14 – Давай с этого завтра и продолжим, – говорит Эвелин. Солнце давно село. Оглянувшись, я замечаю разбросанные по всей комнате остатки завтрака, ланча и обеда. – О’кей. – Кстати, – добавляет она, когда я уже встаю. – Мой агент по рекламе получил сегодня имейл от вашего редактора. Просит о фото для обложки на июньский номер. – О… – Фрэнки уже несколько раз пыталась со мной связаться, и я знаю, что должна позвонить ей, ввести в курс дела. Просто я не уверена, каким будет мой следующий шаг. – Я так понимаю, что ты не рассказала им о плане. – Еще нет. – Я убираю в сумку лэптоп. Мне неприятна проскользнувшая в ответе нотка застенчивости. – Хорошо, – говорит Эвелин. – Не собираюсь тебя судить, если тебя это беспокоит. Видит бог, я не поборница правды. Я смеюсь. – Ты сделаешь то, что нужно сделать. – Сделаю. Я просто не знаю, что именно сделаю. * * * За дверью дома меня дожидается посылка от мамы. Беру ее и обнаруживаю, что она необычайно тяжелая. В результате я просто толкаю ее ногой по выложенному плиткой полу, потом втаскиваю по лестнице, преодолевая ступеньку за ступенькой, и наконец втягиваю в квартиру. Коробка доверху набита папиными фотоальбомами. В правом нижнем углу каждого четкая надпись – «Джеймс Грант». Забыв обо всем на свете, опускаюсь на пол и начинаю просматривать альбомы один за другим. Фотографии режиссеров на съемочной площадке, знаменитых актеров, скучающей массовки – кого здесь только нет. Отец любил свою работу. Ему нравилось снимать людей, не обращавших на него ни малейшего внимания. Помню однажды, примерно за год до смерти, он уехал на два месяца в Ванкувер. Мы с мамой дважды навещали его, но там было намного холоднее, чем в Лос-Анджелесе. Я спросила его почему. Почему он не нашел работу дома? Почему согласился взять эту? Он ответил, что хотел заняться чем-то таким, что воодушевило бы его. «Когда-нибудь, Моник, тебе тоже придется это сделать. Когда постареешь. Тебе придется найти такую работу, которая возносит тебя, а не опускает. Понимаешь? Обещаешь мне это?» – Он протянул руку, и я пожала ее, как будто мы скрепили какой-то деловой договор. Мне было тогда шесть. А когда исполнилось восемь, его уже не было с нами. Я всегда хранила в сердце сказанное им. В подростковые годы я ощущала потребность найти такую страсть, которой могла бы отдаться всей душой. Дело это было нелегкое. В средней школе, когда отца давно уже не было, я попробовала и театр, и оркестр. Попыталась вступить в хор. Испытала свои силы в футболе и публичных дебатах. В какой-то момент, показавшийся прозрением, я даже занялась фотографией, надеясь, что она вознесет меня, как когда-то вознесла отца. Но только когда в первый год учебы в университете Южной Калифорнии мне дали задание написать очерк о товарище по группе, я ощутила в груди что-то похожее на воодушевление. Мне понравилось писать о реальных людях. Понравилось находить такие интерпретации реального мира, которые откликались в сердцах. Понравилась идея связывать людей, рассказывая их истории. Следуя зову этой части сердца, я поступила в школу журналистики при Нью-Йоркском университете. Потом была практика на Нью-Йоркском общественном радио. Я работала фрилансером, жила от чека до чека, кое-как сводя концы с концами, пока не попала в «Дискурс», где познакомилась с Дэвидом, занимавшимся там редизайнингом сайта, потом в «Виван», а вот теперь к Эвелин. Слова, сказанные отцом в холодный день в Ванкувере, стали, по сути, основой всей моей жизненной траектории. Послушала бы я его, если бы он не умер? Цеплялась бы за каждое сказанное им слово так крепко, если бы его советы не ощущались как завет? В конце последнего фотоальбома нахожу много снимков, сделанных, похоже, не на съемочной площадке, а на барбекю. На одном из них узнаю на заднем плане маму, на другом – нахожу себя с родителями. На фотографии мне не больше четырех. Я держу в руке кусочек торта и смотрю прямо в камеру. Мама держит меня, а папа обнимает рукой нас обеих. В то время многие все еще звали меня по первому имени – Элизабет. Элизабет Моник Грант. Мама полагала, что со временем я стану Лиз или Лизи. Но отцу всегда нравилось имя Моник, и он называл меня только так. Я частенько напоминала ему, что меня зовут Элизабет, а он отвечал, что я могу зваться любым именем, какое только мне нравится. Когда он умер, мы с мамой поняли, что мне нужно быть Моник. Мы почтили его желание, чуточку смягчив тем самым боль. Так второе имя стало первым. И мама часто напоминает, что оно – подарок папы. Глядя на фотографию, я вдруг замечаю, что они прекрасно смотрятся вместе. Джеймс и Анджела. Я знаю, чего им стоило построить жизнь и вырастить меня. Белая женщина и черный мужчина в начале 80-х; брак, не обрадовавший ни одну, ни другую семью. Мы часто переезжали до смерти папы, стараясь найти район, где родители чувствовали бы себя спокойно, как дома. Мою мать плохо принимали в Болдуин-Хиллз. Мой отец не чувствовал себя комфортно в Брентвуде. Только в школе я встретила девочку, выглядевшую так же. Ее звали Яэль. Ее отец был доминиканцем, а мать из Израиля. Ей нравилось играть в футбол. Мне нравились игры с переодеванием. Мы почти ни в чем не сходились. Но мне нравилось, как Яэль отвечала, когда ее спрашивали, еврейка ли она: «Я еврейка наполовину». Никто из моих знакомых не был наполовину кем-то. Долгое время я ощущала себя двумя половинками. После смерти отца я чувствовала себя одной маминой половинкой и одной потерянной половинкой. Без той, оторванной, половинки я ощущала себя неполной. Но на фотографии 1986 года мы трое – я в комбинезончике, папа в рубашке поло и мама в джинсовой курточке – смотримся как одно целое. Я ничуть не похожа на две половинки, я – одно, единое и любимое. Я скучаю по папе. Скучаю постоянно. Но вот в такие моменты, когда заканчивается работа, которая может возвысить, мне так хочется хотя бы написать ему письмо и рассказать о том, что я делаю. И чтобы он ответил. Я уже знаю, что бы он написал. Что-то вроде «горжусь тобой. Люблю». Но все равно я хотела бы его получить. * * * – Итак, – говорю я. Это место за столом Эвелин стало чем-то вроде второго дома. Я уже рассчитываю на утренний кофе от Грейс. Он заменил мне привычный «Старбакс». – Начнем с того, на чем остановились вчера. Вы подошли к началу съемок «Маленьких женщин». Поехали. Эвелин смеется. – А вы хорошо со всем этим освоились. – Я быстро учусь. 15 Позади неделя репетиций. Мы с Доном лежали в постели. Он спросил, как дела, и я призналась, что Селия и впрямь хороша, как мы и ожидали. – Что ж, на этой неделе первым номером снова пойдет «Народ округа Монтгомери». Я опять на вершине. Контракт истекает в конце года. Ари Салливан готов на все, лишь бы я был доволен. Ты только скажи – и ее здесь больше не будет. – Нет. – Я положила руку ему на грудь и голову на плечо. – Все в порядке. Моя роль ведущая, ее – второго плана. Беспокоиться особенно не о чем. К тому же кое-что в ней мне нравится. – Мне в тебе тоже кое-что нравится. – Он подтянул меня на себя, и все мои беспокойства улетели без следа. На следующий день в перерыве на ланч, когда Джой и Руби отошли за турецким салатом, Селия перехватила мой взгляд. – Как насчет молочного шейка? Не хочешь? Наш диетолог определенно не обрадовался бы, увидев меня с молочным шейком. Но если не узнает, то и расстраиваться не будет, решила я. Через десять минут мы уже мчались в розовом «Шевроле» Селии в направлении Голливудского бульвара. Водила Селия отчаянно, и я вцепилась в ручку дверцы, как будто она могла спасти мне жизнь. На перекрестке бульвара Сансет и Кауэнга мы остановились на красный свет. – Вообще-то я имела в виду «Швабс», – усмехнулась Селия. «Швабс» был в то время популярным заведением, куда любили захаживать известные люди. А еще, как знали практически все, там едва ли не ежедневно работал Сидней Скольски из «Фотоплей». Селия хотела, чтобы ее там увидели. И не просто увидели, а увидели со мной. – Что за игру ты затеяла? – спросила я. – Я не играю, – с наигранной обидой возразила она. – Ох, Селия. – Я покачала головой. – У меня в этом бизнесе опыта побольше, чем у тебя. Это ты только вчера с грузовика с репой свалилась[16]. Ты нас не равняй. Светофор загорелся зеленым, и Селия дала газу. – Я из Джорджии. Из-под Саванны. – И что? – А то, что ни с какого грузовика с репой я не падала. Меня оттуда парень из «Парамаунта» вытащил. Прозвучало это немного угрожающе – вот, мол, кто-то прилетел за ней специально, как богатый жених за завидной невестой. Я пробилась в этот город кровью, потом и слезами, тогда как за Селией прибежали из Голливуда еще до того, как она стала что-то из себя представлять.