Станция снова начинает медленно заполняться. Мать со своим малышом. Мужчина с продуктами. Трое хипстеров во фланели и с бородами. Толпа собирается быстрее, чем я успеваю отмечать каждого. Мне нужно сесть на следующий поезд, чтобы повидаться с мамой и оставить в покое Эвелин. Мне нужно развернуться и пойти спасать Эвелин от нее самой. Вижу два слабых огонька на рельсах. Поезд приближается. Я слышу его грохот. Мама может добраться до дома сама. Эвелин никогда не нуждалась в спасении. Поезд въезжает на станцию. Двери открываются. Люди выходят наружу. И только когда двери закрываются, я понимаю, что вошла в вагон. Эвелин доверяет мне свою историю. Эвелин доверяет мне свою смерть. И в глубине души я знаю, что остановить ее было бы предательством. Независимо от моих чувств к ней, я знаю, что она в здравом уме. Я знаю, что с ней все в порядке. Я знаю, что она имеет право умереть так, как жила, полностью на своих собственных условиях, не оставляя ничего на волю судьбы или случая, сохраняя власть над всем этим в собственных руках. Я хватаюсь за холодную металлическую стойку. Меня качает и трясет. Пересаживаюсь на другой поезд. И только оказавшись у выхода для прибывающих и увидев машущую рукой маму, понимаю, что целый час пребывала почти в оцепенении. Слишком много всего. Мой отец, Дэвид, книга, Эвелин. Мама уже близко, и я обнимаю ее, прижимаюсь лицом к плечу и плачу. Слезы, что льются из меня, собирались годами. Чувство такое, будто какая-то прежняя версия меня прорывается наружу, прощается и уходит, освобождая место для меня новой. Той, которая сильнее, циничнее к людям и оптимистичнее в отношении моего места в мире. – Ох, милая. – Мама сбрасывает с плеча сумку, не обращая внимания, куда та упадет, не обращая внимания на людей, которым приходится обходить нас. Она крепко обнимает меня обеими руками, гладит по спине. Я плачу, и мне не стыдно. Плачу и не спешу объясняться. С хорошей матерью не надо ни стесняться слез, ни объясняться. Хорошая мать все поймет и сделает все сама. А моя мать всегда была хорошей, замечательной. Я наконец отстраняюсь. Вытираю глаза. Слева и справа мимо нас проходят люди, бизнес-леди с кейсами, семьи с рюкзаками. Некоторые пялятся на нас. Но к этому я привыкла. Даже в таком плавильном котле, как Нью-Йорк, немало тех, кого удивляет, что мать и дочь могут выглядеть так, как мы. – В чем дело, дорогая? – спрашивает мама. – Даже не знаю, с чего начать, – говорю я. Она берет меня за руку. – Я, пожалуй, откажусь от попыток доказать тебе, что понимаю систему метро, и мы просто возьмем такси. Что скажешь? Я смеюсь и киваю, вытирая уголки глаз. К тому времени, когда мы располагаемся наконец на заднем сиденье такси, и на консоли снова бегут фрагменты утренних новостей, я уже беру себя в руки и дышу легко и свободно. – Рассказывай, – говорит мама. – Что произошло? Рассказать все, что знаю? Мы всегда верили – и это мучило и угнетало нас, – что мой отец умер за рулем пьяным. Должна ли я сказать, что это неправда? Должна ли обменять одно прегрешение на другое? Должна ли сказать, что у него был роман с мужчиной? – Мы с Дэвидом официально разводимся, – говорю я. – Мне так жаль, милая. Знаю, это должно было быть тяжело. Я не могу обременять ее тем, в чем подозреваю Эвелин. Просто не могу. – И я скучаю по папе. Ты скучаешь по папе? – Господи. Каждый день. – Он был хорошим мужем? Она как будто застигнута врасплох. – Да, он был отличным мужем. Почему ты спрашиваешь? – Не знаю. Наверное, я только что поняла, что не очень много знаю о ваших отношениях. Каким он был? С тобой? Она улыбается, как будто пытается остановить себя, но просто не может. – О, он был такой романтик. Каждый год третьего мая покупал мне шоколад. – Я думала, ваша годовщина в сентябре. – Да, в сентябре, – смеется мама. – Но он всегда, уж не знаю почему, баловал меня третьего мая. Говорил, что одних только официальных праздников недостаточно. Что нужно придумать какой-то только для меня. – Действительно мило. Наше такси выезжает на шоссе. – И он писал прекрасные любовные письма. По-настоящему прелестные. Со стихами о том, какой красивой он меня считает, что было глупо, потому что я никогда не была красивой. – Конечно, была, – возражаю я. – Нет, – как ни в чем не бывало говорит она и качает головой. – Не была. Но, боже, с ним я чувствовала себя мисс Америкой! Я смеюсь. – Похоже, довольно страстный брак. Мама молчит. Потом похлопывает меня по руке и говорит: – Нет. Я бы так не сказала. Мы просто очень нравились друг другу. У меня было такое чувство, словно, встретив его, я встретила свою вторую половинку. Кого-то, кто понимал меня, с кем я чувствовала себя в безопасности. На самом деле никакой страсти не было. Не было желания сорвать друг с друга одежду. Мы просто знали, что сможем быть счастливы вместе. Мы знали, что сможем вырастить ребенка. Мы также знали, что это будет нелегко и что нашим родителям это не понравится. Но во многих отношениях это только сблизило нас. Мы против всего мира, как-то так. Знаю, сейчас это непопулярно. В наши дни все ищут какой-нибудь сексуальный брак. Но я была по-настоящему счастлива с твоим отцом. Мне нравилось, что он заботится обо мне и что я забочусь о нем. Нравилось, что есть кто-то, с кем можно проводить время. Я всегда находила его таким очаровательным. Все его мнения, его талант. Мы могли говорить практически о чем угодно. Часами напролет. Мы часто засиживались допоздна, даже когда ты была маленькой, и просто разговаривали. Он был моим лучшим другом. – Так вот почему ты так и не вышла замуж во второй раз? Мама обдумывает вопрос. – Знаешь, это забавно. К вопросу о страсти. С тех пор как мы потеряли твоего отца, я время от времени испытываю страсть к мужчинам. Но я бы отдала все это всего за несколько дней с ним. Для еще одного ночного разговора. Страсть никогда не имела для меня большого значения. Но та близость, которая у нас была… вот ею я дорожила. Может быть, однажды я расскажу ей все, что знаю. Может быть, я никогда этого не сделаю. Может быть, я включу это в биографию Эвелин или, возможно, расскажу об этом от лица Эвелин, не раскрывая, кто сидел на пассажирском сиденье той машины. Может быть, я полностью опущу эту часть. Думаю, я готова солгать, чтобы защитить свою мать. Думаю, я готова скрыть правду от общественности в интересах счастья и душевного покоя человека, которого очень люблю. Я не знаю, что мне делать. Но уверена, что буду руководствоваться тем, что, по моему мнению, будет лучше для моей матери. И если это произойдет в ущерб моей честности и прямоте, что ж, я согласна. Абсолютно согласна. – Думаю, мне просто очень повезло найти такого спутника жизни, как твой отец, – говорит моя мама. – Найти такую родственную душу. Личная жизнь каждого человека, стоит лишь копнуть чуть поглубже, оригинальна, интересна, полна нюансов и не поддается простому определению. И, может быть, однажды я найду кого-нибудь, кого полюблю так, как Эвелин любила Селию. Или, может быть, я просто найду кого-нибудь, кого полюблю так, как мои родители любили друг друга. Знать, что нужно искать это, знать, что любовь бывает разной, – на данный момент мне достаточно. Я все еще многого не знаю о своем отце. Может быть, он был геем. Может быть, он считал себя натуралом, но влюбленным в одного мужчину. Может быть, он был бисексуалом. Или кем-то еще. Но на самом деле это не имеет значения, вот в чем дело. Он любил меня. И он любил мою маму. И что бы я ни узнала о нем сейчас, главное не изменится. Таксист высаживает нас перед моим крыльцом, и я хватаю мамину сумку. Мы с ней входим в квартиру. Мама предлагает приготовить на ужин свой знаменитый кукурузный чаудер, но, увидев, что в холодильнике у меня почти ничего нет, соглашается заказать пиццу. Когда приносят еду, она спрашивает, не хочу ли я посмотреть фильм с Эвелин Хьюго, и я почти смеюсь, прежде чем понимаю, что она серьезно. – Мне не терпелось посмотреть «Все для нас» с тех пор, как ты сказала, что берешь у нее интервью.