел от злобы. – И любим ее, она – наша дочка, если ты не заметила. – Я и не говорю, что это не так. Но она живет, как в тюрьме. Тут даже дышать нечем: сырость, плесень, пыль. Валя не общается с другими детьми, не ест виноград и пряники, не прыгает по лужам… Валь, иди сюда. Где ты?.. Саша знала, что бессильна что-то поменять. Ей хотелось кричать, что это неправильно, они ничего не понимают, нельзя жить в канализации, но она лишь шептала, словно в горячке, и только мечтала крепко прижать Валюшку к себе. – Она р-разве не у тебя? – спросила Женя, и все звуки вокруг словно топором обрубило. Тишина. Едва доносится хриплое дыхание Егора. Юра невесомо постукивает пальцами по стенке. – Я думала, что она бежала с тобой… – медленно ответила Саша, и в ту же секунду по комнате в бешеной пляске заметались лучи фонарей. Бродяги пытались двигаться бесшумно, но их шаги грохотом разносились по пустой комнате. Слабое эхо ползло в коридор, где в любой миг мог раздаться Костин голос (того, ненастоящего Костика), и тогда уже всем будет неважно, где Валя и что с ней. Им понадобилось меньше минуты, чтобы понять – Вали нет. Девочки вообще и не было в этой комнате. Наверное, она осталась в коридоре. С Милой. – Да вы охр-ренели! – шепотом орала Женя, намереваясь вцепиться Саше в лицо. Сашу трясло – она не могла даже представить, что случилось с Валей, оставшейся одной в тоннеле, у мертвого тела своей почти что матери. Светлые кудряшки, стеснительная улыбка и маленькие ручонки…