– Да, упала. Прямо лицом на стол. Скула пострадала сильнее всего. Мы обе знали, что я лгу. Я и по сей день не уверена, зачем Гвен спросила, упала ли я. Хотела ли она избавить меня от необходимости лгать или ободряла таким образом и предлагала успокоиться? Я была не единственной, кого били. И многие женщины вели себя так же, как я тогда. Существовал определенный социальный кодекс, первое правило которого гласило: молчи. Через час меня доставили на съемочную площадку. Нам предстояло снять сцену на берегу. Дон сидел сзади режиссера, в кресле, деревянные ножки которого утопали в песке. Он сразу подбежал ко мне. – Как ты себя чувствуешь, дорогая? – с такой искренней заботой спросил он, что на мгновение я даже засомневалась – может быть, ничего не случилось? – Я в порядке. Давайте займемся делом. Все заняли свои места. Звукорежиссер включил микрофоны. Осветители проверили, все ли в порядке с освещением. Я отогнала посторонние мысли. – Подождите, подождите! – закричал режиссер. – Ронни, что у нас происходит… – Он отошел от камеры. Прикрыв микрофон, Дон положил руку мне на грудь и прошептал на ухо: – Эвелин, мне так жаль. Я отстранилась и посмотрела на него. Никто и никогда не извинялся за то, что ударил меня. – Я не должен был поднимать на тебя руку. – Его глаза наполнились слезами. – Мне так стыдно. Стыдно за то, что я сделал. – Он жалобно поморщился. – Я сделаю все, чтобы заслужить твое прощение. Может быть, жизнь, к которой я стремилась, была не так уж далека. – Ты можешь меня простить? Может быть, все было ошибкой. Может быть, это вообще ничего не значило. – Конечно, могу. Режиссер побежал к камере, и Дон убрал руки с микрофонов и отступил. – И… начали! За «Еще один день» нас обоих номинировали на награды Академии. Все сошлись на том, что дело отнюдь не в нашем таланте. Людям просто нравилось видеть нас вместе. Я и по сей день не уверена, что мы действительно настолько хороши в этой картине. «Еще один день» – единственный фильм с моим участием, который я так и не смогла заставить себя посмотреть. 12 Мужчина бьет тебя, просит прощения, и ты думаешь, что ничего такого больше не случится. Но потом ты говоришь, что не уверена, хочешь ли иметь детей, и он бьет тебя снова. Ты оправдываешь его – мол, сама виновата, сказала не так, как надо, грубовато. Конечно, когда-нибудь и ты захочешь детей. Наверняка. Ты просто сомневаешься, что сумеешь совместить семью и кино. Надо было объяснить это все яснее. На следующее утро он просит прощения и приносит цветы. Опускается перед тобой на колени. Третий раз случается, когда вы расходитесь во мнении насчет того, идти в «Романофф’c» или остаться дома. Он прижимает тебя спиной к стене, и ты понимаешь, что речь идет о публичном имидже вашего брака. Четвертый – после того, как вас обоих обнесли «Оскарами». Ты в шелковом, изумрудно-зеленом платье на одно плечо. Он – в смокинге с фалдами. На афтерпати он, заливая обиду, выпивает лишнего. Ты собираешься сесть на переднее сиденье автомобиля. Он расстроен из-за того, что проиграл. Ты говоришь, что все о’кей. Он говорит, что ты ничего не понимаешь. Ты напоминаешь, что тоже проиграла. Он говорит, что, мол, да, но твои родители – хлам с Лонг-Айленда, и от тебя никто ничего не ждет. Тебе бы пропустить это мимо ушей, но ты говоришь: «Я из Адской кухни, болван». Он открывает дверцу и вытаскивает тебя из машины. На следующее утро он приползает к тебе в слезах, но ты уже не веришь ему. Но все заканчивается тем же, чем и раньше. Ты прощаешь его ровно так же, как чинишь дырку в платье или заклеиваешь трещинку в окне. Я приняла эту роль с извинениями и прощениями, потому что так легче, чем докапываться до корня проблемы, я уже вошла в нее, когда в один прекрасный день в мою гримерную заглянул с хорошими новостями Гарри Кэмерон. «Маленьким женщинам» дали зеленый свет. – Ты играешь Джо, Рейли – Мег, Джой Натан – Эми, а Селия Сент-Джеймс – Бет. – Селия Сент-Джеймс? Из студии «Олимпиен»? Гарри кивнул. – Ты хмуришься? А я думал, обрадуешься. – Ох… – Я повернулась к нему. – Я рада. Правда, рада. – Тебе не нравится Селия Сент-Джеймс? Я улыбнулась. – Боюсь, буду бледно выглядеть на фоне этой малолетней сучки. Гарри откинул голову и рассмеялся. Внимание прессы Селия привлекла в начале года. Девятнадцатилетняя девушка, она сыграла овдовевшую мать в военной драме. Все только и говорили, что в следующем году она обязательно получит номинацию. Именно такую студия и хотела на роль Бет. И именно такую особу мы с Руби на дух не переносили. – Тебе двадцать один, ты замужем за величайшей звездой современности, и тебя только что номинировали на «Оскар». Гарри был прав, но и я тоже. Селия могла стать проблемой. – О’кей. Я готова. Я выложусь на все сто, так что зрители, посмотрев кино, будут спрашивать: «Бет? Это кто? А, средняя сестра, та, которая умирает? А что с ней?» – Нисколько в этом не сомневаюсь. – Гарри обнял меня одной рукой. – Ты восхитительна, Эвелин. И это знает весь мир. Я улыбнулась. – Ты действительно так думаешь? Это то, что должен знать о звездах каждый. Нам нравится слышать, что нас обожают, и мы хотим, чтобы это повторяли как можно чаще. Уже в более поздние времена люди часто подходили ко мне с такими словами: «Вы, конечно, устали слушать все эти восторги и восхваления», и я всегда, как бы в шутку, отвечала: «О, еще разок лишним не будет». Но правда в том, что похвала сродни наркотику. Чем больше ее получаешь, тем больше ее требуется, чтобы сохранять равновесие. – Да, я действительно так думаю. Я поднялась со стула, чтобы обнять Гарри, но повернулась так, что моя щека, с синяком под глазом, попала под свет. Гарри тут же пробежал взглядом по моему лицу. Конечно, он все увидел: синяк, который я старательно скрывала, темное пятно под кожей, кровоподтек, проступающий из-под макияжа-панкейк. – Эвелин… Он дотронулся до моей щеки подушечкой большого пальца, словно хотел убедиться, что синяк настоящий. – Гарри, не надо. – Я его убью. – Нет, не убьешь. – Мы лучшие друзья, Эвелин. Ты и я. – Я знаю. Знаю. – Ты сама сказала, что лучшие друзья рассказывают друг другу все. – Чепуха, ничего серьезного. Я посмотрела на него, а он на меня.