Я знаю, что моя похожа на толстый свитер крупной вязки. Я ношу ее не снимая. Катя подходит к нам, присаживается на корточки и делает вид, что хмурится, когда замечает соску во рту нашей дочери. — Вы двое просто решили устроить мне бойкой, так и скажите. Маша начинает энергичнее жевать свой трофей, и мне почему-то кажется, что так она выражает свое согласие с тем, что у нас и правда заговор. — Кто звонил? — Я вспоминаю, что минуту назад слышал треть ее телефона. — Лиза, — немного неохотно отвечает Катя. Еще одна то ли перевернутая, то ли не перевернутая страница моей жизни. Мы до сих пор общаемся только через электронные поздравительные открытки, поддерживаем видимость семейных отношений. Возможно, впервые искренне за долгое время, потому что теперь все, чем я когда-то владел, перешло в руки сестры. И именно теперь, когда она стала одной из самых богатых женщин столицы, а мы с Катей ведем существование простых смертных, я готов поверить, что каждое письмо от Лизы — хоть на каплю искреннее. Потому что мне больше нечего ей дать. — Как мальчишки? — Учатся, занимаются спортом. Как обычно, ты же знаешь. — Катя пододвигается еще ближе, на мгновение прижимается губами к костяшкам моих пальцев. — Дождем пахнет, чувствуешь? Это наш условный сигнал. Дожди здесь частые и теплые, а сейчас, в самый разгар зимы, цветут верески и температура не опускается ниже плюс двенадцати. Так что мы наденем резиновые сапоги, возьмем зонты, дождевики и корзину для пикника, и пойдем гулять. Смешно, но за этот кусочек рая на земле, где мы с Золушкой нашли свое счастье, я должен поблагодарить человека, который собирался уничтожить мою жизнь. Этот дом был в числе тех, которые Морозов переписал на Катю в своем длинном завещании. Одно из того немного, что в конечном итоге не попало под арест всего нашего имущества, когда всплыла информация о том, что счета, которые я получил в наследство от отца и ради которых чуть не превратился в чудовище, принадлежали их с Морозовым совместному отмывочному холдингу. Что не могло быть правдой. Но каким-то образом Морозову удалось преподнести все так, будто он, а не мы с Катей, владели теми счетами после того, как погиб мой отец. Именно в этом был главный смысл завещания: протянуть связь между грязными деньгами, которые я всучил Кате, и его хрен знает откуда взявшимся следом. Чтобы все это выглядело так, будто у холдинга и всех его счетов и капиталов, был только один владелец — Морозов. А мы оказались невинными жертвами, которых он «пытался» использовать для отвода глаз. Последняя статья убитой Малаховым Витковской всколыхнула это болото, и все завертелось. За нас с Катей взялась налоговая и все заинтересованные структуры, дело получило огласку. Опальные олигархи. Нечистые на руку деньгоделы. Я много потерял, а оставшееся отдал Лизе без сожаления и даже с радостью. У Кати не осталось ничего, кроме дома и небольшого счета в банке, который мы решили использовать в качестве Машиного фонда. — Ты улыбаешься, — ловит она меня, потираясь щекой о мою ладонь. — Думаю, что у нашей сказки не сказочный конец: Золушка получила бездомного Принца, а не замок и несметные сокровища. — Одно несметное сокровище у меня точно есть. — Катя щекочет пальцем нашу дочь, и Маша — тот еще любитель посмеяться — громко и заразительно хохочет, предусмотрительно вынув и накрепко зажав в кулаке соску. Ей год и три, и нас с Катей даже в голову не приходит проверять ее на «нормальность». Именно так выглядит настоящая любовь: безусловное чувство, отсутствие желания переделать, сломать, переписать человека на белый лист без помарок. — Ты ни о чем не жалеешь? — Катя время от времени задает этот вопрос. До сих пор боится, что я был рад богатой сытой жизни. — Если бы я тогда не получила собственный голос из прошлого, если бы не услышала историю своей жизни, то не попыталась бы от тебя сбежать, не упала бы с лестницы. У тебя до сих пор была бы хорошая милая добрая жена без грязного прошлого. — У меня хорошая милая добрая жена, и у нас с ней много общего, в особенности — грязное прошлое. Я не жалею. Место, где на моей коже остался влажный след ее губ и нечаянных слез, покалывает и болит, но мне уже не хочется одергивать руку. Некоторые вещи будут неизменны: мои приступы паники, которые случаются без особой причины, наши долгие молчаливые вечера, боль от прикосновения голой кожи. Мне понадобилось тридцать пять лет, чтобы понять простую истину — жить больно. Но лучше каждый день ложиться в постель раненным и просыпаться с новыми шрамами, чтобы существовать в безопасном склепе. — А знаешь, — Катя берет у меня Машу, мы поднимаемся и, прикасаясь друг к другу плечами, идем в дом, — наверное, именно так и закончилась история настоящей Золушки. Она ведь была совсем не про золотые сундуки.