— Художник — Христиан Гуллагер[15]. А кто изображен, не написано. В вестибюле послышались шаги, и они увидели женщинубиблиотекаря, проходившую мимо выставочного зала. — Прошу прощения! — крикнул Генри. — Вы что-нибудь знаете об этой картине? Библиотекарь вошла в зал и с улыбкой взглянула на портрет. — Она и вправду хороша, верно? — сказала женщина. — Гуллагер был одним из лучших портретистов того времени. — А что за человек на ней изображен? — Мы полагаем, что это известный бостонский врач по имени Олдос Гренвилл. Думаю, портрет относится к тому времени, когда ему было лет девятиадцать-двадцать. Он трагически погиб во время пожара, произошедшего в тысяча восемьсот тридцать втором году. В своем загородном доме в Вестоне. Джулия посмотрела на Генри. — Отец Норриса. Библиотекарь сдвинула брови: — Я никогда не слышала, что у него был сын. Мне известно лишь о его племяннике. — Вы знаете о Чарлзе? — удивился Генри. — Он добился славы? — О да. В свое время произведения Чарлза Лакауэя были очень модны. Но, если честно и между нами, у него ужасные стихи. Думаю, своей популярностью он обязан скорее романтическому образу «однорукого поэта». — Так, значит, он все же стал поэтом, — сказала Джулия. — Да еще каким известным. Говорят, он потерял руку, сражаясь на дуэли из-за дамы. Благодаря этой истории Чарлз Лакауэй стал весьма популярен у представительниц прекрасного пола. Он умер в пятьдесят с небольшим. От сифилиса. — Библиотекарь снова воззрилась на картину. — А раз это его дядя, видно сразу: миловидность у этого семейства в крови. Библиотекарь двинулась прочь, а Джулия по-прежнему не могла оторваться от портрета Олдоса Гренвилла, мужчины, который был возлюбленным Софии Маршалл. «Теперь я знаю, что произошло с матерью Норриса», — подумала Джулия. * * * Однажды летним вечером, когда ее сын лежал в лихорадке, София, оставив свой пост у постели Норриса, взяла лошадь и отправилась в Вестон, в загородный дом Олдоса Гренвилла. Она планировала рассказать ему, что у него есть сын и что мальчик очень сильно болен. Однако Олдоса не было дома. Признание Софии, ее мольбу о помощи выслушал не кто иной, как Элиза. Подумала ли госпожа Лакауэй о своем собственном сыне, Чарлзе, когда она решилась преступить черту? Чего она боялась — только лишь скандала или все-таки появления еще одного наследника со стороны Гренвиллов, незаконпорожденного, который заберет все, что должен был унаследовать ее сын? В тот день София Маршалл исчезла. И только спустя почти два столетия Джулия, копаясь в заросшем дворе, бывшем однажды частью загородного поместья Олдоса Гренвилла, наткнулась на череп Софии Маршалл. Почти два столетия таилась София в своей непомеченной могиле, потерянная и забытая. До этого момента. Пусть мертвых уже не вернешь, зато правда может воскреснуть. Всматриваясь в портрет Гренвилла, Джулия подумала: «Публично ты так и не признал Норриса. Однако позаботился о благополучии своей дочери Мегги. С ее помощью твоя кровь продолжала передаваться из поколения в поколение». И Олдос Гренвилл до сих пор живет — теперь уже в Томе. * * * Генри так утомился, что не смог поехать с Джулией в аэропорт. В одиночестве она вела машину сквозь вечерний мрак и вспоминала разговор, состоявшийся у них с Генри несколько недель назад. «Я думаю, из жизни Розы вы извлекли неверный урок». — «А какой же верный?» — «Бери, пока можешь! Люби». «Не знаю, осмелюсь ли, — подумала Джулия. — А Роза бы осмелилась. Роза любила». В Ньютоне произошла авария, поэтому на платной магистрали образовалась трехкилометровая пробка. Медленно продвигаясь вслед за другими машинами, Джулия думала о телефонных разговорах с Томом — за это время он несколько раз звонил ей. Они беседовали о здоровье Генри, о письмах Холмса и пожертвовании Атенеуму. Беседовали на безопасные темы, не вынуждавшие Джулию открывать какие-либо тайны. «Только нужно дать понять, что он вам интересен, — посоветовал ей Генри. — Он считает, что это не так…» — «Возможно, он нравится мне слишком сильно. И это меня пугает…» Застряв на магистрали, Джулия с нетерпением следила, как одна за другой летят минуты. Она размышляла о том, чем Роза рисковала ради любви. Стоила ли того любовь? И сожалела ли когда-нибудь Роза об этом? У Бруклайна дорога внезапно опустела, но Джулия уже знала: она все равно опоздает. Когда она вбежала в терминал «Е» аэропорта Логан, самолет Тома уже приземлился, и ей предстояла полоса препятствий из пассажиров и их багажа. Джулия пустилась бегом, стараясь не задевать детей и ручную кладь. С бешено бьющимся сердцем она домчалась до того места, откуда через таможню выходят пассажиры. Я упустила его, решила Джулия, углубляясь в толпу, чтобы продолжить поиски. Но ей попадались лишь незнакомые лица, бесконечное множество чужих людей, которые, задевая ее и почти не поднимая на Джулию таз, проходили мимо. Людей, чьи жизни никогда не пересекутся с жизнью Джулии. И вдруг ей показалось, что она всегда искала Тома, но каждый раз упускала. Позволяла ему ускользнуть, уйти неузнанным. «Зато теперь я знаю тебя в лицо…» — Джулия? Повернувшись, она обнаружила, что он, помятый и уставший после долгого полета, стоит прямо у нее за спиной. Не долго думая, она просто взяла и заключила его в объятия, а Том удивленно усмехнулся. — Вот это прием! Я и не ожидал такого, — признался он. — Я так рада, что нашла тебя! — Я тоже, — тихо ответил он. — Ты был прав. Ох, Том, как же ты был прав! — Насчет чего? — Как-то ты сказал, что знаешь меня. Что мы встречались и раньше. — А мы встречались? Она посмотрела на него, на то самое лицо, которое сегодня днем видела на портрете. Лицо, которое она всегда знала, всегда любила. «Лицо Норри». Джулия улыбнулась: — Да. 1888 год Так вот, Маргарет, теперь Вы обо всем узнали, и я покоен, что эта история не умрет вместе со мной. Ваша тетушка Роза так и не вышла замуж, и у нее не было собственных детей, но, поверьте мне, дорогая Маргарет, вы принесли ей столько радости, сколько иные не имеют и в несколько жизней. Олдос Гренвилл недолго прожил после этих происшествий, но он был счастлив провести несколько лет рядом с Вами. Надеюсь, Вы не держите на него зла за то, что публично он так и не признал Вас своей дочерью. Вспоминайте лучше о том, как щедро обеспечивал он Вас и Розу средствами к жизни, о том, что именно он завещал Вам свое загородное имение в Вестоне, где Вы теперь построили дом. А как бы он гордился Вашим острым пытливым умом! Как был бы горд узнать, что его дочь оказалась в числе первых выпускниц нового женского медицинского колледжа! Удивительно, что мир так переменился — в конце концов и женщинам нынче подвластны великие достижения. Теперь будущее принадлежит нашим внукам. Вы писали, что Ваш внук Сэмюэл уже продемонстрировал замечательные способности к науке. Вы наверняка рады этому, ведь Вам, как никому иному, известно: нет призвания благороднее, чем труд лекаря. Я всем сердцем надеюсь, что юный Сэмюэл последует этой склонности и продолжит дело своих самых выдающихся предков. Те, кто спасает чужие жизни, обретают особую форму бессмертия — и в поколениях, ими оберегаемых, и в потомках, кои иначе не появились бы на свет. Лечить — значит оставлять свою метку в грядущем. А потому, милая Маргарет, заключительное свое письмо я завершу благословением Вашему внуку. Благословения выше этого я не дал бы ни ему, ни кому-либо иному. Пусть он станет врачом. Искренне Ваш, О.В.Х. ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА В марте 1833 года Оливер Венделл Холмс, покинув Бостон, уплыл во Францию, где в течение двух лет завершал медицинское образование. В знаменитой Медицинской школе Парижа юный Холмс имел доступ к неограниченному количеству анатомических образцов, а его наставниками были лучшие в мире умы — медики и ученые. В Бостон он вернулся куда более образованным врачом, чем большинство его американских современников. В 1843 году в Бостонском обществе усовершенствования медицины он представил свою работу под названием «Заразность родильной горячки». Она считается его величайшим вкладом в американскую медицину. В ней предлагалась небывалая практика, которая, будучи в наши дни вполне очевидной, в те времена казалась радикально новой. Она спасла бессчетное количество жизней, уберегла людей от массы страданий, и все благодаря простому и одновременно революционному предложению Оливера Венделла Холмса: врачам всего навсего нужно мыть руки.