Я владел ею снова и снова. Всю ночь мы занимались любовью, как ненасытные дикие животные. Мы останавливались, чтобы перевести дух: я приносил нам воды, мы немного болтали и много хихикали, но нередкие нежные касания рук Дарлин моих волос, мягкость ее кожи под моими ладонями разжигала страсть снова и снова. Искра вспыхивала, и мы сплетались в клубок, ее ногти впивались в мою спину, мои губы целовали ее повсюду. Я не мог насытиться прикосновениями к ее телу, сладкими стонами подо мной, когда она получала свое освобождение. Торжество наших побед продолжалось всю ночь и, наконец, прекратилось с первыми лучами солнца. Каким-то чудом Оливия крепко проспала всю ночь. Когда мы лежали в сонной утренней тишине, а мое тело было измученным и обессиленным, я услышал бормотание через радионяню, но она так и не проснулась. – Обычно она просыпается один раз за ночь, – рассказал я. – Это впервые. Не говоря уже о том, – добавил с ухмылкой, – что ты была чертовски громкой. Вероятно, мы разбудили детей Елены. Дарлин стукнула меня по руке. Она лежала, положив голову мне на грудь и перекинув свою ногу в ботинке через мое бедро. – Это все твоя вина. – Она прижалась ко мне ближе. – Ты однажды сказал мне, что Оливия просыпается, потому что боится остаться одна. Может, она наконец чувствует, что напряжение спало, и теперь будет спокойно оставаться в своей кроватке. – Может быть, – ответил я. – Но кое-что еще осталось. Последнее препятствие. – Встреча с судьей Миллером? Я кивнул. – В понедельник. А я не написал ни слова. – Ты волнуешься? – Дарлин уперлась подбородком мне в грудь. – Я должен, но не знаю. Столько всего случилось, и я чувствую, что ко мне придут нужные слова. – Придут. Я в этом уверена. – Ну, им лучше бы поторопиться. Осталось всего два дня. Монитор радионяни загорелся: Оливия начала просыпаться. – Она такая милая по утрам, – сказала Дарлин. – Я принесу ее. – Позволь мне. – Дарлин остановила меня. Она натянула нижнее белье и нашла на полу одну из моих рубашек, которая доходила ей до середины бедра и, казалось, удлиняла ноги. Ее волосы были взлохмачены, – мои пальцы зарывались в них на протяжении всей ночи, – а губы припухли от поцелуев. – Ты такая сексуальная, – пробормотал я, пока она застегивала рубашку, оставив три верхние пуговки расстегнутыми. Она усмехнулась. – Ты говоришь так только потому, что мы занимались сексом шесть часов подряд. – Не думаю, что это субъективно. Но я готов потратить больше времени. Просто чтобы убедиться. Она засмеялась и, похрамывая, ушла в комнату Оливии. Я натянул боксеры и сел у изголовья кровати, слушая, как из монитора доносится детское «Дали-ин» и как Дарлин отвечает ей ласковым голосом, подражая разным звукам, чтобы рассмешить ее. Дарлин вернулась в спальню с Оливией на руках. Моя маленькая девочка потирала сонные глазки, накручивая на пальчик локон Дарлин. – Посмотри, кто проснулся. – Дарлин легонько качнула Ливви на руках. – Скажи «доброе утро, папочка». – Папочка, – повторила Ливи, как вдруг ее внимание привлекло что-то за окном. – Тичка, тичка… – Она протянула руку. И Дарлин подошла к окну. – Что ты видишь? Птичку? – Тичка. Свет струился из окна на Дарлин, держащую моего ребенка, и я впитывал каждую деталь. Голубой цвет рубашки на фоне бледно-желтой пижамы Оливии; солнечный свет, отливавший золотом с оттенками красного от каштановых прядей Дарлин; голубые глаза Оливии, когда она указывала рукой на что-то, что было видно только им двоим. Я видел только их, запечатлевал своими глазами, и моя фотографическая память улавливала все нюансы, сохраняя их навсегда. * * * В понедельник утром я приехал к судье Миллеру ровно в восемь часов. Роджер, естественно, был уже на месте. – Как эссе? – спросил он, бросив на меня короткий взгляд. – Никак, – ответил я. Его глаза широко раскрылись от удивления, и еле заметная улыбка коснулась уголков губ. – Что это значит? «Это значит, что я невероятно рискую и, возможно, упускаю шанс оказаться на работе своей мечты». – Увидим. – Я пожал плечами. Роджер скрыл свою торжествующую улыбку, и его пальцы погладили гладкую папку, в которой, без сомнений, находилась его идеально составленная и дополненная комментариями работа. Мои руки были пусты. – Джентльмены, – подошел судья Миллер. Мы прошли следом за ним в его кабинет и ждали, пока он сядет за свой стол. – Присаживайтесь. Итак. Экзамен, – начал он без лишних предисловий. – Я знаю, что результаты объявят через несколько недель, но как вы себя оцениваете? – Отлично, Ваша честь, – выпалил Роджер. – Я уверен на все сто. – Мистер Хаас? – обратился судья ко мне. – Не знаю, Ваша честь, – честно ответил я. – Я сделал все, что от меня зависело. И горжусь проделанной работой. – Я пожал плечами. – Больше мне нечего вам сказать. Миллер кивнул. – Разумеется. Ваши работы, пожалуйста. Роджер оживился и передал судье папку, который бегло ее пролистал, а затем посмотрел на меня. – Я не написал эссе. – Ясно, – нахмурился судья Миллер. Роджер рядом со мной заерзал на стуле, предвкушая свою победу. – И по какой причине вы не смогли выполнить задание? – Отчасти я не подготовлен, потому что оказался втянутым в битву за опеку над моей дочерью. Судья откинулся на спинку стула. – Вы выиграли? – Да, – сообщил я. – Но я не должен был. Не на законных основаниях. Слова, которые были стянуты в тугой узел и заперты в моем сердце, распутались. Наконец-то. Не на бумаге, написанные черным по белому, а в словах, сказанных одним человеком другому. – Я выиграл опеку над своей дочерью, хотя формально она не является ей. Я не успел уложиться в предписанный законом срок, по истечению которого имел бы право вписать свое имя в свидетельство о рождении. И без моей крови в ее жилах я бы потерял ее из-за внезапно появившихся бабушки и дедушки, которые были готовы обеспечить ей безбедную жизнь. Я чувствовал, как взгляд Роджера метался между мной и судьей, внимательно следил за тем, как мои слова влияют на него. – Я действительно пытался написать что-нибудь, – добавил я. – О своей матери, которую убил пьяный водитель. Что хочу стать прокурором и выполнять свою работу лучше, чем тот, который пошел на сделку и выпустил убийцу на свободу. Он отпустил его, моя мать умерла, а семья раскололась на части. Мой отец, брат и я оказались оторванными друг от друга из-за одного алкоголика, по которому я судил обо всех других зависимых. Судья Миллер сцепил пальцы рук, положив на них подбородок, и продолжил слушать меня. – Я запоминал факты и цифры, статистику и показатели рецидивов, рисующие мрачную картину преступлений, совершенных на почве алкогольного или наркотического опьянения. Если бы я написал эссе, состоящее из одних цифр, вы бы отдали работу Роджеру. Но я встретил женщину, которая борется с той же самой зависимостью, что и мужчина, убивший мою мать. Единственная разница в том, что она никогда не сдавалась, даже когда в нее никто не верил. Когда я в нее не верил. Но эта женщина… она показала мне жизнь. Не законы и нормы, а то, что между ними.