Он думал о Еве Неретве – она же Луиза Гомес, она же Ева Ренхель и черт знает кто еще. В наше время, не в пример временам минувшим, выживают только самые умные, упорные, сильные духом женщины. Им суждены небывалые испытания. История, ускоряя свой ход, производит естественный отбор, и женщина, без сомнения, становится новой героиней века. Женщины делают такое, что было немыслимо прежде, и обнаруживают при этом больше жестокости, больше дисциплинированности, больше веры, чем мужчины. Оттого, быть может, что отступать им некогда и некуда, и они это знают. Для них поражение равносильно гибели. Таких роскошеств, как слабость или милосердие, они себе позволить не могут. И, быть может, те, кто выживет и увидит, как рассвет сменяет черную ночь, простершуюся над Европой и всем старым миром, станут в конце концов настоящей высшей расой. Будущим. Он представил, что сказал бы адмирал, если бы услышал эту мозговую жвачку, и невольно хмыкнул сквозь зубы. Взгляд серых глаз, суженных циничным прищуром, стал жестче. Для тебя, говаривал адмирал, женщины делятся на два типа – те, которых ты уже оприходовал, и те, кого еще не успел. И тут Вепрь был неправ. Оказалось, что есть и третий, и Фалько потратил известное время, анализируя его. Все так же неподвижно стоя у окна, он с беспокойством отметил, что на слишком много вопросов пока не нашлось ответов: осталась ли Ева в живых или погибла после провала миссии в Танжере и потери «Маунт-Касла»; решил ли ее судьбу вызов в Москву, разделила ли она участь бесчисленных жертв сталинских чисток, выкосивших в том числе и многих закордонных разведчиков; пожертвовал ли Евой ее шеф Павел Коваленко, подставив под топор ее голову вместо своей; пощадил ли НКВД своего агента; пришел ли ей конец в лубянском подвале или сибирском лагере? Слишком много непостижимого для столь позднего часа, сдаваясь, сказал себе Фалько. Мигрень почти унялась, и он, приготовив пижаму, принялся развязывать галстук. В этот миг позвонил телефон. – Слушаю. Он ничего не услышал в трубке, кроме щелчка разъединения. Связался с коммутатором, и телефонистка сообщила, что звонили из города. Мужской голос попросил номер Игнасио Гасана. Звонивший не назвал себя. – Спасибо. В задумчивости он медленно опустил трубку на рычаг. Потом, повинуясь профессиональному рефлексу, выключил в номере свет, подошел к окну и выглянул наружу. И не заметил ничего подозрительного. За кронами деревьев стояли два припаркованных автомобиля, вдоль бульвара скользил свет фар. Да, все вроде в порядке, но инстинктивное и до совершенства доведенное чутье на потаенную угрозу подало сигнал тревоги. Фалько только что вступил на непонятную территорию, которая рано или поздно станет территорией вражеской, и в течение нескольких минут холодно разбирал все «за» и «против», риск вероятный и возможный, обоснованные гипотезы и опасные случайности. Вот теперь и начнется игра, подумал он. Или, по крайней мере, теперь есть с кем играть. Убедившись, что ключ в двери, метнулся к бюро, взял пистолет и, оттянув ствол, дослал патрон. Потом открыл ящик, куда положил книгу и шифровку, и спрятал их на второе дно своего чемодана рядом со спичечным коробком, полученным днем от Санчеса, конвертом с деньгами и глушителем. Закурил и сел на кровать в темноте, так и эдак осмысляя сигнал тревоги, не умолкавший в голове. Он ловил малейший шорох из коридора, но слышал только тиканье будильника на прикроватном столике. Спустя несколько минут поднялся, прошел в ванную, почистил зубы, прополоскал рот «Листерином». Потом вернулся к кровати и, не раздеваясь, не снимая башмаков, повалился на нее. Пистолет сунул под подушку. Шаги он услышал прежде, чем в дверь постучали. И к этому моменту был уже на ногах, собран и напряжен. Жалюзи были подняты, свет в номере выключен, и глаза Фалько, успевшие привыкнуть к темноте, отчетливо различали в номере очертания предметов. Большим пальцем он сдвинул предохранитель, бесшумно, ступая на пятки, выбрал наилучший угол для стрельбы, а потом, готовый к любым неожиданностям, спросил: – Кто там? – Полиция. – Одну минуту. Он торопливо осмыслял ситуацию. Приход полиции спутал ему карты. Впрочем, может быть, это никакая не полиция. В любом случае от ночных визитов ничего приятного ждать не приходится. Если все же это полиция, пистолет тут явно лишний и осложнит дело. Если же нет, остаются иные пути. Он снова поставил «браунинг» на предохранитель, сунул под матрас и снял колпачок с авторучки. В умелых руках острое золотое перо, молниеносно вонзенное в глаз, в ухо или в горло, становится оружием не менее смертоносным, чем, например, стилет. Точно так же, как другие безобидные предметы обихода, – на самом деле все зависит от желания и умения причинить ими вред. Даже ключ от двери может сослужить нужную службу. И потому, повернув ключ в скважине, Фалько вынул его и зажал в правой руке, головку уперев в ладонь, а бородку высунув между пальцами наружу. – Что вам угодно? За дверью оказались двое в шляпах. Один был в длинном черном непромокаемом плаще, второй – без. Он-то и шагнул вперед, а его спутник, оставшись в коридоре, прислонился спиной к стене. В том, как они вели себя, не было – или, по крайней мере, не чувствовалось – ни угрозы, ни напряжения. – Не могли бы вы проследовать с нами? – спросил вошедший. – Зачем? Второй посмотрел на ключ, торчавший из кулака Фалько, и поверх его плеча тотчас метнул быстрый взгляд в полутемный номер. – Обычная полицейская процедура. Проверка. Пустяковое дело. – Странное время выбрали. – Вы совершенно правы. Сказано было любезным тоном. Вошедший – он был черноволосый, низкорослый, бородатый – сунул руку за отворот пиджака и достал служебное удостоверение – но не полицейского агента, а сотрудника Второго бюро. Фалько хорошо знал, как выглядят документы управления французской контрразведки – трехцветная полоса фоном и специальная печать в углу. Ему и самому однажды пришлось предъявлять такое – только поддельное. Это вот выглядело настоящим, хотя – кто может сказать наверное? – Вам необходимо проехать с нами. – Куда? – В нашу контору, на Ле-Аль. Он сказал не «управление», а «контора». Фалько продолжал вопросительно смотреть на него: – Зачем? – Просто поговорить… На кое-какие темы, представляющие взаимный интерес. Он говорил все так же любезно. Фалько взглянул на его напарника в коридоре, стоявшего, как и прежде, у стены, руки в карманах плаща. Держался миролюбиво и, несмотря на явно имеющийся в кармане пистолет, не угрожающе. – Мы на машине, – проговорил маленький и бородатый. – Отвезем вас и назад привезем с удовольствием. Займет час, не больше… Ну, полтора от силы. Фалько про себя вздохнул. Выбора у него не было. Он повернулся, включил свет, надел жилет и пиджак, подтянул галстук, рассовал по карманам свой обычный скарб и, завинтив колпачок, спрятал вечное перо. Агенты наблюдали за ним из коридора. – Я к вашим услугам, – сказал Фалько. Прежде чем закрыть за собой дверь, взял шляпу и, надевая, нащупал за лентой лезвие «жиллетт». Не забыл и трубочку с таблетками. Совсем не исключено, что сегодня ночью они ему понадобятся. От влажного воздуха с реки набережные окутывались легким туманцем, блестел асфальт мостовых, расплывались, теряя четкость очертаний, желтые нимбы фонарей. Машина – «ситроен-7» – переехала Сену по мосту Пон-Нёф. За рулем сидел агент в плаще. Второй устроился с ним рядом, так что Фалько было вольготно одному на заднем сиденье. И это обстоятельство сильно успокоило его, хотя он по-прежнему оставался настороже. – Сигарету? – оборачиваясь к нему, спросил бородатый. – Нет, спасибо. – У меня «Капораль». – Тем более… Их под силу курить лишь нерядовым мужчинам[32]. Агент засмеялся и, чиркнув спичкой, прикурил. – Остроумно! Слыхал, Марсель? – Слыхал. Салон наполнился запахом крепкого дешевого табака. Фалько смотрел в окно. В этот поздний час машин было мало, хотя по мере приближения к Ле-Аль поток постепенно густел. На подъездах к ней стали попадаться пароконные подводы, фургоны, грузовики с мясом, фруктами, овощами, зеленью и всем прочим, что с рассвета будет заполнять ненасытное чрево Парижа. – Приехали, – сказал агент. Автомобиль затормозил. Они оказались уже не в фешенебельном квартале, а на улице более чем плебейского вида. Свисавшие с фасадов старинные железные фонари – некогда газовые, а теперь переделанные в электрические – едва освещали вывески: «Оптовые поставки мяса», «Гостиница «Бо Нуар»», «Пти Бистро». Заваленная мусором мостовая, закрытые киоски, ларьки, нагромождение мешков и ящиков. Пахло соответствующе. Из стоявшего перед складом фургона человек десять в рабочих халатах, выпачканных кровью, выгружали и, взвалив на плечи, вносили внутрь расчетверенные говяжьи туши. В дверях бара усатый жандарм в пелерине, засунув большие пальцы за ремень, беседовал с пышногрудой огненно-рыжей проституткой. Перешли на другую сторону. Сопровождающие шагали впереди и как будто не обращали на Фалько внимания. Так добрались до углового дома, и Фалько машинально отыскал глазами табличку с названием улицы – «Мондетур». Агенты остановились у лавки под вывеской «Антикварные товары». Металлические шторы были подняты и приглашали войти. На контору, какой бы смысл ни вкладывать в это слово, было непохоже. Так что Фалько, стоик по складу характера и роду деятельности, снял шляпу, глубоко вздохнул, тронул пальцами лезвие за лентой и ступил за порог, напрягшись так, словно готовился встретить удар ножа. Первое, что он увидел, была огромная коллекция стеклянных пресс-папье всевозможных видов, форм и размеров. Их были десятки – может быть, сотня. И оттого, что они стояли на столе, придвинутом к зеркалу, казалось, что они множатся до бесконечности. Рядом горел торшер ар-деко, и свет его причудливо играл и переливался на них, словно открыли ларец с какими-то диковинными сокровищами. – Добрый вечер, – произнес человек, сидевший в кресле под торшером. Фалько с шляпой в руке, не отвечая, вгляделся в него. Очень худое лицо, седые волосы подстрижены на военный манер ежиком – ан бросс, как говорят французы. По виду – далеко за пятьдесят. Шерстяной пиджак поверх сорочки с крахмальным воротником, галстук, повязанный крупным широким узлом, сильно поношенные вельветовые черные брюки. У ног, обутых в домашние плюшевые туфли, дремал золотистый кот. – Прошу садиться. Костлявая рука указала на кресло-качалку. Фалько огляделся. Те двое, что привели его сюда, исчезли. В полумраке, с которым не справлялась лампа, угадывались старинные картины, мраморные статуи, вазы, фарфор, бронза и еще множество мелочей в витринах. Из приемника «Филипс», выглядевшего здесь вопиюще неуместно, доносилась классическая музыка – размеренная, торжественная мелодия. Наверно, Бетховен, подумал Фалько. Или Вагнер. Но точно – немец. Один из этих. – Можете курить, если угодно. Фалько вытащил было портсигар, но остановился, услышав свистящее дыхание хозяина. Сухую, свистящую, старческую одышку. Сидевший в кресле понял причину заминки и жестом предложил продолжать. – Не беспокойтесь, закуривайте. Мне это не мешает. Фалько поглядел на него с интересом. Он умел отличать дыхание астматика или чахоточного от тех звуков, которые издают легкие, продырявленные горчичным газом. И не впервые слышал это прерывистое дыхание. Почти всегда – оказываясь рядом с ветеранами Великой войны. Разумеется, с теми, кто выжил. Те, кому повезло меньше, давно уже не дышат никак. – Не буду ходить вокруг да около, – сказал хозяин. – Не представляете, как я вам благодарен. – Мы знаем, как вас зовут и что вы делаете в Париже. Не знаем только, с какой целью и за чей счет вы тут оказались. Фалько, выигрывая время, наконец уселся и закурил. Он старался освоиться в столь неожиданной компании. Понять, что к чему. – «Мы»? И кто именно? – Это к делу не относится. – Седой не сводил с него давяще-пристального взгляда. – Вы по национальности испанец и, кажется, только что прибыли из Гаваны. Ну, по крайней мере, утверждаете так. Произнеся все это, он продолжал молча сверлить Фалько глазами, как будто ожидал от него признания по всей форме, однако тот оставался нем и бесстрастен. Слева от него на столике стояла гипсовая пепельница, бутылка «Курвуазье» и бокал. Хозяин показал на коньяк, но Фалько покачал головой. – Помимо этого, знаем, что вы общаетесь с нежелательными людьми. Ухватив кончик интриги, Фалько впервые позволил себе улыбнуться: – Кому же это они не желательны?