– Нормально, – сказала она хриплым голосом, будто прокуренным. – Я знаю, кто это. – И кто же? – спросил Юра, все еще сидящий на корточках. Наверное, прошло всего мгновение. Саша вспомнила жаркий день, ощутила на своей шкуре с самого начала. А они даже не заметили. – Это мой брат. – Брат?.. – Мила тяжело дышала, гладя Валю по волосам. – Но… Откуда здесь взяться твоему брату? – Не знаю. Он умер несколько лет назад. Утонул. Это… В общем, это он. Я уверена. – Че за чушь? – спросила Женя. Глаза ее воспаленно горели в полутьме. – Его же похор-ронили, да? А тут… – Это он, – повторила Саша и отвернулась. – Но… – Женя, по-видимому, хотела еще что-то сказать, но Юра не дал ей этого сделать: – Не надо. Не сейчас. Сашины губы дрожали. Дрожали так сильно, что, казалось, рыдания вот-вот перехлестнут плотину, и все начнется заново – зареванная мать, мертвенно скрючившаяся на кровати, папа с потертым чемоданом в руках, свидетельство о смерти, изорванное в клочья… Мать кричала так истошно и дико, что Саша забилась в ванную, только бы не слышать, не чувствовать и не знать. – Нам пора, – она опять не заметила, как Юра подошел и встал неподалеку. Саша чувствовала гниющие внутри воспоминания, ощущала, как они хотят вырваться криком и воем, но лишь молча глядела на кости. Саша горбилась, будто бы если покрепче обхватить себя руками, то будет не так больно. Она должна держаться. Должна выбраться из этого ада, накупить в магазине пряников и колбасы, принести бродягам. Накормить Валю. Отметить свое спасение. Юрин пристальный взгляд прожигал насквозь. – Идем, – кивнула Саша и едва заметно улыбнулась. Через силу и через боль. И улыбка будто бы на мгновение приросла к ее лицу. Они прошли мимо скелета, и Саша даже не оглянулась в его сторону. Ей не хотелось думать, откуда он тут, почему она решила, что это ее мертвый брат, нет, не стоит. Нужно только идти вперед. Выключить голову, сосредоточиться на боли в ноге и хромать, опираясь на Егора. Он молодец. Иногда он почти что тащил ее на себе, и Саша не знала, как отблагодарить его за это. Земляной пол, залитый водой, быстро остался воспоминанием – сначала бродяги поднимались по склону, потом продирались через узкий коридор и наконец ступили грязными ботинками на бледное полотно бетона. Саша обернулась – за ними цепочками тянулись следы с комьями отвалившейся грязи, будто бы те, кто остался призраком, все еще идут рядом с ними. Наверное, и Костя остался призраком. Саше не хотелось о нем говорить, не хотелось видеть чахоточный стыд на лицах. Она пыталась заставить себя поверить, надеяться, что они найдут его, но… Брось. Бродяги вернутся. Отведут ее на поверхность и вернутся. С ним все будет в порядке. С Костей просто не может быть по-другому. Но в груди давило. Не нашли. Не спасли. – Вы как? – порой шепотом спрашивал Юра, и они нестройно отзывались ему. Усталые, изможденные, ослабевшие. Наверное, всем казалось, что дорога будет вечной. И поэтому, когда впереди выросла бетонная лестница вверх, Саша зажмурилась, боясь, что глаза вновь ее обманывают. Юра покачал головой: – Нет, это еще не выход. – Но мы ведь уже близко, да? – жадно спросила Саша. Он помолчал, не глядя ей в глаза. Но потом все же кивнул и отвернулся. Саша первой взлетела на эту лестницу, почти не чувствуя боли в ноге. Даже Валюшка больше не хныкала и не капризничала. Новый коридор шире и чище, над головой ослепительно белеют лампы. Никакой пыли, лишь глянцево лоснятся провода, а по углам больше не таятся изломанные тени. Глаза, привыкшие к полумраку и хилым лучикам света, заслезились. Саша заморгала и потащила Егора за собой, а он, будто бы ослабев, наоборот пошел медленно и нехотя. – Идемте, ну, быстрее, – подгоняла Саша. – Немного же осталось… Еще одна лестница. И еще одна. – Угомонись! – рявкнула Женя, не выдержав. – Валька не может так быстро. Че втопила?! – Мы же почти пришли, – взмолилась Саша. – Свобода! Никаких коридоров, никакой воды, никаких… – Тише, – Юра нахмурился. Саше все было нипочем – она поверила, что все-таки успеет к папе. Понимала, что это глупо и по-детски, но верила. А вдруг он задержится подольше?.. Теперь они шли по широкому тоннелю без единой двери – пересохшее сероватое русло под ногами, тяжелый свод над головой, все подсвечено белизной лампочек. Все как обычно, только Саша летит на всех парах, будто обрела второе дыхание. Будто там, впереди, ее и вправду дожидается папа. Даже мать, бог с ней, она ведь тоже волнуется, еще бы, единственная дочь пропала… – Я больше не могу, – шепнула Мила и, скривившись, упала на пол. Один миг, и все летит к чертям. Сначала Саша хотела закричать, что они не могут сдаваться – сейчас, когда спасение так близко. Что надо идти: «Вставай, Мила, и я потащу тебя на плече, если надо, если ты вдруг…» Но одного взгляда хватило, чтобы крик застрял в глотке. Лицо Милы побагровело. Кровь горячим потоком прилила к лицу, скопилась в глазах, где растворились даже черные зрачки, хлынула из носа… Мила завалилась на бок, слабо улыбаясь им. Руки ее затрясло, словно бы по ним пустили ток. Саша, не чувствуя хромоты, бросилась к Миле. – Милка, не вздумай… – Женя упала на колени первой, схватила Милу, пытаясь унять ее судороги. – Дер-ржись, ну, дер-ржись, потер-рпи, Мил… Заревела Валюшка – истошно, протяжно, во всю мощь своих маленьких легких. На нее никто не обратил внимания. – Что, чем помочь, что делать-то? – повторяла Саша, схватившись за Милу. Егор крепко держал ее трясущуюся голову. Глаза у Милы закатились, обнажив багровые белки, изо рта пошла пена, которая, смешиваясь с кровью, превратилась в бледно-розовую жижу. Мила все еще улыбалась. Словно бы не хотела пугать друзей. – Началось. Держите ее крепче. Всё… Юра стоял чуть поодаль, и Саша едва услышала его голос. Все мелькало перед глазами, ладони онемели – Саша навалилась на Милу и прижала ее к бетону, зажмурившись. Даже сломанная рука осталась где-то там, за чертой. – Милочка, мама… – шептала она, не слыша. – Тихо… – просила Женя с другого бока. – Тихо, Милка, боже, Мила… Казалось, что этому не будет конца. И когда Мила, дернувшись и хрипло застонав, обмякла, Саша едва не расхохоталась – все внутри скрутило таким тугим узлом, что если не зареветь, не засмеяться или не закричать, то грудину попросту разорвет в лохмотья. Не разорвало. Схлынуло. Мила затихла. Расслабилась, став податливой и мягкой, а Саша, чуть отстранившись, разом поняла, что всё. Всё. Распахнутые глаза Милы смотрели в потолок. Кроваво-красные, пустые глаза. Она больше не улыбалась, и странное выражение застыло на бледнеющем лице. Она как будто не хотела оставлять их всех, своих бродяг, и волновалась не за себя, а за них. – Всё. Юра выдохнул, и в его голосе скользнуло едва слышимое облегчение. Глаза заслезились, будто бы от сильного ветра. Егор все еще придерживал Милину голову. Женя, отвернувшись, плакала. Вздрагивали ее костлявые плечи. – Как… – прошептала Саша. – Она же… – Она болела, – ответил Юра и только тогда подошел к ним. Сел на бетон, вытянул ноги в тяжелых ботинках. Вдохнул. Выдохнул. – Чем она болела?.. – Сашин голос даже ей самой показался чужим. Она заметила, что на рукаве осталась розовая кровь, и тошнота, рывком ринувшись к горлу, едва удержалась в Сашином теле. Юра не ответил. Потянулся вперед, дотронулся до остывающего… Нет! Со щек Милы сходила краска, рыхлый подбородок едва заметно дрогнул под Юриными руками. Саша все равно не верила. Он прикрыл пальцами сморщенные веки, положил ладонь Миле на лоб. Помолчал. Егор, глядя в одну точку, раскачивался из стороны в сторону. Женя утирала распухший нос рукавом куртки и пялилась в стену. Она хотела держаться. Хотела быть сильной. Как и Саша. Кажется, даже нога перестала болеть, даже сломанная рука позабылась. Мила лежала перед ними, и было ясно, что она умерла – вроде бы ничего особенного, будто уснула, но нет. Что-то уже происходило с ее телом, что-то почти неуловимое, но все-таки заметное. Неужели именно так и выглядит оболочка без души?.. Милины руки все еще были теплыми. Саша гладила ее ладонь и пыталась представить, через сколько времени эти пальцы нальются холодной тяжестью, окоченеют, но никак не могла этого сделать. Вот же она, кровь, теплая и густая, прямо под тонкой кожей.