— Вижу, кто-то снова начал кусаться? — Сюрприз, — растягиваю губы в клоунскую улыбку до ушей. Малахов пытается сделать вид, что ему все равно, но, когда понимает, что даже в его личном спектакле он по-прежнему не главный актер, со злостью пинает меня обратно. Не удерживаю равновесие и заваливаюсь назад, головой о батарею, до звона в ушах. — Я просто хочу разобраться со всем этим говном, понятно?! — внезапно орет он. Осекается, чертыхаясь сквозь зубы и какое-то время разглядывая закрытую дверь. В доме никого, все работники ушли, потому что я их отпустила. Разве что, кто-то вернулся в дом, чтобы доделать работу. Мне остается надеяться только на это, хоть я терпеть не могу чувство веры в лучшее. Мне кажется, с ним тяжелее умирать. Но в щели за дверью не видны тени ног, никто не переспрашивает, все ли у меня хорошо. Не слышно даже вкрадчивых шагов. — Мне надоело быть мальчиком на побегушках у этих богатых тварей, которым нравится быть чистенькими, пока другие делают за них всю грязную работу. — Всегда есть выбор: вступить в дерьмо или обойти кучу мимо. — Серьезно? Ты мне это говоришь? — Малахов пытается выдать какую-то уместную шутку, но ничего не получается, и он снова злится. — Знаешь, ведь если бы не ты — ничего бы, возможно, и не было. У Морозова на тебя «встал». Он сразу решил, что такая правильная хорошая девочка обязательно раскроет его замысел. — Он тебе это сам рассказал, когда изливал душу за стаканом «Хенесси»? Пианист снова заносит руку для удара, но снова передумывает. Знает, что я, по сути, последний оставшийся в живых человек, перед которым можно похвастать умением плести интриги. И мне даже хочется ему поаплодировать. Искренне. Потому что он правда обвел вокруг пальца нас всех. — Ну а журналистка? — Я вдруг вспоминаю об Ирме и ее угрозе разоблачения, и о той записи, которой она собиралась испортить жизнь Кириллу. — С ней было скучно, — отмахивается Малахова. — Морозова брыкалась и огрызалась веселее, когда я прищучил ее тем, что в курсе, кем на самом деле приходится ей Ерохин. А знаешь, как я это узнал? Спалил ее дочку, когда она встречалась с этим неутомимым ёбарем-террористом. Представляешь? Парень хорошо пристроился: трахал и маму, и дочку, только старую тупо ради бабла, а молодую — для удовольствия. Я киваю, признавая его победу.20bb2d Эта «мачеха с дочками» заслужила свою долю в моей странной сказке. — А Витковская была просто дурой, — продолжает монолог Малахов. — Порой женская логика очень похожа на старый ржавый трактор: едет с трудом и совсем не случается руля. Она знала обо мне. Не слишком много, но достаточно, чтобы испортить жизнь. Ты же в курсе, как эта тварь любит наживаться на срачах. Пришлось позаботиться о том, чтобы она «стала обузой» и все выглядело так, будто кое-кому очень понадобилось закрыть ей рот. Даже хочется стукнуть себя по лбу, настолько все очевидно. — Господи… — Я смеюсь, запрокидываю голову и пытаюсь представить, что лежу на улице под холодным весенним дождем и струи смывают с моих глаз печати слепоты. — Ты сливаешь ей Кирилла и его попытку «избавиться от проблемы», Витковская пишет статью, которую собирается разместить в журнале, а потом ты от нее избавляешься. Но для полиции все будет выглядеть так, будто она сперва написала разоблачающую статью, а уже потом Кирилл решил убрать ее. И они даже «случайно» найдут запись вашего разговора. — Всегда нравилось, как быстро ты соображаешь. — Он как будто даже счастлив. — Знаешь, почему так происходит, Катерина? Потому что мы с тобой, — он обозначат «нас», передвигая дуло пистолета, — одинаковые. Оба вылезли из грязи, оба хотим наслаждаться жизнью. — Только я никого не убивала, — огрызаюсь я. — Ну, лично я уверен, что это был просто вопрос времени. Тебя, Катерина, просто никто не загонял в угол. И, кстати… — Усмехается, медленно и обстоятельно укладывая большой палец на курок. — Считай это моим жестом неожиданной доброты. Твой муженек не хотел от нее избавляться в привычном смысле этого слова. Он просто хотел, чтобы я обеспечил ее выезд из страны и заткнул ей рот деньгами. Малахольный, правда? Я испытываю ни с чем непередаваемое чувство облегчения. Я любила Кирилла несмотря ни на что, я была готова принять его даже таким — способным на очень плохой поступок, потому что знала, во имя чего он сделал этот шаг. И ненавидела себя за то, что стала причиной его падения. Но он все-таки этого не сделал. Мой Сломленный принц пытался решить проблему малой кровью. Видимо, не очень осознавая, что такие, как Витковская, никогда не закрывают рот, сколько бы денег ты туда ни впихнул. — Спасибо, — мне не сложно сделать это искренне, и не важно, что я благодарю человека, который через секунду отправит меня на тот свет. — Значит, мое сердце не ошиблось. — Фу, какая пошлая сентиментальность, — кривится Малахов, направляя пистолет точно мне в лоб. — Последнее желание? — Надеюсь, когда-нибудь ты попадешь в ад. Поверь, я буду ждать тебя там. Закрываю глаза, представляя будущее, которое теперь уже никогда не наступит. Мой Кирилл и наш ребенок у него на руках. Дом где-то посреди изумрудных холмов, тишина, покой и наше одно на троих уединение. Золушке не был нужен замок, и не были нужны сундуки с золотом. Только Принц. Что-то щелкает. Удар. И хлопок, от которого мои уши наполняются звоном, как будто рядом разорвалась граната. Уже все? Вот так и выглядит смерть? Я трясусь, пытаясь успокоить себя тем, что загробный мир оказался не таким уж страшным. В точности таким же, как реальный. Может быть, смерть — это и правда только начало? Жизнь, в которой мы перестали существовать, прорывается, а мы оказываемся в альтернативной реальности, где начинается что-то новое, но со старой точки. Может быть, жизнь — это просто перебежки от точки А в точку Б, а оттуда — в точку В и потом точку Г? Бесконечное прокладывание каждый раз нового маршрута? Малахов падает передо мной: грузно, всем телом, ударяясь щекой об пол. Я не вижу его лица, но замечаю стремительно растекающуюся вокруг лужу крови. А потом замечаю стоящего в дверях человека, который опускает руку с зажатым в ней пистолетом: каким-то очень большим и страшным. — Кирилл… — Я громко втягиваю воздух через нос. — Откуда ты… тут взялся? Он спокойно кладет оружие на тумбу, переступает через Малахова присаживается рядом и, не произнося ни слова, просто очень крепко, как будто хочет задушить, прижимает к себе. Зарывается лицом в мои волосы, вздыхает как будто с облегчением. — Прости, Золушка. Прости, что я забыл твое лицо. Я обнимаю его в ответ, прячу слезы в плече, вдруг остро осознавая, что вот она — моя нова точка на очень поломанной прямо жизни. Конец одного отрезка жизненного пути. и начало нового. Даже если это звучит странно и пафосно. — Ты… ничего… — Малахов пытается что-то сказать, даже последние минуты жизни используя для желчи. — Не сможешь… доказать. Приходится высвободится из объятий Кирилла, протянуть руку и забрать валяющийся на полу диктофон за секунду до того, как до него доберется красное пятно вытекающей з Малахова жизни. И так, чтобы эта мерзкая тварь видела, нажать на кнопку выключения записи. — Сука… — хрипит Пианист, и в предсмертной агонии закатывает глаза. — Нет, просто все равно умнее тебя. Эпилог: Кирилл Эпилог: Кирилл Два года спустя — Катится колобок, а навстречу ему лиса… — Лииии… — Тянет по слогам Маша, и жадно смотрит на соску, которую я держу в руке, пытаясь отвлечь ее внимание сказкой. — Лииии… сяяя… — Да, лиса, — повторяю я, нарочно не каверкая слова. Где-то вдалеке, там, где небо встречается с изумрудными холмами, слышен первый раскат грома. Я сижу в кресле-каталке на крыльце нашего с Катей дома. Так далеко от родных мест, что иногда меня слегка мучает ностальгия по тем временам, когда в супер-маркете на каждом шагу была слышна знакомая речь. Но я ни о чем не желаю. — И говорит Лиса: «Колобок-колобок, я тебя съем…» — Бо! — выпучив карие глаза, повторяет Маша, и все-таки цепляется ручонками в кольцо соски, уверенно пытаясь отобрать у меняя то, что принадлежит ей по праву. Для дела сопротивляюсь пару секунд, а потом уступаю и даже смеюсь, когда она жадно запихивает соску в рот и издает такой глубокий счастливый вдох, словном маленькая старушка. Катя будет ругать нас обоих за то, что мы снова спелись и нарушили ее план по отучению ребенка от вредной привычки, но я где-то читал, что для того дочерям и нужны отцы — чтобы баловать. У меня нет карточек на случай, как быть отцом. Все всегда считали, что я никогда им не стану, потому что могу передать ребенку свое «уродство», поэтому меня готовили к жизни правильного кастрированного дерева: расти, где должен, делай, как надо, не забывай, кто ты, даже если вдруг начнет казаться, что ты — простой человек. Катя изменила все. Она любит говорить, что это я вывел ее из лабиринта, а я уверен, что это она меня вывела. Нас обоих: немного плохих, немного хороших, абсолютно точно не святых, но из плоти и крови. Она говорит, что я — такой же, как все, потому что если мне уколоть палец — там обычная красная кровь, а не зеленая слизь Халка. Даже нарочно носит в кармане шпильку, чтобы показать мне ее каждый раз, когда я вдруг вспоминаю, что моя голова работает по-особенному. Хотя лично я думаю, что это на случай, когда кто-то будет коситься на меня с недоумением. Здесь с этим проще. Здесь таких как я не один процент, и все живут и работают нормальной почти обычной жизнью, потому что ярлык «урод» принято вешать как раз на тех, кому мы, сломаноголовые, мешаем жить в идеальном мире, где все люди любят обнимашки, громкие компании и узнают себя в зеркале даже с похмелья. — Кирилл, я закончила с ужином. Катя появляется на крыльце и вытирает руки о передник. В последнее время завела привычку носить это всегда, когда занимается делами по дому. Ходит в своем простом платье в мелкий цветочек, купленном на распродаже за пару долларов. Оно ей немного велико в плечах и груди, но в тандеме с передником моя Золушка похожа на саму себя: не красавицу с бала, а простую маленькую женщину, которая не боится домашней работы и любит вечером поваляться на диване со старой книжкой в обнимку с котом, лежа у меня на коленях, пока я укачиваю нашу дочь. Я не знаю, что такое нормальная обычная любовь «как у всех».