– Так ведь она знает, куда идти-то! У неё отец до снегов грибы носил, и она умеет. А я даже летом пойду, все с полными корзинами, а у меня три грибочка. Во-он «Торговля Гороховых», видите? Тут у нас всё на виду, рядышком. – А там что? Часовня какая-то? – Источник, целебный. Правда, правда! Спуститесь, попейте водички. Повредить точно не повредит, а то и поможет!.. – Зоя Семёновна, а правду говорят, что у вас тут недавно женщину убили? Она остановилась. Очки сползли, и она неловко поправила их пальцем. – Да что же это такое, а? – спросила Зоя и раздула ноздри. – Сколько ж это будет продолжаться?! Что вы все ко мне привязались?! Я не виновата, что он её убил! И не знаю, не видела! Илья не дрогнул. – Извините меня, – взмолился он и прижал руку к куртке, то есть как бы к сердцу. – Я только что приехал, и… ну, мне рассказали!.. Вы же интеллигентный человек и всё понимаете. Для Сокольничьего это тема номер один на много лет вперёд! Все будут спрашивать! Упоминание об интеллигентности несколько смягчило Зою Семёновну, и профессор Субботин себя похвалил. – А мне что делать? Пристают и пристают! Господи, уеду я отсюда, только бы не приставали! Да ещё Витька! Он мухи не обидит, а тут говорят – убил!.. – Так, может, не он убил? Как вы думаете? – осторожно спросил Илья и ошибся!.. Зоя Семёновна стала хватать ртом воздух, замахала на него кошёлкой, замотала головой и стала отступать: – Что тебе надо?! Что ты ко мне привязался?! Витька убил! Витька убил и сидит! Он, он убил!.. И пусть сидит! И она бросилась бежать, оставив удивлённого профессора посреди залитой холодным солнцем площади. – И эту тоже из себя вывел? – спросили рядом. – Или ты просто её укусил? – Где вы прятались? – осведомился профессор Субботин. – Под кустом? Я вас не заметил. – Я не пряталась, – объявила поэтесса. – Я просто хотела тебе сказать, что всегда нужно точно знать, с кем имеешь дело! Иначе попадёшь впросак, понял? Вот ты же меня совсем не знаешь! Раздумывая, что могло так напугать Зою Семёновну, Илья отрицательно покачал головой. – Не знаешь, – подтвердила поэтесса. – И не узнаешь никогда! А мне, может, просто скучно жить! …Витька, судя по всему, и есть тот самый алкоголик Петрович, бывший муж экскурсоводши. Почему она закричала – Витька убил и сидит?.. А до этого сказала – он мухи не обидит? Что из этого правда? И почему так важно, что сидит этот самый Витька? – Я решила, что всем и всегда буду говорить правду. Вот ты часто говоришь правду? Или тебе плевать? Зоя Семёновна скрылась за углом, пропала из глаз. Илья перевёл взгляд на поэтессу, которая топталась рядом. – Почему вы называете меня на «ты»? Что за амикошонство? – осведомился профессор Субботин. Деваха фыркнула, её дреды колыхнулись. Она сунула в них палец с розовым ногтем и энергично почесалась. – Какие он слова знает! Сколько тебе лет, умник? – Э-э… тридцать пять. – Так ты ещё молодой! – И она с силой стукнула его по плечу. – Я думала, ты старше! А я всех молодых называю на «ты». Я терпеть не могу притворства!.. Зачем люди называют друг друга на «вы»? Затем, что они притворяются вежливыми! На самом деле всё сводится к тому, что никто никого не уважает, в грош не ставит! А зачем тогда выкать?! Ты историю русского крестьянства читал? Илья ещё постоял немного, раздумывая, и пошёл в сторону «Торговли Гороховых». – Так вот там написано, что на «вы» обращались только к барину, да и то к чужому! Понимаешь? Крестьяне были от земли, от самого корня жизни, они не умели притворяться! – А почему вы привязались именно ко мне? – поинтересовался профессор Субботин. – Почему не к Матвею? – Я к тебе не привязывалась! – вспылила деваха. – Ты просто вёл себя, как классная дама! И я решила с тобой поговорить. Может, ты ещё не совсем потерян! Может, в тебе есть нечто человеческое и с тобой можно договориться! – Договориться со мной нельзя, – перебил Илья. – Как вас зовут? В паспорте что написано? – Ангел, – сказала деваха, и у неё покраснела шея. – Тебе что, паспорт показать? – Ни в коем случае! – возразил профессор Субботин. – Вы разразитесь речью о бесполезности документов и о том, что у русского крестьянства вовсе не было паспортов. Зайдём?.. Он распахнул и придержал перед ней крашенную коричневой краской дверь в «Торговлю Гороховых». В лавке было полутемно и сильно пахло укропом, тмином и ещё чем-то, принадлежавшим к соленьям и маринадам. С правой стороны тянулась длинная конторка со старинными весами – две чашки на длинных цепях, в чашках гирьки. Под сводчатым амбарным потолком висели непонятного назначения ткани, а вдоль стены стояли сундуки и бочки. В бочках громоздились, придавленные камнями, разбухшие деревянные круги. За конторкой никого не было. – И где тут могут быть сапоги? – сам у себя спросил Илья. – Кирзовые или хотя бы резиновые? – Какие сапоги? Ты чего, коллекционируешь сапоги? Или ты с ними фотографируешься? – Я ношу их на ногах, – сообщил профессор Субботин. – Как русское крестьянство. Об этом написано в книге, которую вы читали? …Он вовсе не собирался её дразнить! На самом деле не собирался! Отчего-то ему было жаль нелепую деваху с её голой замёрзшей шеей, синими руками и слишком огромной и неудобной курткой с дурацкой магазинной биркой! Нельзя было поддаваться жалости, и он старательно не поддавался. – Здравствуйте, здравствуйте, проходите, – налегая на «о», пропела толстая бабка в платке, вынырнувшая из задней двери. – Вам чего, родненькие? Огурчиков, капустки? – Говорят, у вас сапоги бывают? – Сапоги-и? – протянула бабка тоже как-то округло. – Есть, как не быть! Резиновые, есть и кожаные. Поглядите? Она вывалилась из-за конторки, они посторонились, подкатилась к тёмному буфету, открыла дверцу, упористо стала на колени и зашарила внутри. – Вот одни сапожки, резиновые, а вот ещё… щас… кожаные… Из буфета вывалились огромные уродливые штуки – «сапожки резиновые», а потом ещё что-то. Поэтесса ткнула пальцем в кучу: – Ты вот это носить собираешься? Или ты рыболов-спортсмен? – В резиновых уж холодно, хотя если носок поднадеть, может, и ничего, – говорила бабка. – А кожаные одни у меня такие, это дядя Вася Галочкин пошивает, он уж старенький совсем, а сапожник знатный. К нему в семидесятых из Ярославля модницы ездили обувку заказывать. И председателю райисполкома, и колхозному начальству только он сапоги и шил. А как на колодку сажал, как бочки́ прилаживал, лучше всех покупных и заграничных! Да говорю, старый он стал, невмоготу работать. Ну чего? Прикинешь на ногу-то? Вон садись на сундук!.. Илья Сергеевич уселся на указанный сундук и с наслаждением стянул мокрый резиновый кед. – Тю! Да у тебя там болото, гляди, лягушки заведутся! Подожди, носок дам сухой, так не лезь! Бабка выдвинула ящик и, порывшись, достала пару бумазейных армейских носков, сцепленных белой ниткой. Кожаный сапог, сработанный знаменитым дядей Васей, был рыжего цвета, странно лёгкий, но на толстой, как будто многослойной, подошве. Нога даже в сухом носке в узкое голенище лезла с трудом. Бабка стояла над Ильёй и руководила: – Ты штанину-то, штанину подматывай, как портянку! Вот молодёжь, ничего не умеете! А если вдруг в отечестве война, в чём по дорогам пойдёте, в шлёпанцах этих, что ли? Второй рукой-то помогай! Пусти, я сама, бестолковый!.. Но Илья уже втиснулся в сапог. …Собственно, выбор был невелик. Или сапоги, или беленькие гостиничные тапочки. В Ярославль он за башмаками не поедет, а Николай Иванович вряд ли одолжит ему свои. – Ну чего? Удобно ноге-то? Илья нагнулся, нашарил второй сапог и стал натягивать. – Ты ещё меня вспомнишь, – приговаривала бабка. – И дядю Васю!.. Им сносу нет, сапогам этим, внук твой будет носить! И в лесу – самое милое дело, нога не упреет, с кочки не соскользнёт! Резиновые перед этими сапожками – тьфу! – Зато резиновые в моде, – подлила масла в огонь поэтесса. Она наблюдала всю сцену с живейшим интересом. – И не промокают. – Тю! Не промокают!.. – Бабка презрительно махнула рукой на громоздившуюся возле буфета резиновую гору. – И хде они не промокают-то, у них в Китае, что ль?! Весь товар китайский! Поди-ка денёк походи в резине, не промокают! А в дяди-Васиных ножки как новенькие будут!.. Слышь, парень, если в болото полезешь, сначала дёгтем сапоги намажь как следует, а сушить ни на печке, ни на батарее нельзя, всю кожу попортишь. Лучше всего на чердаке за стрехой повесить. В каждый сапожок овса насыпать, овёс всю влагу вытянет, да и зацепить, чтоб маленечко ветерок обдувал. – Зачем тебе такие сапоги? – спросила поэтесса у Ильи. – Всё равно выбросишь. Оставь для тех, кому они на самом деле понадобятся! – Сколько? – спросил Илья у бабки. Ногам было непривычно и неудобно. Бабка вздохнула и отвела глаза. – Дядя Вася пять тыщ просит. Да ты гляди, какая работа, стежок к стежку! А подмётка! И возни с ними много, оттого дорого. Илья достал из заднего кармана кошелёк. – Возьмёшь? – просияла хозяйка. – Бери, сынок, не прогадаешь, вспомнишь ещё меня и дядю Васю-то! А я вам за просто так капустки положу и вон огурчиков! А шлёпанцы твои в газетку заверну. – Говорят, у вас тут убийство было, – сказал Илья, глядя, как обветренные, будто занозистые бабкины пальцы ловко заворачивают в газету его кеды. – Было, было, сроду ничего такого не знали, а тут на тебе – случилось! И женщина она хорошая, почтенная такая, приезжала часто. Одним разом под Новый год или под Рождество, что ли, у меня капусты всю бочку взяла. Там у ней какой-то банкет или праздник в Москве-то намечался, она и взяла. Шофёр ейный прям бочку в машину и бухнул! А потом вернула тару-то. У нас бочки все считаны, их тоже, хороших, не достать.