– Ты еще любишь меня? – спросила я. Она не ответила. – А вот я тебя по-прежнему люблю. Клянусь тебе в этом. – Я… не думаю, что нам следует говорить об этом. Разве что… – Разве что – что? – Да так… Ничего ведь не изменилось, Эвелин. – Все изменилось. – Людям по-прежнему нельзя знать, какие мы на самом деле. – Элтон Джон открыто признался во всем. Уже много лет тому назад. – У Элтона Джона нет ребенка и карьеры, основанной на вере его аудитории в то, что он – настоящий мужчина. – Ты хочешь сказать, мы потеряем работу? – Думаю, ты и сама это понимаешь. – Что ж, позволь объяснить тебе, что именно изменилось. Теперь мне наплевать. Я готова все это выложить. – Ты сейчас несерьезно. – Совершенно серьезно. – Эвелин, мы не виделись столько лет. – Я знаю, что ты вполне могла забыть меня. Знаю, что ты была с Джоан. Уверена, что и с другими. – Я подождала, надеясь, что она поправит меня, надеясь, что она скажет: нет, не было никаких других. Но она промолчала, и я продолжала: – Но можешь честно сказать, что больше не любишь меня? – Конечно же нет. – Вот и я не могу. Я не переставала любить тебя ни на день, ни час, ни на минуту. – Но вышла замуж за кого-то еще. – Я вышла за него потому, что он помог мне забыть тебя, а вовсе не потому, что я тебя разлюбила. Я услышала, как Селия глубоко вздохнула. – Я прилечу в Лос-Анджелес. И мы поужинаем, хорошо? – Поужинаем? – переспросила она. – Просто поужинаем. Нам есть о чем поговорить. Полагаю, уж долгую, приятную беседу мы можем себе позволить. Может, через пару недель? Гарри присмотрит за Коннор. Я смогу пробыть там несколько дней. Селия снова надолго замолчала. Я понимала, что она размышляет. Мне казалось, это определяющий момент для моего будущего – нашего будущего. – Хорошо, – сказала она. – На ужин я согласна. * * * В то утро, когда я выезжала в аэропорт, Макс еще спал. Позднее, днем, ему вроде как нужно было быть на съемках для вечернего шоу, поэтому я пожала ему на прощание руку, а потом вытащила из гардероба сумку с вещами. Я никак не могла определиться, хочу ли брать с собой письма Селии. Я сохранила их все, вместе с конвертами, и они лежали в коробке у дальней стенки шкафа. В последние дни, собирая вещи, которые я намеревалась взять с собой, я то укладывала их в чемодан, то доставала оттуда. Я перечитывала их каждый день с тех пор, как мы с Селией снова начали разговаривать. Я не хотела расставаться с ними. Мне нравилось пробегать пальцами по словам, ощущая, как ручка прошлась по бумаге; нравилось слышать в голове ее голос. Но теперь я летела на встречу с ней, поэтому решила, что они мне не нужны. Я надела сапоги, подхватила куртку, расстегнула сумку и, вытащив письма, спрятала их в шкафу за мехами. Потом оставила записку Максу: «Максимилиан, я вернусь в четверг. С любовью, Эвелин». Коннор была на кухне – зашла за «Поп-тартс», перед тем как отправиться в дом Гарри, где ей предстояло оставаться до моего возвращения. – А что, у твоего отца нет «Поп-тартс»? – спросила я. – Не с коричневым сахаром. Он покупает клубничные, а я их ненавижу. Я притянула ее к себе и поцеловала в щечку. – Пока. Веди себя хорошо, пока я в отъезде. Она закатила глаза, и я даже не поняла – это из-за поцелуя или же из-за наставления? Ей только что исполнилось тринадцать, уже начинался переход в юность, и это разбивало мое сердце. – Ага, – сказала она. – Пока-пока. Я прошла по дорожке к ожидавшему меня лимузину. Передала водителю сумку, и лишь тогда, в самый последний момент, до меня дошло, что после ужина с Селией она, быть может, скажет мне, что больше не желает меня видеть. Возможно, она даже скажет мне, что, на ее взгляд, нам больше не следует и разговаривать. И тогда мне придется лететь назад, тоскуя по ней даже больше, чем когда-либо раньше. Я решила, что хочу иметь письма при себе. Они были нужны мне. – Подождите минутку, – бросила я водителю и кинулась обратно в дом. Коннор, с рюкзачком за плечами, как раз выходила из лифта, когда я ворвалась внутрь. – Уже вернулась? – спросила она. – Кое-что забыла. Приятных тебе выходных, солнышко. Скажи папе, что я буду через несколько дней. – Ага, хорошо. Кстати, Макс только что встал. – Люблю тебя, – сказала я, нажимая кнопку лифта. – И я тебя, – ответила Коннор. Она помахала мне рукой на прощание и вышла из дома. Поднявшись наверх, я прошла в спальню. Макс копался в моем гардеробе. Письма Селии, столь бережно мною хранимые, были разбросаны по всей комнате, в большинстве своем – вырванные из конвертов, словно какой-нибудь спам. – Ты что творишь? – спросила я. Он был в черной футболке и спортивных штанах. – Что я творю? Это уж слишком! Приходишь сюда – и спрашиваешь, что я творю. – Это мои письма. – О да, я вижу, ma belle. Я наклонилась и попыталась забрать у него письма. Он отодвинул их в сторону. – У тебя что – роман? – спросил он с улыбкой. – Это так по-французски! – Макс, давай не будем… – Я вовсе не против легкой неверности, дорогая. Если все делается с должным почтением. И если не остается вещественных доказательств. По тому, как он произнес это, я поняла, что, будучи уже женатым на мне, он спал и с другими. Интересно, прикинула я, есть ли хоть одна женщина, которой ничто не грозит с мужчинами вроде Макса и Дона. Вероятно, многие женщины, подумала я, полагают, что мужья не стали бы им изменять, если бы были такими же красивыми, как Эвелин Хьюго. Но ни одного из мужчин, которых я любила, это не останавливало. – Я тебя не изменяю, Макс. Может, уже прекратишь все это? – Может, и не изменяешь, – сказал он. – Я даже склонен в это поверить. Но вот во что я не могу поверить, так это в то, что ты – лесбиянка. Я закрыла глаза. Во мне клокотал такой гнев, что нужно было отключиться от всего, чтобы собраться в собственном теле. – Я не лесбиянка. – Эти письма позволяют в этом усомниться. – Эти письма тебя никак не касаются. – Возможно, – сказал Макс. – Если в них говорится лишь о том, что Селия Сент-Джеймс чувствовала к тебе в прошлом, – тогда я не прав и сразу же уберу их и извинюсь перед тобой. – Хорошо.