… Рихард раздраженно отодвинул экран, как только за Освальдом закрылась дверь. Панель жалобно скрипнула, и ему захотелось ударить по ней кулаком. Он двадцать минут слушал болтовню этого сопляка, без возможности вытянуть больную ногу, да еще записывать за ним приходилось – ну как же, в договоре ведь сказано, что записи с камер и микрофонов никому не передаются. Рихард вот так выслушал уже двенадцать человек, от только поступивших до выпускников, и никто, никто ничего не знал. Или умудрялся скрывать. Некоторые плакали, даже прощения просили за то, что не знают. Рассказывали ему всякую чушь, которую иногда удавалось использовать, но чаще всего он узнавал, кто на что дрочит. Если учесть развитие и разнообразие легальных каналов с порнографией, выдумать что-то такое, чтобы за это было стыдно, нужно постараться. А ведь когда он консультировался с штатными психотерапевтами, ему посоветовали именно так устроить. Про генетическую память говорили, условные рефлексы, освобождаемое стимуляторами бессознательное. Бессознательное, может и освобождалось, только лезло из него почему-то не то что Рихарду было нужно. Но толк от всей этой затеи все равно был. «Сад-за-оградой» не просто так обрел репутацию одного из самых эффективных реабилитационных центров. Рихард хорошо умел встраивать всю эту чушь в истории пациентов и делать так, чтобы они сами в эти истории верили. Пациенты много рисовали, лепили из мягкой пластмассы, занимались аутотренингами, начинали день с улыбки и пили витамины. А еще получали прощение, даже если не понимали от кого. Но, конечно, информация о порнографии все равно была бесполезна. Девчонка из Дабрина, Иви, вчера рассказала, что ей снятся ужасные сны о женщине, которая сгорает заживо и превращается в саламандру. Это вот, например, было очень плохо, потому что выпускникам не должны сниться такие сны. Рихарду показалось, что она еще что-то собиралась сказать, но начала рыдать – ничего удивительного, она все время рыдала – и больше ничего полезного не сказала. Раз она Освальду так нравится – пусть он ее и угомонит, а на выпускной программе нужно их рядышком поставить. Историю сочинить, потому что когда юные сердца обретали друг друга в ходе терапии – это было хорошо, просто замечательно. В его историях все всегда обретали что-то хорошее, а горящие люди никому не снились. И он этим гордился. Рихард вздохнул, отложил модулятор голоса, выбрался из-за ширмы и наконец-то выпрямил больную ногу. Глава 6. Маленькие марионетки, большие марионетки Едва открылась дверь, Марш пожалела, что решила обойтись респиратором. Она даже сквозь фильтры ощущала запах плесени, совсем некстати напомнивший лекции из медицинских конвентов. Благообразные коллеги Леопольда рассказывали, что если на солнце вполне можно находиться, если защищать от него кожу, то нефильтрованная грязь, сырость и пыль вызывают ужасные болезни. Не то чтобы Марш боялась смерти, но умирать от ужасных болезней было не слишком заманчиво. – Да не дрейфь, – Бэл панибратски потрепал ее по плечу, но тут же отдернул руку. – Это Императорская улица, ее хрен знает когда построили, чтобы от холеры прятаться. – Помогло? – Ну… кто-то авось да не помер. Воняет в этом коридоре, дальше мы все высушили. Бэл первым протиснулся в приоткрытую дверь. Марш все еще стояла, пытаясь преодолеть отвращение – Леопольд говорил, что споры плесени очень опасны, а все, что говорил Леопольд она против воли считала неопровержимой истиной, иногда даже утрируя его слова. Бэлу, видимо, надоело ждать, и его пухлая ручонка бесцеремонно высунулась из проема, вцепилась в ее рукав и потянула в сырую темноту. Марш решила, что упираться будет совсем уж глупо, и все-таки переступила порог, задержав дыхание. – Сверху раньше замок был, – доложил он, закрывая за ней дверь. – Его лет пятьдесят назад перевезли. – Перевезли замок? – она подкручивала значения на повязке и просто не хотела, чтобы Бэл мешал. – Ага. Что-то разобрали, а некоторые куски прямо целиком на транспортерах увезли. Наверное куда-то в Старший. Повязка в режиме «сумрак» заблюрила сильнее, но позволила разглядеть темную кирпичную кладку коридора. Это был очень старый камень, может и правда помнивший эпидемию холеры. Под потолком горели тусклые желтые лампы, к тому же постоянно мигающие – видимо, изображали факельный свет. – У меня друг возит из Среднего барахло, – Бэл терпеливо ждал, пока она справился с повязкой и осмотрится. – А его поставщик из Среднего рассказывает, что у него есть знакомый поставщик в Старшем… Он уверенно двинулся к боковому ходу, где лампы светили еще тусклее. Лязг и голоса раздавались из других ответвлений, но Бэл туда даже не смотрел. – Врет, – фыркнула Марш. – За каким хером кому-то из Старшего толкать что-то в Среднем, даже за большие деньги? К тому же это в Среднем деньги большие, а в Старшем небось за них и пожрать не привезут. – Не знаю, может им скучно. Вот он говорит, что в Старшем – все замки, все картины, все, что говорят, в войнах сгорело, все отреставрированное, даже молекулярные копии есть для того, что сильно пострадало. Она пожала плечами. Коридор становился все уже, потолок – все ниже, а треп Бэла – все глупее. Может, стоило вернуться домой, а завтра ночью, уже в маске попробовать пролезть на разборку? В конце концов, можно еще балахон достать, чтобы не сняли слепок тела. Вряд ли кто-то настолько серьезно озабочен надписями на стенах, чтобы стрелять на поражение или обнулять рейтинги за украденный аккумулятор. И всегда можно было сделать вид, что она ничего не знала, и согласна зарегистрировать оборудование, если незаметно спереть не получится. На кой хрен она вообще поперлась с этим балаболом?! – А еще он говорил, что в Старшем можно генотип для детей выбирать, – Бэл, видимо, не оставлял надежды ее впечатлить. – Представляешь, программа тебе рассчитывает, какой нос у дитенка будет, и болячек твоих наследственных он не нацепляет. – Давай лучше про замки, а? – Девушки же любят про детей слушать, – бесхитростно удивился он, постучав согнутым пальцем по уснувшей лампе. – У кого из нас с глазами проблемы?! Марш не представляла, с чего Бэл взял, что ей нравятся дети – она даже с ужасом заподозрила, что он собирается показывать ей мышей, решив, что она правда любит животных. И с чего Бэл взял, что у нее есть лицензия на материнство – с ее рейтингом было едва законно даже к чужим детям подходить. Наконец, он остановился перед еще одной дверью и принялся щелкать задвижками замка, на счастье Марш закрыв свой болтливый рот. – Ну вот, – гордо сказал Бэл, открывая дверь. – Это наш зал. Да ты заходи, чего стесняешься – такая боевая была. Она только шипела, отвернувшись обратно к темноте коридора и меняя режим повязки. По правой щеке потекли слезы, размывая жирную краску. Нужно было менять повязку. Обычно она вообще не трогала настройки, но теперь вот решила – побоялась затхлого подвального воздуха и душечки-Бэла. Который как раз вертелся рядом, трогал ее за плечо и что-то встревоженно бормотал. – Свет, – нехотя объяснила она. – А чего, эта штука не сама под освещение подстраивается? – в его голосе слышалось вполне искреннее раскаяние. Это было странно. – Нет. Бэл уже стянул респиратор и сделал глубокий вдох, словно показывая, что теперь-то плесени можно не бояться. Воздух в фильтрах действительно казался сухим и плесенью больше не пах, и Марш нехотя расстегнула ремешки и убрала респиратор в сумку. Она поправила краску кончиками пальцев и наконец-то огляделась. Здесь камень кладки был таким же старым, но гораздо светлее. Желтые лампы под потолком не мигали, и свет, показавшийся в начале таким отвратительным, теперь давал разглядеть просторный каменный зал. Вдоль стен стояли дешевые столы из легкого белого металла. Мужчина в синей куртке методично расставлял стулья и расставлял светильники-спирали. Вокруг него суетилась девочка с выведенной с браслета таблицей устрашающего вида. Девочка что-то щебетала, мужчина угрюмо хмурился. – Считает, сколько пива готовить, – объяснил Бэл. – Тут к вечеру без всяких лаборов сплошные Стравки. Марш заметила, что зрительских мест здесь немного, зато стены тут и там чернеют камерами. Ну конечно, они ведут трансляции. Как же можно не вынести такое событие в сеть. У Марш в сети была только башня-конвент и вынужденные встречи. И трансляций она терпеть не могла. Мрачная девушка в ярко-зеленом комбинезоне мрачно поливала полы из шланга резко пахнущим раствором. У нее под ногами вертелся лабор-уборщик, пытающийся вытирать лужи. Девушка отпихивала его ногой и раздраженно шикала. Центр был огорожен почти непроницаемо темными полями от пола до потолка. Из-за полей раздавался треск и виднелся мечущийся силуэт – нечто в два человеческих роста не то пыталось вырваться, не то просто билось о поля. Движения были ломаными, неестественными, но Марш никогда не видела у лаборов естественной пластики. – Почему он один? – равнодушно спросила она. – Это из той партии, у которых вместо искусственного интеллекта попытки в оцифрованное сознание, – нехотя признался Бэл. – Его недавно починили, уже все пожалели. Им тяжело управлять – он все норовит побыстрее закончить. – И что в этом плохого? – Он другие машинки калечит, – насупился Бэл. – Люди-то понимают, зачем зрители на Стравки ходят, стараются подольше драться и ломать так, чтобы потом можно было починить, а этот дополнительно варианты просчитывает и своевольничает невпопад. Две минуты возни и баиньки. – А почему не разберете? – Так раритет! И вообще, всех бы злых на запчасти разбирали – как бы мы познакомились? Пошли, других тебе покажу. Марш уставилась Бэлу в затылок и старалась больше не смотреть по сторонам. Ей окончательно стало противно это место и клетка, в которой дергался лабор с дефективным программным обеспечением. Она не застала споров об экспериментах с оцифровкой сознания, только знала, что раньше за добровольное участие начислялся рейтинг и что эксперименты провалились. Ходили слухи, что для модификаций Аби используют оцифровки, поэтому он так легко подстраивается под владельца и для многих становится хорошим собеседником. В любом случае, Аби Марш терпеть не могла и задаваться этическими вопросами не собиралась, а если кто захотел бы поговорить о способах получения социальных баллов – у нее было что ответить. Во втором зале шуршали четверо уборщиков. Пространство в центре было огорожено плотной прозрачной сеткой, рядом с которой собрались человек десять – все измазанные краской и чем-то очень возбужденные. – Бэл! – обрадовался парень в клетчатом костюме-тройке. У него единственного было чистое лицо. – Ты собак привел? – Нет собак, – виновато развел руками Бэл. – Вот девчонку только встретил, злая, как псина. Хочешь, тебя укусит? – Вы устраиваете еще и собачьи бои? – равнодушно спросила Марш у парня. У него глаза были поумнее, чем у Бэла. Бэл, видимо, слишком дорожил своими строчками социальной привлекательности и забывал, что кто-то может не очароваться его шуточками, за каждую из которых можно было кидать репорт. У парнишки, правда, личико было слишком уж смазливое – глаза подкрашены, черные кудряшки так и блестят. Хоть записывай его прямо сейчас для конвентов, в которые девочки ходят томно вздыхать.