На следующий день в комнате отдыха в спа-центре «Серенити» я сменила рабочую форму на сарафан, под которым был надет черный боди и танцевальные шорты из спандекса. Живот скручивало в узел, а руки отяжелели после дневного массажа. «Это глупо», – в сотый раз думала я, покидая спа. Я до абсурдности не была готова танцевать, боясь облажаться. «Почему ты вообще согласилась прийти на прослушивание? – спросил голос в моей голове, подозрительно похожий на Макса. – Чтобы сказать, что ты пыталась, не прилагая никаких усилий?» – О, заткнись, – прошипела я сквозь зубы, продолжая жевать рукав свитера. Когда я приехала в Академию танцев Сан-Франциско, у меня в запасе еще оставалось полчаса. Женщина на стойке регистрации сказала, что зал был забронирован под прослушивание, но сейчас он свободен. Я заплатила пятнадцать долларов, чтобы зайти и разогреться. В танцевальном зале одну стену занимало зеркало от пола до потолка с перекладиной. Золотистый солнечный свет струился из высоких окон, разливаясь по деревянному полу. У стены под окном, рядом с парой обычных деревянных стульев и несколькими деревянными винтовками, стояла аудиосистема со спутанными проводами. Я подняла винтовку, покрутив ее в руках. Возможно, кто-то репетировал финал «Чикаго», одного из моих самых любимых мюзиклов. Если бы я решилась представить себя на сцене, то только в «Чикаго». Я, конечно, была не самой талантливой певицей, но могла взять в руки музыкальный инструмент. Я хотела сыграть Лиз, заключенную, убившую своего мужа, потому что тот не переставал лопать жвачку. «Тюремное танго» – выступление моей мечты, но вместо того чтобы репетировать и готовиться к главной роли, я пришла на прослушивание в небольшую независимую труппу, чье объявление красовалось на фонарном столбе. «Ты не удосужилась даже немного подготовиться для небольшой независимой труппы, которая рекламирует свои шоу на фонарном столбе». – Тупица. – Я вернула реквизит на место и села на пол. Разминая мышцы, я не сводила глаз с входной двери, которая в любую секунду могла открыться. Войдет руководитель труппы, с которым разговаривала по телефону, и я выставлю себя на посмешище. Но я продолжала растягиваться, пробуждая свое тело от спячки. Хотелось вскочить и убежать, но в четыре пятнадцать дверь открылась, и я осталась на месте. Грег Спанос оказался высоким темноволосым парнем лет тридцати, одетый во все черное. За ним по пятам следовала претенциозная девушка в очках и с голубыми прядями в волосах. – Я руководитель и хореограф «Ириса и Плюща», – сказал он, пожимая мне руку. – Это Паула Ли, режиссер-постановщик. – Привет, – нервно сказала я. – Рада знакомству. Меня зовут Дарлин. Я наблюдала, как они оценивают меня взглядом, уверенная, что на моем лице отражался факт моей неподготовленности. – Минуту, пожалуйста, – попросил Грег. Они с Паулой принесли два стула из боковой части комнаты и поставили их спинками к зеркалу. И поскольку стола не было, они положили свои папки на колени, стараясь выглядеть профессионально. – Начинайте, как будете готовы. Я подключила телефон к аудиосистеме и вернулась в центр зала. Стоило мне занять позицию на полу – лежа на спине, как в Нью-Йорке, – и заиграла музыка. «Музыка – это язык, на котором говорит наше тело». Моя первая учительница танцев сказала мне это, когда мне было восемь лет, а я нахмуренная стояла в розовой пачке. Я ненавидела надевать пачку и пуанты. Мне хотелось быть босой и сбросить с себя всю одежду. Но даже тогда нечто внутри меня, что хотело танцевать, обладало неистовой энергией, которую я обожала подпитывать. Я отдавала ей все – свой пот, слезы, ноющие мышцы и растянутые связки. Вся моя сущность стремилась отдаться музыке. Пока я не разрушила все наркотиками. Опорочила. Загрязнила настолько, что танцы – когда по моим венам хлещет кайф, – воспринимались мной как надругательство над чистой энергией. «И вот я снова здесь». Я закрыла глаза, позволив первым звукам проникнуть в мои кости, мышцы и сухожилия – я слушала мелодию всем телом. Когда Мариан Хилл запела первые строки, моя спина выгнулась на деревянном полу, и я растворилась: приподнималась на мягких словах и нежных нот фортепиано и словно возрождалась, когда звучал техно-бит. Я забыла обо всем на свете, жила между нотами, от секунды к секунде, чувствуя только то, что хотела чувствовать, не думая и не останавливая себя. Позволила своему телу говорить за меня через музыку, и в его словах не было стыда. Никакого одиночества внутри. Только я сама. Живая. Я рухнула на колени и выгнулась назад, поднимая одну руку вверх и хватаясь за воздух, когда последняя нота растворилась в тишине. Один удар сердца. Два. Я смотрела сквозь несколько прядей, выбившихся из хвоста. Грег и Паула не отрывали от меня глаз, а затем склонились друг к другу, чтобы посовещаться. Капля пота скатилась по виску, и я поняла, что скручивающее чувство в животе исчезло. Мой пульс ускорился от танца, а не от нервов, и мне внезапно стало все равно, возьмут они меня или нет. Но они взяли. – У тебя… – Грег обменялся взглядом с Паулой, – настоящий дар. – Редкий, природный талант, – добавила Паула. – Спасибо, – выдохнула я. – Спасибо за такие слова. Каким-то образом мне удалось не расплакаться. – Вы уже ходили на какие-нибудь прослушивания? – спросил Грег. – Я переехала сюда на прошлой неделе. Увидела объявление и сразу позвонила. Они снова посмотрели друг на друга, в их глазах сквозило облегчение. – Скоро состоится премьера, – сказала Паула. – И мы предпочли бы не проводить очередное прослушивание. Нам нужна полная отдача на репетициях, которые проходят каждый вечер, с шести до девяти вечера, а также во второй половине дня по выходным. – Да, конечно. Но по понедельникам, средам и пятницам мне придется уходить раньше. Я должна быть в девять в другом месте. Но это недалеко отсюда, в пятнадцати минутах. – Думаю, ничего страшного, – ответил Грег. – Если это нельзя отменить. – Нельзя. – Хорошо. Здесь не платят, – жестко добавил он. – Это дело любви всей жизни. Независимое произведение искусства, а не коммерциализированная упаковка из блесток и страз. – Это редкость. – Ей, вероятно, нравилось использовать это слово. – Без прикрас и реально. Никакого притворства, – поведала Паула. – Звучит здорово, на самом деле, – улыбнулась я. – Идеально. – Хорошо, – сказал Грег, протягивая мне руку. – Добро пожаловать, Дарлин. * * * На улице я резко втянула воздух. – Боже мой. Прошло почти четыре года с тех пор, как я последний раз танцевала перед публикой. Четыре года. Я попыталась доказать себе, что «Ирис и Плющ» далеки от мировой танцевальной труппы. Но это было очень важным для меня Я уже начала задаваться вопросом, не исчезла ли моя танцующая личность навсегда, все еще запертая за решеткой даже после того, как избавилась от зависимости. «Но она все еще здесь. Во мне. Я здесь». Я достала телефон из сумочки и уставилась на него, наведя большой палец на контакты. Сперва позвонила в дом родителей в Квинсе, но там был автоответчик, и я не стала оставлять сообщение. Мне нужен был голос. Настоящего человека. И я решила набрать сестре. Она ответила после шестого гудка, и ее голос прозвучал торопливо и взволнованно: – Да? – Привет, Карла, это Дар. – О, дорогая, привет. Как ты? Как новый город принял тебя? – Все круто. На самом деле, у меня есть замечательная новость… – Хранишь свой носик чистым? Держишься подальше от неприятностей? Я вздрогнула. – Да. У меня все отлично. Я была на прослушивании в одной танцевальной труппе, совсем небольшой, и ты не поверишь, но они взяли меня. Через несколько недель будет шоу… Голос Карлы прозвучал откуда-то издалека: – Сэмми! Сэмми, убирайся с дивана! – Она снова вернулась к телефону и вздохнула. – Эта глупая собака, клянусь… – Вдох с ее губ сорвался с шипением. – Прости, что? Шоу? Рада за тебя. Сколько платят? Я сгорбилась, как будто это могло помочь мне сдержать волнение, которое быстро улетучивалось из меня. – Я занимаюсь этим не ради денег. В основном, для опыта. Прошло уже четыре года, как… – Ага. Ну, только не делай глупостей и не бросай работу в спа из-за этого. Я нахмурилась. – Нет, конечно нет. – Отлично, потому что ты знаешь, как это все бывает.