– Его влекут битвы, – саркастически заметила Эдди. – И он не проиграл ни одной. И постоянно ищет новых и новых, разных и всяких. Американец зло поглядел на нее: – Зачем ты это ему рассказываешь? – Он же тебя не знает… Это может показаться невероятным, но, представь, Гэт, на свете есть люди, которые тебя не знают. Гейтвуд взглянул на Фалько, словно только что увидел: – Вы ведь испанец, Педро? – Начо. – Ну, пусть будет так. Я ослышался, значит. Показалось – Педро. В Испании многие носят это имя. – Да, я испанец, хоть и живу не в Испании. – Испанцы – великолепные ребята, – Гейтвуд прищелкнул языком. – Нигде не встречал таких храбрецов. Правда, многие оружия в руках не держали. Через одного приходилось обучать азам. – Что стало бы с Республикой без тебя! – заметила Эдди. Она снова выдула струю сигарного дыма ему в лицо, но на этот раз американец успел отдернуть голову. – Слушай, Лео, чего она бесится? У нее что, критические дни? – Пошел ты в задницу, Гэт, – сказала она. Баярд рассмеялся: – Да нет, не дни, а отношение к тебе. – Не пойму, старина, что она в тебе нашла. Ты даже не настоящий коммунист. – Зато я выше тебя ростом. – И красивей, и элегантней, – добавила Эдди. – И лучше пишу. – Лучше-лучше, – поддержала Эдди. Гейтвуд снова достал платок и трубно высморкался. Потом поглядел на Фалько: – А вы какого мнения на сей счет, амиго? Кто из нас двоих лучше пишет? – Понятия не имею. Я вообще предпочитаю кино смотреть. – Как бы то ни было, я – известней. – Только не во Франции. Гейтвуд с вызовом придвинулся к Баярду почти вплотную. Невероятно, подумал Фалько, сколько же спиртного способен заглотнуть этот американец. И, если бы не пьяно блестевшие глаза за стеклами очков, по нему не скажешь. – Все твои самолетики, Лео, – это чистая хрень. Настоящие мужчины дерутся на земле, лицом к лицу. – Учту, как пойду в следующий раз драться, – сказал Баярд и, полуобернувшись к Эдди, добавил: – Напомни мне, пожалуйста, вдруг забуду. – Непременно. – Давно заметил, бабы почему-то с ума сходят по летчикам, – процедил Гейтвуд. – Твари. – А тебе не дают, – сказала Эдди. – Спокойно, спокойно, – вмешался Баярд. – Да я очень спокоен. Американец глубоко вздохнул, огляделся и наконец заметил Кюссена: – А вы-то откуда такой взялись?.. Турок, что ли? Не люблю турок. Тот слегка прищелкнул каблуками: – Австриец, с вашего разрешения. – Да ну? Правда австриец? – Точно так. К вашим услугам. – А известно вам, сколько осколков австрийской шрапнели вытащили из меня в Италии, а? – Двести, – скучливо проговорила Эдди. – И столько же раз ты об этом рассказывал. – Двести двадцать семь! Он похлопал себя ладонью по ноге, как будто она все еще болела. – А на войне в Испании решающее сражение было в Гвадалахаре, – вдруг вспомнил он. – Я там был. И не могу забыть тела несчастных итальянцев, припорошенные снегом… Эту битву будут изучать в военных академиях, вот увидите. Для итальянцев это был разгром почище, чем под Капоретто[31], – он с ненавистью взглянул на Фалько. – Я там тоже был. – Да где ты только не был, – презрительно вставила Эдди и раздавила в пепельнице окурок. – Не понимаю, как в такое время испанец может быть не в Испании и не на фронте. Фалько примирительно улыбнулся: – Ну, не всем же быть героями, верно ведь? – Да уж вижу, что не всем. – Отстань от него, – вмешалась Эдди. – Каждый испанец должен быть героем. Случаются такие моменты в истории, когда проявить героизм просто необходимо. Будь я испанцем, я бы постыдился в такое время сидеть в парижском баре. Он с тоской огляделся. Как будто жалея, что находится сейчас в «Доме», а не в траншее под Мадридом, среди вшей и косматых ополченцев. – Завтра у меня выступление в книжном магазине Сильвии. Придете? – Я занят, к сожалению, – деловая встреча. Гейтвуд заказал очередную порцию. Потом снова вскинул глаза на Фалько: – А зря. Вам, Педро, особенно полезно было бы послушать. Усвоили бы кое-что насчет Испании. 6. Антиквар с улицы Мондетур Политические преследования, эмиграция, голод, лотерея жизни и смерти на баррикадах, зверство геррильи, бесчеловечная ампутация своего женского начала и, наконец, всепоглощающая, целиком захватывающая работа по медленному сотворению нового мира на основе власти Советов. Лоренсо Фалько, без пиджака, в сорочке, перекрещенной подтяжками, с распущенным узлом галстука, с дымящей в углу рта сигаретой, в пятый раз перечел последний абзац, вглядываясь в подчеркнутые карандашом слова. Потом тщательно выписал получившийся результат – цепочку букв и цифр – на лист почтовой бумаги с грифом отеля, проверил и удовлетворенно стер резинкой все карандашные пометки. Бритвенным лезвием отрезал логотип отеля в верхней части листа и прочел окончательный текст: H3A11B4W-Y5TR709-R4E-94TS9M3-2OAS-D3P8SI1OE Вроде бы все правильно. В порядке и готово к передаче в штаб-квартиру НИОС в Саламанке, где ждет новостей адмирал. Фалько погасил сигарету в пепельнице, где уже лежало пять окурков, поднялся и потер ноющую поясницу. Уже давно чувствуя, как пульсирует болью правый висок, он дошел до бюро, взял трубочку с таблетками кофе-аспирина, лежавшую рядом с «браунингом» и бумажником, вытряс одну, разжевал и, запив водой, проглотил горький порошок, после чего застыл на мгновенье, сунув руки в карманы и глядя на книгу, оставленную рядом с шифровкой. И лицо его скривилось в гримасе, одновременно глумливой и выражающей покорность судьбе, потому что книга была не просто книга, а ключ к шифру, который он использовал в этой командировке. Сволочь вы, господин адмирал, думал он. Черт бы вас драл с вашим типично галисийским язвительным остроумием, помноженным на собственное, единственное в своем роде извращенное злорадство. Вот ведь гад. Аспид ядовитый, жалости не ведающий. «Влюбленная большевичка, или Любовь в красной России» – так называлась эта книжка: дешевый бульварный романчик в неполную сотню страниц, который – Фалько был в этом совершенно уверен – адмирал выбрал не случайно. Вепрь ничего не делал просто так. Белокурая, коротко стриженная, большеглазая женщина, смотревшая прямо на читателя с обложки, где на фоне сельского пейзажа замерла в объятии русская пара, напомнила Фалько другую большевичку, вполне реальную, из мяса и костей, которую он знал – и слишком даже хорошо знал – под именем Евы Неретвы. Сходство в самом деле было удивительное, и выйди эта книжонка на семь лет позже, можно было бы подумать, что на ней во всю обложку изображена именно Ева. Фалько спрятал книгу и шифровку в ящик бюро и стал заводить часы, рассеянно глядя в окно и ожидая, когда подействует болеутоляющее, чтобы потом почистить зубы и пойти спать. Через железные перила французского окна он видел, как темнеет меж уснувшей листвы бронзовая статуя не то философа, не то писателя по фамилии Дидро – Фалько никогда его не читал, – а дальше, на другой стороне бульвара, неяркий свет фонаря обозначает в полумраке колокольню церкви Сен-Жермен с высоким шпилем, теряющимся в темноте.