37 НАШИ ДНИ Джулия снесла свой чемодан по лестнице и оставила у парадной двери. А потом зашла в библиотеку, где в окружении коробок, уже готовых к отправке в Бостонский Атенеум[12], сидел Генри. До этого они вместе сортировали документы и запечатывали коробки, но письма Оливера Венделла Холмса аккуратно отложили в сторону, чтобы не потерять. Теперь Генри разместил их на столе и снова принялся перечитывать — наверное, уже в сотый раз. — Мне тяжело отдавать их, — признался он. — Может, стоит оставить их у себя? — Вы уже пообещали Атенеуму, что пожертвуете их. — Но ведь я имею право передумать. — Генри, они требуют осторожного обхождения. Архивариус лучше знает, как их хранить. И потом, разве это не здорово, если об этой истории узнает весь мир? Генри, ссутулившись, упрямо сидел в своем кресле и разглядывал бумаги с видом сквалыги, который ни за что не согласится расстаться со своим богатством: — Они слишком много для меня значат. Это нечто очень личное. Подойдя к окну, Джулия взглянула на море. — Я понимаю, о чем вы, — тихо призналась она. — Для меня это тоже личное. — Вы все еще видите ее во сне? — Каждую ночь. Уже несколько недель. — И что же вам снилось прошлой ночью? — Это были какие-то… картинки. Образы. — Какие образы? — Рулоны ткани. Ленты и лекала. Я держу в руке иголку и шью. — Покачав головой Джулия рассмеялась: — Генри, я совсем не умею шить. — А Роза умела. — Да. Иногда мне кажется, что она ожила и говорит со мной. Читая письма, я словно воскресила ее душу. И теперь ко мне приходят ее воспоминания. Я будто снова проживаю жизнь Розы Коннелли. — Сны настолько яркие? — Я вижу все, вплоть до цвета нитки. И это говорит о том, что я слишком долго думала о ней. «И о том, какой была ее жизнь», — добавила про себя Джулия. — Похоже, мне пора отправляться на паром, — продолжила она вслух. — Жаль, что вам приходится уезжать. Когда вы снова меня навестите? — Вы в любой момент можете приехать ко мне. — Может быть, когда вернется Том? Тогда за одну поездку я навешу вас обоих. — Генри помолчал. — Так скажите же мне. Что вы о нем думаете? — О Томе? — Знаете, он ведь хороший жених. Джулия улыбнулась: — Знаю, Генри. — А еще он очень разборчив. Я наблюдал за тем, как он менял девушек, и ни одна из них долго не продержалась. Вы мопга бы стать исключением. Только нужно дать понять, что он вам интересен. Он считает, что это не так. — Он вам так и сказал? — Он очень огорчен. Однако Том — человек терпеливый. — Что ж, он мне нравится. — Так в чем проблема? — Возможно, он нравится мне слишком сильно. И это меня путает. Я знаю, как быстро рушится любовь. — Джулия снова повернулась к Окну и посмотрела на море. Вода была спокойной и ровной, словно зеркало. — Сегодня ты счастлива и влюблена, и все вокруг кажется прекрасным. Ты считаешь, что беды не случится. А потом она обрушивается… Так было у нас с Ричардом. Так произошло и с Розой Коннелли. И все заканчивается тем, что приходится страдать до конца своих дней. Роза всего лишь раз глотнула счастья с Норрисом, а потом всю жизнь жила воспоминанием о том, что потеряла. Генри, я не уверена, стоит ли. Не знаю, смогу ли я выдержать это. — Я думаю, из жизни Розы вы извлекли неверный урок. — А какой же верный? — Бери, пока можешь! Люби. — И страдай от последствий. Генри фыркнул: — Вы знаете, что означают ваши сны? Это послание, Джулия, но вы его так и не поняли. А она бы воспользовалась такой возможностью. — Не сомневаюсь. Но я не Роза Коннелли. — Джулия вздохнула. — До свидания, Генри. * * * Джулия еще ни разу не видела Генри таким опрятным. Пока они сидели в директорском кабинете Бостонского Атенеума, она то и дело поглядывала на него украдкой и поражалась: неужели это тот самый старик Генри из Мэна, что слоняется по своему скрипучему дому в мешковатых брюках и фланелевых рубашках? Встретившись с ним в бостонском отеле, где он остановился, Джулия рассчитывала увидеть Генри в привычном наряде. Но в гостиничном вестибюле она обнаружила мужчину, одетою в черную тройку, в руках у него была эбонитовая трость с медным набалдашником. Однако Генри сменил не только одежду, но еще и вечно хмурое выражение лица и прямо-таки флиртовал с госпожой Заккарди, директрисой Атенеума. Да и госпожа Заккарди, которой было лет шестьдесят, тоже с удовольствием заигрывала с ним. — Не каждый день, господин Пейдж, мы получаем такие значимые пожертвования, — заверила она. — У нас образовалась целая очередь из ученых, жаждущих взглянуть на эти письма. Уже довольно давно не появлялось никаких новых материалов о Холмсе, и мы очень рады, что вы решили пожертвовать их именно нам. — О, я долго и тщательно обдумывал это, — ответил Генри. — Рассматривал и другие организации. Но, несомненно, самая красивая директриса — в Атенеуме. Госпожа Заккарди рассмеялась: — А вам, сэр, нужны новые очки. Впрочем, я обещаю надеть самое сексуальное платье, если вы с Джулией придете сегодня на ужин, организованный нашими попечителями. Я уверена, они будут рады познакомиться с вами. — Мне бы очень хотелось прийти, — признался Генри. — Но сегодня мой внучатый племянник прилетает домой из Гонконга. И мы с Джулией собирались пробыть с ним весь вечер. — Тогда, возможно, в следующем месяце. — Госпожа Заккарди встала. — Благодарю вас еще раз. Лить немногих сынов Бостона почитают так горячо, как Оливера Венделла Холмса. А история, которую он рассказывает в этих письмах… — Директриса застенчиво усмехнулась. — Она настолько горестная, что я немного всплакнула. На свете есть столько преданий, которые нам не суждено узнать, столько голосов, утонувших в веках… Спасибо, что подарили нам историю Розы Коннелли! Когда Джулия и Генри выходили из директорского кабинета, его трость начала издавать громкое «тук-тук-тук». Был четверг, и в этот ранний утренний час Атенеум пустовал — они оказались единственными пассажирами в лифте, единственными посетителями, бродившими по вестибюлю, и стук, производимый тростью Генри, эхом оглашал помещение. Когда они миновали выставочный зал, Генри остановился и указал на вывеску с названием текущей экспозиции — «Бостон и трансценденталисты[13]: портреты эпохи». — А ведь это Розина эпоха, — заметал он. — Хотите взглянуть? — У нас целый день впереди. Почему бы и нет? Генри и Джулия вошли в зал. Он был пуст, и можно было подолгу разглядывать каждую картину и литографию. Они изучили пейзаж 1832 года — вид на Бостонскую пристань с холма Пембертон, и Джулия задумалась: не этот ли вид открывался взору Розы, когда та была жива? Видела ли она эту красивую изгородь на переднем плане и вереницу крыш? Они двинулись дальше, к литографии, изображавшей элегантно одетых дам и господ, которые прогуливались под величественными деревьями на улице Коллонад, и Джулия подумала: а что если Роза тоже ходила под этими деревьями? Они задержались у портретов Теодора Паркера[14] и преподобного Уильяма Чаннинга — Роза наверняка натыкалась на эти лица на улице или мельком видела их в окно. «Вот он, твой мир, Роза, мир, давно канувший в Лету. Как и ты сама». Они обошли всю выставку, и вдруг Генри остановился как вкопанный. Врезавшись в него, Джулия почувствовала, как он напрягся. — Что такое? — спросила она. А затем подняла взгляд на картину, которую рассматривал Генри, и тоже замерла. Казалось, в выставочном зале, заполненном портретами чужаков, это лицо, близкое им обоим, было совсем не к месту. С картины на них смотрел темноволосый юноша, он стоял у письменного стола, одной рукой опираясь на человеческий череп. Несмотря на густые бакенбарды, сюртук и замысловато завязанный галстук, модный в его времена, лицо этого человека было удивительно знакомым. — Бог мой! — поразился Генри. — Да ведь это Том! Нахмурившись, Джулия пошядела на табличку, которая висела рядом с портретом.