– У вас рак молочной железы? Она кивает. – Как далеко продвинулась болезнь? – Достаточно далеко, чтобы поторопиться и закончить это дело. Она смотрит на меня, и я отвожу глаза. Не знаю почему. Не от злости. От стыда. Я чувствую себя виноватой и глупой. Многое во мне не принимает Эвелин, и очень малое сочувствует ей. – Я видела, как моя дочь прошла через это, – продолжает Эвелин. – Я знаю, что меня ждет впереди. Мне важно привести свои дела в порядок. В дополнение к завершению последней копии моего завещания и распоряжений относительно Грейс я передала свои самые ценные платья аукционному дому «Кристис». И это… это последнее. Письмо. Книга. Ты… – Я ухожу. Не могу больше. Эвелин начинает говорить что-то, и я останавливаю ее. – Нет. Не хочу ничего больше от вас слышать. Не говорите больше ни слова, черт возьми. Ладно? Но она все же что-то говорит, и, сказать откровенно, я не удивлена. – Просто собиралась сказать, что понимаю тебя и что мы увидимся завтра. – Завтра? – Я только теперь вспоминаю, что мы еще не закончили. – Завтра фотосессия. – Не уверена, что смогу вернуться. – Что ж, – говорит Эвелин, – я очень на это надеюсь. 67 Придя домой, по привычке бросаю сумочку на диван. Я устала, я зла, и глаза сухие, будто их отжали, как выстиранное белье. Сажусь, не потрудившись снять пальто и туфли. Отвечаю на мамин имейл с информацией о ее завтрашнем рейсе. Поднимаю ноги и кладу их на столик. Точнее, на лежащее на нем письмо. И только тогда до меня доходит, что в квартире появился кофейный столик. Его вернул Дэвид. А на столике конверт с моим именем и адресом. M – Не стоило забирать столик. Он мне не нужен. И на складе ему делать нечего. Я повел себя недостойно, когда уходил. В конверте ключ от квартиры и визитная карточка моего адвоката. Больше сказать нечего, кроме того, что я благодарен тебе – ты сделала то, чего не смог я. – Д Я кладу письмо на стол. Снова поднимаю ноги. С трудом вылезаю из пальто. Сбрасываю туфли. Откидываю голову назад. Дышу. Не думаю, что расторгла бы свой брак без Эвелин Хьюго. Не думаю, что смогла бы противостоять Фрэнки без Эвелин Хьюго. Не думаю, что у меня появился бы шанс написать стопроцентный бестселлер без Эвелин Хьюго. Не думаю, что поняла бы истинную глубину преданности мне моего отца без Эвелин Хьюго. Поэтому я думаю, что Эвелин ошибается только в одном. Моя ненависть не так проста. 68 Добравшись утром до квартиры Эвелин, я обнаруживаю, что не могу вспомнить, когда вообще приняла решение прийти. Я просто проснулась и в какой-то момент поймала себя на том, что выхожу из дома. А свернув за угол по дороге от метро, поняла, что ни в коем случае не могла бы не прийти. Я не могу и не стану делать ничего, что скомпрометировало бы мое положение в «Виван». Я не для того боролась за должность колумниста, чтобы взбрыкнуть в последнюю минуту. Прихожу в ровно назначенное время, но почему-то оказываюсь последней. Дверь открывает Грейс, и вид у нее такой, словно она пережила ураган. Волосы растрепались и выбиваются из хвоста, а улыбку на лице она старается удержать из последних сил. – Явились почти на сорок пять минут раньше, – шепчет мне Грейс. – Эвелин ни свет ни заря вызвала визажиста, чтобы тот заранее привел ее в порядок. В полдевятого пришел консультант по освещению, показал самое удачное место в доме. Оказывается, это терраса, которую я особенно и не убирала, потому что на улице все еще холодно. В любом случае последние два часа драила террасу сверху донизу. – Грейс шутливо склоняет голову мне на плечо. – Слава богу, что ухожу в отпуск. – Моник! – окликает Фрэнки, увидев меня в коридоре. – Ты почему так долго? Я смотрю на часы. – Сейчас одиннадцать ноль шесть. Я помню, как пришла к Эвелин Хьюго в первый день. Помню, как сильно нервничала, какой величественной и недосягаемой она казалась. Теперь я вижу ее мучительно, страдающе человечной. Но для Фрэнки все это в новинку. Она не видела настоящую Эвелин. Она все еще думает, что мы фотографируем не столько человека, сколько икону. Я выхожу на террасу и вижу Эвелин среди осветительных приборов, отражателей, проводов и камер. Вокруг суетятся люди. Она сидит на табурете. Ее седые волосы развевает искусственный ветер. Эвелин снова выбрала свой любимый изумрудно-зеленый цвет – на этот раз шелковое платье с длинными рукавами. Где-то на заднем фоне звучит Билли Холидей. За спиной Эвелин светит солнце. Она – центр вселенной. И чувствует себя как дома. Она улыбается в камеру, ее карие глаза сияют, но не так, как при мне, а по-особенному. В центре внимания, на глазах у всех она держится естественно и уверенно, и я спрашиваю себя, какая Эвелин настоящая – та, с которой я разговаривала последние две недели, или та, которую я вижу перед собой сейчас. Даже в свои почти восемьдесят лет она распоряжается всем и всеми. Звезда – всегда и навсегда звезда. Эвелин родилась, чтобы стать знаменитой. Ей помогло тело. Ей помогло лицо. Но сейчас, впервые наблюдая ее перед камерой, я понимаю, что, даже родившись с меньшими физическими способностями, она, вероятно, все равно достигла бы вершины. Просто в ней есть нечто. Это особенное, неуловимое нечто, заставляющее людей останавливаться и смотреть на нее. Она замечает меня за спиной у одного из осветителей и машет рукой, подзывает к себе. – Всем, всем. Нам нужно несколько фотографий – Моник и меня. Вместе. Пожалуйста. – Ох, Эвелин, – вздыхаю я. – Я не хочу фотографироваться. Я не хочу даже находиться рядом с ней. – Пожалуйста, – говорит она. – Чтобы этот момент остался в памяти. Кто-то смеется, как будто Эвелин шутит. Потому что, конечно, никто не мог забыть Эвелин Хьюго. Но я знаю, что она говорит серьезно. И вот, в джинсах и блейзере, я подхожу к ней и снимаю очки. Я чувствую жар прожекторов, их свет слепит меня, ветер обдувает лицо. – Эвелин, я знаю, что для вас это не новость, – говорит фотограф, – но, боже, как же любит вас камера. – Ну, – Эвелин пожимает плечами. – Услышать еще раз никогда не повредит. Глубокий вырез платья открывает все еще впечатляющую ложбинку, и мне приходит в голову, что грудь, сделавшая ее знаменитой, станет тем, что в конце концов сведет ее в могилу. Эвелин ловит мой взгляд и улыбается. Искренне, по-доброму. В этой улыбке есть что-то почти заботливое, как будто она хочет спросить, как у меня дела, как будто ей не все равно. А потом, в какой-то момент озарения, я понимаю, что так оно и есть. Эвелин Хьюго хочет знать, что со мной все в порядке, что после всего случившегося со мной все равно все будет в порядке. В этот миг слабости я ловлю себя на том, что обнимаю ее за плечи. Еще через секунду мне уже хочется отстраниться, я не готова быть так близко. – Отлично! – говорит фотограф. – Вот так! Я не могу убрать руку. И поэтому притворяюсь. Притворяюсь, для одного снимка, что я не комок нервов. Притворяюсь, что я не в ярости, не в замешательстве, не убита горем, не разорвана в клочья, не разочарована, не шокирована и не чувствую себя неловко. Я притворяюсь, что просто очарована Эвелин Хьюго.