Баярд попрощался со своими знакомыми и вернулся за стол. Он, казалось, был разом и обеспокоен, и обрадован. – Мои друзья, журналисты из «Сё Суар» и «Юманите»… Рассказали, что тяжелый крейсер «Дойчланд», стоящий на рейде Ибицы, был атакован республиканской авиацией… Двадцать два человека убито, семьдесят три ранено. – Ух ты, – высказалась Эдди, затянувшись сигаретой. Фалько очень хорошо сознавал всю серьезность случившегося. В эти минуты телефонные линии и телетайпы, должно быть, раскалились докрасна. Без сомнения, произошел самый значительный международный инцидент с начала войны. – Намеренный налет? – спросил он. Баярд развел руками: – Неизвестно пока. Республиканцы заявляют, что произошла ошибка, но разве можно с чем-нибудь спутать такой крупный боевой корабль? – Не сомневаюсь ни минуты, что это никакая не случайность, – сказала Эдди. – Может начаться большое веселье… После такого Германии придется отбросить притворство и разговоры о невмешательстве. Гитлер не сможет проглотить подобное оскорбление. Непременно ответит чем-нибудь, вынудив Англию и Францию тоже не сидеть сложа руки… А? Какого вы мнения, Начо? – Не исключено, – уклончиво ответил Фалько. – Я в этом не очень разбираюсь. – Война вполне может принять международный характер. Эдди не согласилась: – Сомневаюсь, чтобы Сталин сейчас открыто выступил против Гитлера с Муссолини. По крайней мере, пока. – Да, наверно, – сказал Баярд. – Как бы то ни было, Республика сделала сильный ход. Это настоящий… Черт, вылетело из головы. Ну? Как говорят у вас карточные игроки, когда все ставят на кон? Он взглянул на Эдди, а потом, не получив ответа, обратился за помощью к Фалько. – Ордаго[49], – подсказал тот. – Да! Спасибо. – Баярд взял у Эдди сигарету и с наслаждением вдохнул дым. – Скажу честно – я завидую. Ведь и моя эскадрилья могла бы отбомбиться по германскому крейсеру! – Ты бы за это жизнь отдал, – сказала Эдди. – Не моргнув глазом. – Для вас Испания – какое-то увлекательное приключение, – заметил Фалько. – Так и есть, – с непритворной застенчивостью улыбнулся Баярд. – Это лучшее, что было у меня в жизни – хорошие товарищи, настоящая работа и правое дело… Что еще нужно человеку? – Жалеете, что пришлось это оставить? Лицо Баярда омрачилось. – Не очень. К нам начали прибиваться люди, которым доверять нельзя… Темноватые личности… Интернационалисты неясных мастей… И эскадрилья потеряла свою первозданную чистоту, если понимаете, о чем я. А я потерял к этому вкус, вот и решил помогать Республике иначе. И сейчас делаю, что могу. Фалько понял, что более удачного случая не представится. Не спеши только, одернул он себя. Достал трубочку с кофе-аспирином, вытряс две таблетки, разжевал и запил горечь глотком вина. – Как идет финансирование ваших «Испанских небес»? – Плохо идет. Через пень-колоду, – с досадой ответил Баярд. – Я думал об этом и намерен спонсировать ваш фильм. – Правда? Вы решились наконец? – Решился. Если, конечно, вы не возражаете. Баярд был ошеломлен. Спадающая на глаза челка придавала что-то юношеское его изумленному лицу. – Это потрясающая новость, – с трудом выговорил он. – Даже не знаю, что сказать. Фалько очень непринужденно, словно речь шла о чем-то маловажном, вытащил из кармана аваль банка Моргана, оформленный сегодня утром на площади Вандом, и положил на стол. На первой странице бросалась в глаза цифра – 100 000 франков. – Каждый должен помогать чем может. Прочитав поручительство, Баярд провел ладонью по лицу. Нос у него заострился, глаза счастливо заблестели. – Дорогой друг, вы человек удивительного благородства! – сказал он, показывая документ Эдди. – Ты согласна? – Разумеется, – ответила она, но смотрела при этом не на бумагу, а в лицо Фалько. – Редкостный человек. Баярд, все еще не опомнившись от радостного потрясения, простер к нему руки: – Уверяю вас, вы не пожалеете. – Надеюсь. – Даю вам слово. Там будет все – и Эйзенштейн с его «Броненосцем», и немецкие экспрессионисты… Кино – современнейшее из искусств. Недаром наци, которые умеют лгать как никто, уделяют ему такое внимание. Книгу прочтут тысячи, а фильм посмотрят – сотни тысяч… Фалько в очередной раз высморкался, и Баярд замолчал. Потом ласково положил ладонь чуть ниже локтя Эдди. – Кино, товарищ Начо, – продолжал он. – объединяет в себе всю совокупность цивилизации: комедии в капиталистических странах, батальные ленты в странах фашистских, трагедийные эпосы – у коммунистов… Вот этот жанр – наш. – Но Франция пока не коммунистическая страна, – возразила Эдди. – Да и вашей Испании еще предстоит тяжкий путь. Баярд не снимал ладони с ее руки. – Она его свершит, дорогая. И моя картина немного ей поможет. Эдди высвободила руку, чтобы взять бокал. Поднесла его к губам, поверх ободка продолжая смотреть на Фалько. – Когда намереваетесь начать съемки? – осведомился тот. – Не позднее августа. Я покажу вам сценарий, он уже почти готов. Там будет тридцать четыре эпизода. Мой испанский друг Луис Бунюэль сейчас его редактирует. Вы не видели его фильмы? – Один, кажется, видел. Тот, где бритвой режут глаз[50], – это его? – Его. – Съемки пройдут в Испании? – Да, в местах боевых действий. Играть будут не актеры, а настоящие ополченцы, крестьяне, женщины-антифашистки… Правительство – и центральное, и каталонское – обещало мне содействие. Облокотившись о стол, подавшись вперед, Баярд говорил горячо и взволнованно. Но вдруг остановился, вздохнул и откинулся на спинку стула. – Только вот денег у них нет. Деньги доставать должен я. И потому ваше сегодняшнее предложение было так важно для меня и так меня тронуло… – Надо бы нам подписать контракт по всей форме, – сказал Фалько. – Конечно-конечно. Я передам вам копию договора, который заключил с Галлимаром, моим издателем: он тоже выделяет мне деньги на картину. Может быть, уже завтра пришлю. – Годится. – Ну и чудесно. Теперь это надо, что называется, спрыснуть, – Баярд сделал знак ближайшему гарсону. – Как насчет бутылочки шампанского? – А вечером можем опять посидеть в «Мовэз фий», – предложила Эдди. Без четверти четыре, оставив позади уличный шум и тщательно проверившись, Фалько прошел под аркадами улицы Риволи, шагнул через порог отеля «Мёрис» и оказался в холле, облицованном блестящей восьмиугольной плиткой, в которой отражался свет люстр. Санчес, на этот раз надевший галстук и приличный костюм-тройку, ждал его, сидя в кресле в гостиной, примыкавшей к бюро регистрации. При виде Фалько он поднялся и без единого слова первым стал подниматься по лестнице. Молчали они и на втором этаже, где ковер глушил их шаги. Санчес и Фалько шли метрах в двух друг от друга. В конце коридора Санчес остановился у двери в suite, постучал два раза, потом, выждав, еще раз и после паузы – еще два. Когда дверь открылась, переступил порог, и первое, что увидел последовавший за ним Фалько, было направленное на него дуло пистолета. Держала его женщина средних лет, с каштановыми волосами, небрежно и не по моде собранными на затылке, одетая в синюю юбку и серый шерстяной жакет. Пистолет – черный и грозный «стар» 9 мм – у нее в руке казался непомерно большим. – Свои, – сказал Фалько. – Наш, – подтвердил Санчес. Женщина опустила оружие и отступила в сторону. Просторные апартаменты, изысканная мебель, ковры и гравюры XVIII века по стенам. Налево спальня, направо гостиная. Там, на столе, был смонтирован коммутатор «Эрикссон» старой модели – провода уходили в отверстие, проделанное в стене. Окна прикрыты жалюзи, и в приглушенном свете можно было различить человека, который медленно поднялся с дивана при появлении Фалько. – Добрый день, – поздоровался тот. Поднявшийся оказался довольно крупным господином лет за шестьдесят, с обильной проседью в усах и светло-русой шевелюре. Замшевый жилет вносил неожиданный оттенок франтоватости в его респектабельно-корректный облик. Пахло от него дорогим лосьоном после бритья. Он не подал вошедшему руки. Несуразно – по его комплекции – маленькая и изящная, поблескивающая золотым перстнем-печаткой на мизинце, она оставалась опущена, и в этом читалось намеренное пренебрежение. – Я граф де Тáхар, – сказал он сухо.