– Вас пытались убить, вы славно искупались в Сене, вас вот-вот разоблачат, кто-то держит вас на мушке… Это ведь не комедия с Гарольдом Ллойдом[48]. – Наше дело такое… – Да. Полагаю, что так. Они помолчали, глядя на детей, игравших на берегу пруда. Санчес снова закашлялся, поднес ко рту платок, и хотя, скомкав, быстро спрятал, Фалько, как уже бывало не раз, успел заметить розоватые пятнышки. – Как вас занесло в нашу среду? Вы ведь военный, не правда ли? Тот потеребил ус: – Неужели так заметно? – Нет, не очень. Ну, может, только по манере носить одежду. Думаю, она, будь то мундир, сутана или сетчатые чулки проститутки, формирует характер. Санчес снял кепку, провел ладонью по лбу с глубокими залысинами. Вид у него вдруг сделался еще более усталым. – Восемнадцатого июля я был в казармах Монтанья. Когда ворвался этот сброд и начал убивать без разбору всех офицеров и сержантов, я уцелел потому, что переоделся и замешался в толпу сдавшихся рядовых. Солдаты меня уважали. Никто не выдал. – Вот как? Это просто чудо. – В полном смысле слова. – Он снова надел кепку и взглянул на Фалько предостерегающе: – Чудо… Вы верующий? Фалько, не отвечая, сделал вид, что всецело занят выбором сигареты. После невольного купанья уже просохли и портсигар, и зажигалка, и все прочее содержимое карманов. А вот наручным часам вода причинила ущерб непоправимый – они погибли, как и уплывшие по течению плащ со шляпой. – Я сумел добраться до улицы Кастельо, где жил мой брат, врач по профессии, – продолжал Санчес. – Прятался у него три дня, пока на нас не донесла консьержка. За нами пришли ночью. Брата увели, а я опять спасся – ушел по крышам. Перебрался к нашим в Гуадарраму… Я знаю английский, французский, немецкий, а мой племянник – секретарь графа де лос Андес. Меня направили сперва в Сан-Хуан-де-Люс, а потом сюда. С третьей попытки Фалько смог прикурить. – А что сталось с вашим братом? – Его отправили в ЧК, а оттуда препроводили на кладбище… Когда моя невестка пришла требовать его освобождения, ее изнасиловали. Санчес произнес все это холодно и отстраненно. Медленно и монотонно. Потом снова безразлично уставился на играющих детей. – Я часто мечтаю, что когда возьмем Мадрид, я эту консьержку найду, – вдруг добавил он. – Ну не смешно ли? Сами посудите – сколько красных, так ведь? Сотни тысяч. И многие среди них – убийцы. А я хочу разыскать только ее. Он пожал плечами. Потом склонил голову набок, погрузившись в думы и воспоминания. – Леокадия Гаррон Эспехо ее зовут. Не забуду. Они прошли еще несколько шагов в молчании. Санчес не без труда подавил очередной приступ кашля. Потом губы его скривила мрачная улыбка. – И надеюсь, что доживу до встречи, – договорил он. Сигарета не доставляла Фалько удовольствия. Казалась ему – от простуды, наверно, – безвкусной, и он выбросил ее, не докурив: дым раздражал нос и гортань. – Относительно вас и республиканского посольства, – другим тоном проговорил Санчес. – Не знаю, что еще сказать. Это уже не в моей компетенции. Я пешка и вижу только свой кусочек доски. – Все мы пешки. – Да нет, вы скорей уж слон или конь… Я продолжаю получать инструкции максимально оберегать вас. И еще попросили о прямой связи с вами. – Саламанка? – Да. – Неожиданно… – В отеле «Мёрис» мы оборудовали телефонный узел для особых случаев. – Вот как? Надежная линия? – Вроде бы да. Обходится очень дорого, мы ее используем в случаях крайней необходимости. Нас просили устроить сеанс связи сегодня в четыре. – С кем? – Узнаете. – Санчес снова угрюмо улыбнулся. – Я в данном случае всего лишь курьер. У «Липпа» подавали лучший в Париже «джин-физ», так что Фалько с ходу заказал себе порцию. Лео Баярд и Эдди Майо уже сидели под большим зеркалом в глубине зала: неизменный Пти-Пьер у стойки не спускал с них бдительных глаз. Был час аперитивов, и кафе заполняли посетители буржуазного вида, которые вели себя вполне непринужденно. В зеркале отражались гарсоны в черных пиджаках и длинных фартуках, сновавшие по залу с бутылками вина во льду и блюдами с «дарами моря». Голоса сливались в ровный гул. – Ну, мы уже слышали о вашем купанье в Сене, – весело сказал Баярд. – Теперь желаем знать подробности. Фалько подчинился беспрекословно. Он замечательно владел искусством живого и занимательного рассказа, а природный артистизм скрашивал даже самый банальный анекдотический случай. Последнее происшествие позволяло блеснуть мастерством и, слегка преувеличивая степень своей неуклюжести, вышучивая себя самого – в этом он тоже был большой мастер, – описать, как перегнулся через перила, потерял равновесие, бухнулся в воду и как потом жандармы выуживали его оттуда на манер тунца. – Они сказали, что недели не проходит, чтобы оттуда не сиганул какой-нибудь самоубийца. Чаще всего топятся модистки от несчастной любви и кассиры-растратчики, но те и другие выбирают для этого безлюдье и ночную темноту. А я им на это ответил, что теперь тоже хотел бы утопиться, но со стыда. Баярд смеялся, Эдди улыбалась, но поглядывала на Фалько задумчиво, а потом сказала: – Вот бы не подумала, что вы так неловки. Она была сегодня очень хороша – золотистые волосы гладко охватывали голову, как шлем, а серый костюм, в котором несомненно узнавалась рука Шанель, с белой сорочкой и галстуком, придавали ей порочную прелесть двуполого существа. – О-о, вы бы удивились, узнав, до чего же неловок я бываю порой, – ответил Фалько. Облокотившись о стол и держа дымящуюся сигарету на весу, возле подбородка, она произнесла с той же надменной улыбкой: – Сомневаюсь. – Начни я рассказывать… Фалько достал платок и, извинившись, приглушенно высморкался. – Попробуйте устрицу, – посоветовал Баярд. Устрица оказалась выше всяких похвал. Фалько, уже допивший свой коктейль, сопроводил ее глотком шабли. К столику подошли какие-то знакомые Баярда, он встал и, отойдя на несколько шагов, вступил с ними в беседу, меж тем как Эдди и Фалько продолжали свой поединок взглядов. – Пикассо сделал мой портрет, – сказал Фалько. – Я очень доволен. – Пикассо – грубиян и сумасброд. – Со мной он держался любезно. – Понравились, видно. – Она замолчала на миг; улыбка медленно гасла у нее на губах. – Как и всем… Вы всегда так падаете? – Как «так»? – По-кошачьи, на четыре лапы. – Делаю, что могу. – Действительно… Делаете. Вы замечательно говорите. У вас талант к этому. – А у вас – к молчанию. Эдди бросила на него непроницаемый взгляд: – Надеюсь, это был комплимент? – Ну разумеется. Я вот только не знаю, понравился ли он вам. Температура взгляда упала градуса на два: – Вы и здесь делаете, что можете? – В меру сил стараюсь. Она помолчала и, не выпуская из пальцев сигарету, оперлась подбородком на ладонь. – А я бы тоже хотела сделать ваш портрет… Вас не слишком затруднит попозировать мне? Фалько не ожидал такого и потому секунд на пять промедлил с ответом. Да ни за что на свете, подумал он. Еще не хватало, чтобы его снимок появился в чьем-то фотоархиве в образе кинолюбовника. Он злорадно представил, как бы высказался адмирал, наткнувшись на изображение своего агента, например, в «Харпер Базар». – Чем же меня это может затруднить? – В самом деле… – задумчиво продолжая изучать его лицо, сказала она. – Чем же?