Мать с отцом всё-таки налили себе водки. Но хотя бы не маскировали её под вино, что меня вечно раздражало. И выпили всего по рюмке. По крайней мере сейчас, при мне. — Как твои дела сегодня? — спросила мама с той деланой небрежностью, которая означала, что она готовится сказать что-то очень серьёзное. — Нормально, — я пожал плечами. И выжал из себя то, что должно было порадовать родителей. — Думаю, может попробовать поступить в институт? До экзаменов ещё больше двух месяцев. Подготовлюсь. — Хорошо, хорошо, — пробормотала мама, даже не уточняя, куда именно и с чего вдруг я собрался поступать. — А как Дарина? Ты её не видел? — Видел, у неё всё хорошо, — я искоса посмотрел на Наську. Та упоённо грызла корку от пиццы. — Я вот что… — Мы, — поправил отец, крякнув. — Мы во что подумали, — согласилась мама. — Ты сказал, у неё проблемы какие-то, семейные… Я кивнул, уже понимая, к чему всё идёт. — Может ей пожить у нас? Или у тебя, квартира же большая, для девочек найдётся свободная комната, — мама явно исходила из того, что я никак не могу спать в одной комнате с Дариной. — У неё дела, мама. — Ну пусть заглянет как-нибудь, я пирог сделаю, — продолжала мама, хмурясь. — Мука есть. Или пирожки с картошкой… Она явно подбиралась к основному вопросу. — А Настенька пусть пока поживёт у нас, — закончила мама. — И Дарине легче будет с делами, и девочке… — Мама, завтра утром Наське надо вернуться к Дарине, — сказал я. Лицо у мамы закаменело. Отец потянулся к бутылке и вновь наполнил рюмки. — Это обязательно? — спросила мама жалобно. Я молчал. Ну что я, слепой, что ли? Не вижу, что родителей будто включили сегодня? — Это обязательно, — неожиданно сказала Наська. Повернулась и обняла мою маму. — Вы хорошая. Я бы у вас осталась. У мамы задрожали губы. — Но вы же догадываетесь, да? — сказала Наська. — Я не совсем человеческая девочка. Я из Гнезда. Я Изменённая. И Дарина тоже. Я куколка, она жница. — Сволочи, — тихо сказал отец. — У меня была… нет, не хочу даже называть, — тихо сказала Наська. — Очень гадкий рак. Его вообще не лечили, и сейчас не умеют. Родители пытались собрать денег, но это всё равно бы не помогло. А тут ещё Перемена. Всем стало не до того. Я бы умерла, но появились Гнёзда. Я не помню маму, только придумываю себе, но у меня есть её письмо. Она там всё рассказывает. Я её понимаю и не сержусь. И на Гнездо не сержусь. Мама молчала. — Ты приходи утром, Макс, — попросила Наська, не отрываясь от моей мамы. — Сегодня был такой чудесный день. Утром мы пойдём в Гнездо. Дарина ждёт, я чувствую. Я взял отцовскую рюмку и выпил. Потом мамину. Никакого вкуса. Как у отцовского виски в ночь Перемены. Отломил кусочек пиццы, бросил в рот и вышел. Ничего я не мог сделать, никому не мог помочь. И никто не был виноват. Даже Инсеки. Потому что если бы не они — вся Земля была бы радиоактивной пустыней, в которой дикари дрались за банку тушёнки. У меня, конечно, были заначки в квартире. И кубинский ром, и английский джин, и настоящий французский коньяк. И вино, кстати, было. Даже шампанского две бутылки — я всё собирался поразить какую-нибудь девчонку новогодним праздником с шампанским. Поэтому я открыл бутылку обычной водки, даже не из комка, а из государственного магазина. Чистая химия, если откровенно. Налил в стакан сто грамм, выпил, понял, что не поможет. И пошёл спать. Это был очень интересный и необычный день. Но утром он окончательно останется в прошлом. Я отрубился сразу, без пустых переживаний и лишних мыслей. Спать так спать, нечего ворочаться. И проснулся, как мне показалось, почти сразу же. В комнате было темно и тихо, но я ощутил, что не один. Пистолет был далеко, в кобуре на столе. Но на тумбочке лежал японский кастет — явара. Да, считайте меня параноиком. Когда начинаешь жить один в восемнадцать лет в чужой большой квартире — хочется иметь под рукой что-нибудь неожиданно полезное. Я медленно, будто во сне, пошевелился, высвобождая руку из-под одеяла. Почувствовал, что кто-то сидит в ногах кровати. Резко подтянувшись, я хлопнул рукой по тумбочке, лежащие на зарядке часы засветились, я подцепил явару и замахнулся. К счастью, слабенького света часов хватило, чтобы я разглядел свою весёленькую детскую пижаму. — Наська? — обалдел я, садясь. Куколка сидела, сжавшись в комок, сплошь коленки и локти, смотрела на меня широко раскрытыми глазами и мелко тряслась. — Что стряслось… Что с родителями? — Они спят… — Что ты здесь делаешь? Как ты вошла? — Ключ у них взяла… Ну да, конечно, ключ от моей квартиры у них возле дверей висит… задвижку я не закрыл… наверное. Что, впрочем, не отвечает на основной вопрос. — Ты зачем пришла? — Мне… мне страшно. Я слышу… Почему-то я сразу понял. Наверное, тоже ощущал, только не привык к такому. А теперь услышал. В километре от нас ныло, будто больной зуб, Гнездо. — Что это? — я сел, спустил ноги на пол. — Ты слышишь? — кажется, она обрадовалась. — Да уж, спасибо печати… — буркнул я. Во рту пересохло. Ненавижу алкоголь. — Ты видишь в темноте? — Немножко. — Принеси мне с кухни стакан воды. Лучше из холодильника, не из-под крана. Наська бесшумно исчезла. Я опять пошевелил часы, в их слабом свете натянул джинсы, стал застёгивать рубашку. Наська появилась с фарфоровой кружкой. Как-то она ухитрилась всё сделать совершенно бесшумно. Я жадно выпил воду, сказал: — Воду лучше наливать в прозрачные стаканы, так вкуснее. — Правда? — поразилась она. Фраза подействовала, у неё мозги заработали в другую сторону. — Почему сразу не разбудила? — спросил я. — Да я только присела, ты проснулся… — Гнездо раньше так… пело? — Нет.