Генриетта планировала оставить Оливию на всю ночь у себя, но я пошел и забрал ее, пробормотав какую-то нелепицу о том, что Дарлин приболела и все отменилось. Мы вернулись домой, где я накормил Оливию и уложил в кроватку. – Только ты и я, – сказал я, смахивая каштановые волосики с ее глаз, пока она засыпала в своей кроватке. – Я позабочусь о тебе, Ливви. Мы почти на финишной прямой. Я надел пижамные штаны и футболку и сел за стол, разложив перед собой учебные материалы. Оставался последний экзамен, задание судьи Миллера и экзамен в Сакраменто. И мне следовало свести отвлекающие факторы к минимуму. Я попытался сосредоточиться на учебе, но мое глупое сердце разрывалось от боли, а услышав шаги Дарлин по лестнице, я боролся с желанием вскочить и выяснить с ней отношения. Или утешить ее. Не знаю, чего именно хотел. В любом случае, я не сделал ничего из этого. – Чтоб меня, – пробурчал я себе под нос. Я взял свой ноутбук и открыл документ, где приступил к выполнению задания судьи Миллера, когда писать от руки не получалось. Печатать тоже не удалось. Он хотел жизни. А самый яркий проблеск в жизни, который у меня когда-либо был, находился прямо надо мной; а я сидел здесь, внизу, опасаясь собственных желаний. Я на собственном опыте познал, как вещи – и люди, – о которых мы заботимся больше всего, могут исчезнуть прямо у нас на глазах. Я отправился в постель, но так и не уснул, промучившись всю ночь. Следующим утром я с трудом вытащил себя из кровати, чтобы подготовить Оливию и меня к новому дню. – Все в порядке, querido? – спросила Елена, когда я оставлял у нее Ливви. – В полном, – ответил я и поцеловал свою дочь. – Будь умницей. Я люблю тебя. – Лю-лю, папочка, – ответила Оливия. Находясь в объятьях Елены, она прижала свою ладошку ко рту, а затем резко дернула рукой, отправляя мне воздушный поцелуй. Слезы застыли в моих глазах, когда я уходил от нее. «Она – самый важный человек в моей жизни. Сосредоточься на ней». С идеями об истинном счастье с Дарлин придется подождать. Я вышел из дома и уже начал спускаться по лестнице, как заметил серебристый седан, припаркованный у обочины. Не успев сделать и шага, дверь открылась, и из нее вышел мужчина лет пятидесяти с небольшим. Он поправил свой бледно-голубой пиджак в мелкую полоску, выглядя при этом так, словно только что сошел с яхты. – Сойер Хаас? Я замер. – Да. – Один момент. Мужчина открыл заднюю дверь седана, откуда вышла пожилая пара возрастом чуть за шестьдесят. Мужчина был одет в штаны цвета хаки и белую рубашку с пуговицами, а женщина – в лавандовое платье. Июньское солнце сверкало на золотых «Ролексах» мужчины и переливалось в бриллиантовых серьгах женщины. Они стояли, взявшись за руки, на тротуаре и нервно улыбались. – Здравствуйте, – начал мужчина. – Меня зовут Джеральд Эббот, а это моя жена Элис. Мы родители Молли. Кровь отлила от моего лица. «Родители Молли. Молли. Она здесь. Она вернулась и теперь…» – Это наш адвокат мистер Голлуэй, – сказала Элис, указывая на мужчину в костюме. – Мистер Хаас. – Мистер Голлуэй протянул мне руку. Они втроем продолжали стоять у подножия лестницы, я оставался наверху. Проигнорировав протянутую руку, я спросил: – Что вам нужно? Джеральд и Элис обменялись полными печали взглядами, разделяя боль, о которой было известно только им. Они так и не смогли сказать ни слова, поэтому адвокат говорил за них. – К сожалению, Молли ушла из жизни, – сообщил Голлуэй. Внутри все похолодело, и я вспотел, пытаясь переварить тысячи противоречивых эмоций, что пронеслись во мне. – Она… мертва? Он кивнул. – Да. Автокатастрофа. Элис снова взяла за руку супруга, бросив на него короткий, но пробирающий до глубины души взгляд. – Что случилось? – Автокатастрофа. – Когда? – выдохнул я. – Шесть месяцев назад. Мои глаза метались между Джеральдом и Элис, и я не мог сдвинуться с места, не должен сходить с этого крыльца. Я должен был охранять его. Потому что Оливия находилась внутри, а они были здесь. – Мы здесь, – начал Голлуэй, и каждое слово разрывало мое сердце на части, – чтобы поговорить об опеке над дочерью Молли, внучкой моих клиентов, – Оливией Эббот. Глава 17. Сойер Джексон закончил разговор и отбросил телефон на журнальный столик. – Не самые лучшие новости. Офицер сказал, что, поскольку Молли взрослая и ушла по собственному желанию, фактически она не считается «пропавшей без вести». Я оторвал взгляд от ребенка в своих руках, который мирно посасывал бутылочку, оставленную Молли в сумке. – Она бросила Оливию, – сказал я. – Это должно быть незаконно. Ты специализировался на семейном праве. Скажи мне. Ее будут разыскивать за отказ от ребенка, так ведь? Джексон потер подбородок. – Она под защитой закона об анонимности. Ее не могут арестовать. По закону, если мать оставляет ребенка с одним из родителей, то есть с тобой, по истечении шести месяцев это официально признают отказом от ребенка. Если же ребенка оставили с посторонним человеком, – чисто теоретически ты можешь оказаться не родным отцом Оливии, – то ее лишат родительских прав через год. – Я не могу воспитывать ее в одиночестве. – Тебе, возможно, вообще не придется заниматься этим, – сказал Джексон, держа на коленях открытый макбук. – Тест на отцовство можно сделать в Волгринс. Он хоть и неофициальный, но довольно точный. Ты, по крайней мере, узнаешь, говорила ли Молли правду. А если соврала, ты со спокойной душой отдашь ребенка службе опеки и вернешься к прежней жизни. Я снова посмотрел на Оливию. «Вернуться к прежней жизни», – подумал я. Как будто ничего не произошло. Я сглотнул ком в горле. – Сколько времени делается тест? – Три дня с момента отправки в лабораторию, – ответил Джексон. – Все достаточно просто. – Ей не будет больно, так ведь? – поинтересовался я. – Если для этого понадобится взять у нее кровь или уколоть палец, то даже не думай об этом. – Нет, чувак, только ватная палочка за щекой. Я кивнул и прижал младенца сильнее к своей груди. Ребенок зашевелился на руках, издавая тихие звуки. Вокруг меня – нас – были разбросаны остатки бурного веселья. Бутылочка Оливии стояла на столе рядом с пустой банкой пилснера. Я все еще был одет в костюм Человека в черном. Мне пришлось спать с Оливией на груди, обложившись огромными подушками, переживая, как бы она не выскользнула из моих рук, и просыпаясь при каждом ее шевелении. Мне больше некуда было ее положить. Да я и не хотел ее никуда укладывать. Джексон захлопнул ноутбук. – Я за тестом. Не паникуй раньше времени. – Результат будет известен через три дня? – переспросил я. – И что мне, блин, делать все это время? Я ничего не умею. – Мы отвезем ее к моей маме, – улыбнулся Джексон, хлопнув меня по плечу. – Генриетта справится. Все будет хорошо.