– Вот же бессовестный! От алчности ни о чем, кроме денег, думать не может… Ну а как подвигается его картина для Всемирной выставки? – Медленно. Даже слишком медленно. – Плохо… Это просчет. – Баярд осуждающе прищелкнул языком. – Публика к этому не готова. Его не поймут. Батальное полотно – оно и есть батальное полотно. А вот его картина могла бы значить немало. – Он надрывается на этой работе. – Надрывается? Ты слишком легковерна. Ему представление устроить – что суп посолить. Жуликоват он малость. – Пабло – художник огромного масштаба, – возразила Эдди. – Ну разумеется. Кто спорит? Крупнейший из всех, кого я знаю, а таких немало. Но вместе с тем – жулик. И циник. Половина образов этой картины были задуманы для других работ. Он назовет ее «Герника», а мог бы – «Лиссабонское землетрясение». – А ты бы взял да и сказал ему об этом. – А я и сказал. Он рассмеялся мне в лицо и ответил, что в историческом материализме я, может, и разбираюсь, а вот в искусстве не смыслю ни уха ни рыла. – И был прав. – Эдди взглянула на Фалько. – Как по-вашему, Начо? – Ты у нас – произведение искусства, – сказал Баярд. – Шедевр. Эдди подавила зевок: – Который умирает с голоду. – Потом просияла. – А поедем в «Мовэз фий»? – Она снова повернулась к Фалько: – Знаете это место? – Нет. Ему принялись объяснять. Клуб на площади Пигаль, он теперь в большой моде. Там найдется все что угодно, на любой вкус, сделан под берлинское кабаре, при том, что в самом Берлине теперь все не так, как раньше. Там, конечно, бывают американцы, но все же он пока не стал обязательным пунктом туристского маршрута, по которому они ходят стадами. И потому место сохранилось в первозданности. Более или менее. И отличное название, подчеркнул Баярд. «Скверные девчонки». Фалько огорченно показал на свой серый шевиотовый костюм и коричневые башмаки-броги: – Мне надо будет зайти в отель и переодеться. – Мы тоже не в вечерних туалетах. Это не имеет значения, тем более что сейчас тепло, – Эдди дотронулась до своего болеро. – Там неформальная обстановка: иди в чем хочешь. – Я вас всех приглашаю, – добавил Кюссен. – Как же иначе? – сказал Баярд. – Надо же немного растрясти твой комиссионный куш. Они уже собирались встать из-за стола, когда Фалько увидел в дверях кафе своих американских попутчиц – Нелли и Мэгги. Те тоже заметили его, и первая радостно ему помахала. – Простите… Одну минуту. Поправляя узел галстука, он направился к ним. – Ой, Мэгги, смотри, кто пришел! Какой приятный сюрприз! Наш тореро-коммунист. Белокурая Нелли улыбалась и явно радовалась неожиданной встрече. От нее все так же приятно пахло. На ней был красивый костюм, розовый в голубой горошек, и соломенная летняя шляпка, очень изящная, но еще не вполне по сезону. Серенькой мышкой смотрелась рядом с ней долговязая угловатая подруга, все такая же серьезная и чопорная. Кто бы мог подумать, снова подумал Фалько, глядя на нее и вспоминая ее без очков, растрепанную, голую и бесстыдную. Время от времени освещаемую огнями станций, мимо которых пролетал, не останавливаясь, экспресс. – Ну, как тебе в Париже, дорогой? – спросила Нелли. – Грех жаловаться. – Да уж я вижу, – она показала глазами на его спутников за столом. – Твои друзья? Я вроде двоих где-то видела раньше. – Вполне возможно. – В кафе ты, красавчик, смотришься еще лучше, чем в купе… – Немного наклонившись, она опустила ладонь на его руку ниже локтя. – Какие планы? – Да я ведь говорил уже… Дела и заботы испанского идальго. – Долго еще пробудешь в Париже? – Несколько дней. – А мы – еще две недели. Нам все же удалось вселиться в «Ритц». Фалько послал ей лучезарную улыбку номер пять. Обозначавшую: «Разумеется, как же, как же, при первом удобном случае». Только еще не хватало! – Рад за вас. – Приятно слышать. Правда, Мэгги? Замечательно было бы продолжить знакомство. Как-нибудь на днях. Там, где будет чуточку больше простора. Во всех смыслах. Фалько раздвинул губы в улыбке номер шесть – много более интимной. – И где бы так не трясло на поворотах? – Вот именно. – Нелли засмеялась, притворяясь, будто смущена, что вышло у нее неважно. – Хоть я и не понимаю, что ты имеешь против тряски. – Мало что может доставить мне большее удовольствие. – Так что имей в виду… – Она протянула ему позванивающую браслетами руку, облитую очень дорогой кремовой перчаткой. – Телефон «Ритца» есть в путеводителе. Ожидая, когда Пти-Пьер подгонит машину, они стояли на тротуаре под фонарем. Баярд – руки в карманах, шляпа на затылке – склонился к Эдди и шептал ей на ухо, наверно, что-то смешное, потому что оба смеялись. Потом взглянули на Фалько. – Вы правда знаете эту белобрысую американку? Фалько немного смешался от неожиданности: – Ну конечно… Ее зовут Нелли. Мы познакомились в поезде. – А фамилию свою она вам не назвала? Он добросовестно напряг память. – Да нет, не назвала… А я не спросил. – Вот как… И какого же рода это знакомство? – Шапочное. К обочине, сияя хромировкой и темно-красным лаком, притерся автомобиль – четырехскоростной «воксхолл-туринг». Фалько и Баярд разместились на удобном кожаном сиденье сзади, а Эдди – между ними. Кюссен сел впереди, рядом с шофером. Красивая машина, подумал Фалько. Не скажешь, что сталинистская. Или скажешь? – Это Нелли Минделхайм, – сказала Эдди. Фалько удивился совершенно непритворно. Это имя было известно всякому, кто заглядывал в колонки светской хроники. – Та, из Нью-Йорка? – Ну да, наследница, – ответил Баярд. – Большая любительница искусства. Пикассо месяца два назад выдоил ее на славу. Верно, Гупси? – Верно. – Содрал с нее огромную сумму за натюрморт со скрипкой и яблоками. Или там помидоры? – Яблоки, яблоки. – Помимо живописи, увлекается красивыми молодыми людьми, – продолжала Эдди. – Коллекционирует картины и возлюбленных. Причем, как я понимаю, не только мужского пола. – Нимфоманка-би, – уточнил Баярд. Пти-Пьер вел машину молча, аккуратно пропускал трамваи на перекрестках и был непроницаемо безразличен ко всему, кроме дорожной обстановки. Сперва повторяли маршрут, которым третьего дня костоломы майора Вердье везли Фалько в антикварную лавку на улицу Мондетур. Но миновали Ле-Аль и оказались среди огней и светящихся реклам улицы Монмартр. – Мы с Эдди познакомились с ней в доме общих друзей… Она обожает Европу и готова оставить тут фамильный капитал. Собирается открыть картинную галерею на проспекте Монтеня, ни больше ни меньше. Эдди прикоснулась к плечу Кюссена: – Слышала, что ей пришлось продать свой дом в Венеции. Правда, что ли? – Правда. На одной вечеринке в палаццо Грасси, немного подвыпив, она сообщила графу Чиано, зятю Муссолини, что, по ее наблюдениям, у дуче проблемы с эрекцией. Представляете себе? В ту же ночь местные чернорубашечники устроили ей под окном такую серенаду, что пришлось спешно покидать Венецию. – А вторую – вон ту, с постным личиком – не знаю, – сказала Эдди. – Кто это? – Подруга, – ответил Фалько. – Компаньонка. Сопровождает в поездках и занимается, так сказать, ее логистикой. – Ну да, чем же заниматься с ней, как не логистикой, – насмешливо проговорила Эдди.