На самих Стравках она была всего несколько раз, и только на тех, которые действительно были безопасны – ей вовсе не хотелось ради зрелища расстаться с излишками рейтинга. Если где-то есть свалка, на которой ржавеют неутилизованные боевые лаборы, то уж конечно найдутся умельцы, которые захотят их починить. Направлять их против людей было нельзя – оператора мгновенно насмерть забросали бы репортами. Но между собой их стравливать никто не запрещал. – Я плохо… умею управлять мышками, – спокойно сообщила она Бэлу, жестами изобразив управление лабором через перчатки. – И у меня мало денег. Но меня интересуют шкурки… раз уж на разборку теперь нельзя. Вообще-то Марш сомневалась, что разборка действительно хорошо охраняется. Свалка была огромной, карабинеров было не так много – зачем они, если большинство споров решает Аби и все стараются быть милыми, чтобы не нарвать на штраф? Но ее тревожили дроны, которые точно запустили, и необходимость регистрировать расходники. Это создавало проблемы – раньше она спокойно возвращалась в город с полной сумкой железа, собирала заготовки дома и дорабатывала на месте. Что ее поймают на месте закладки Марш не боялась – прелесть ее плана была в том, что после взрыва трех заброшенных домов начнут охранять подходящие заброшенные дома. Она даже попросила Аби рассчитать, где вероятнее всего произойдет следующий пожар, и он выдал замечательные результаты. Наверняка такие же результаты он выдал и карабинерам, и Рихарду, и любому, кто задался бы вопросом, какое здание взорвут следующим. Только вот Марш больше не собиралась взрывать заброшенные дома. Но чтобы взорвать Тот Самый не-заброшенный не-дом ей нужно было попасть на разборку. И найти хотя бы пару аккумуляторов – вязкая синяя дрянь, которой их заправляли, прекрасно горела, если немного доработать. Марш пыталась синтезировать взрывчатку проверенными методами – из жидкости для чистки панелей, из смазки для бытовых лаборов, но результат выходил непредсказуемым. Иногда все ограничивалось хлопком и сгоревшими платами, а как-то раз сработала только одна установка, зато пустырь, где она проводила испытания, заволокло таким едким черным дымом, что она едва успела отбежать на безопасное расстояние, чтобы не потерять сознание прямо там. В тот раз она впервые порадовалась повязке – она закрыла ладонью глаз, чтобы не потерять и его, и без повязки ей пришлось бы или рисковать, или бежать вслепую. – Что, и крестиком не умеешь? – удивился Бэл. – Все девчонки умеют крестиком. – Крестиком умею, – нехотя призналась Марш. – А у вас что, настолько древние… мышки? – Новых быстро разбирают, – виновато признался Бэл. – Ну что, сходишь? У нас любительская э-э-э… раздача сыра. Все друг друга знают, скучно. Я обещал кого-нибудь нового привести. – Ага. Очень хорошо. А мертвых мышек можно будет забрать? – Что, целиком? Марш пожала плечами. После Стравки лабора все равно нужно было ремонтировать, если она снимет аккумуляторы и несколько плат – хуже не станет. – Ну, целая мышка мне ни к чему, – заверила она. – Заберу усы, кишки там, может кусок хвоста, а остальное вам оставлю. – Лады, – легко согласился Бэл. – О, а что это у тебя за штука под краской проползла? Саламандра? Любишь огоньки? – Крокодил, – серьезно сказала Марш. – Люблю жрать людей. И слабо улыбнулась. Может, Бэл не такой уж и мерзкий. … На платформу они вышли вместе. Марш быстро застегнула респиратор и надела защитный монокль, чтобы пыльца, пыль и солнце не попадали в глаз. На самом деле она сомневалась, что пыльца и солнце так опасны для людей, но так говорили врачи, а врачам она верила чуть больше, чем всем остальным. Бэл все пытался справиться с застежкой очков, стоя за линией, отделяющей край платформы. Марш все казалось, что он вот-вот рухнет, и эта мысль была вос-хи-тель-на. Он ее тревожил. Такой полненький, голубоглазый и неуклюжий, словно всем своим видом показывал, какой он славный парень, и не надо его бояться, и в подвалы на Стравки с ним можно ходить, и вообще Бэл дружелюбный и угодливый. А может, у него полные карманы несинтезированных леденцов. – Пошли что ли? – весело сказал он, наконец справившись с очками. – Тебя как звать-то? Тетей Арто? – Марш. – Это тебя правда так зовут? – Нет, правда – тетей Арто. За платформой начинался Город, который можно было бы звать Старым Эддабергом, но в Старшем, говорили, есть район с таким названием. Марш, как и все остальные, даже не представляла, что там может быть. Какие-то другие дома? Отреставрированные развалины? Может что-то вроде того, что она видела на слайдах – с белыми мраморными колоннами и мозаичными полами? Мозаика и в Старой Городе была. Прямо у разборки, под ржавым каркасом от стеклянного купола бывшего фонтана. Иногда внутри что-то замыкало, и фонтан выбрасывал облако золотистой пыли. Пыль ложилась на мозаику, словно туман. Кажется, это было солнце – иногда Марш сметала пыль, опавшие листья и сухую траву с холодных пластинок и долго рассматривала извивающиеся лучи. Очень хотела забрать одну из пластинок для полки, но у нее не поднималась рука испортить узор. Здесь можно было найти много красивого. Необычную решетку, лепнину над дверью. Витраж с остатками стекол, витые перила, дверную ручку. Но сейчас Марш не за чудесами прошлой жизни пришла. Она считала темные покосившиеся дома, смотрела на сухую траву под ногами, прислушивалась к песне электробашен и запоминала дорогу. Из травы прямо Марш под ноги выполз осоловелый земляной краб, вяло загребающий воздух серыми клешнями. Она остановилась кончиками пальцев подняла его за панцирь. Не удержалась, стянула перчатку и дотронулась до темного пятна, похожего на глаз. Панцирь был прохладный и гладкий. Как у фарфоровой черепашки. – Цапнет тебя за палец – будешь знать! – весело сказал Бэл. Над их головами с гудением пролетел синий карабинерский дрон. Марш, нахмурившись, спустила краба в траву и натянула перчатку. Краб разъяренно блестел зелеными фасеточными глазами, а панцирь почти слился с сухой травой. Будто бусинки кто-то выбросил. – Этих много здесь летает? – спросила она, указывая на небо. – Видела на записях мух на трупе? – Ну. – Над разборкой последние пару дней столько было. Сейчас поменьше, конечно. Марш мысленно обругала себя так, как не ругала людей в аэробусе. Она сказала сделать эту несчастную надпись про сенатора Кьера только потому что хорошо понимала, что просто горящими развалюхами ей внимания не привлечь. Привлекла. Но кто бы мог подумать, что сенатора Кьера кто-то воспринимает серьезнее, чем развалюху на пустыре! – А чего это конфетти всех так интересуют? – У сенатора Кьера новый проект, – помрачнев, сказал Бэл. – Он выступает за открытие каналов Среднего Эддаберга. Говорит, что система Аби нуждается в корректировках, и что ничего не случится, если люди будут пользоваться контентом классом повыше. – Люди что, стали слишком много шляться по улицам? Бэл развел руками. Видимо, Марш со своими черепашками правда пропустила что-то важное – желающих смотреть на белые башни и развалины вдруг стало больше. – И что, карабинеры против того, чтобы люди смотрели порнуху классом повыше и котов в конвентах посимпатичнее? – неприязненно спросила она. – Ты была в Среднем Эддаберге? – Нет. – А хочешь? – Нет. – А почему? Бэл остановился. Засунул руки в карманы комбинезона и задрал голову. Веселое зимнее солнце освещало его белое лицо и голубые щеки, а глаз Марш не видела под очками. – Я понимаю, к чему ты клонишь, но это полная херня – люди все равно придумают себе Средний Эддаберг. И Старший Эддаберг. И будут хотеть в тот, воображаемый город. Я уверена, что Средний Эддаберг мало отличается от Младшего, но кто-то ведь верит в другое. И не лучше ли показать, как есть? – Это твой Средний Эддаберг мало отличается от Младшего, – вздохнул Бэл. – А Старший ни один из нас вообразить не может, и все равно у каждого в голове есть свой Старший Эддаберг. А вот посмотришь настоящий Средний Эддаберг – и сразу туда захочешь, а там и в Старший. Марш не смотрела на его лицо. Она смотрела ему под ноги, где еще один краб деловито дергал клешней шнурок его ботинка, словно тоже хотел что-то сказать. Она не хотела в Средний Эддаберг. И в Старший. Она хотела в свой конвент, сказать там самой себе, что это она во всем виновата. Дальше они шли молча. Марш думала, не поджечь ли еще четвертый дом и не написать ли на стене что-нибудь, что уведет следы. Нет, не годилось – разборку закрыли, скоро последний выпуск Рихарда Гершелла. У нее не было времени исправлять свои глупости. Старый Город замер в дружелюбном зимнем безмолвии. Марш замечала в траве зеленые глаза крабов и черные спинки норных зверьков, деловито шуршащих спящими стеблями. Пустые окна домов смотрели на нее с укором, но Марш не собиралась поддаваться сентиментальности и чувствовать себя виноватой перед домиками. Бэл остановился. Показал на ржавую решетку у крыльца. – Туда? – не поверила Марш. – Вы бы еще веток сверху… Она осеклась. Разве она не делала так же? Пользовалась записными книжками и слитой из древних аккумуляторов химией для горючего. Старые способы, настоящие вещи. Настоящие решетки. Бэл отодвинул решетку. Раздался протяжный визг ржавого железа, но Марш расслышала и другой звук – шорох автоматической крышки. Люк открылся прямо у нее под ногами. – Залезай, там ступеньки, – поторопил ее Бэл. Она пожала плечами. Пусть будут ступеньки. Никаких ступенек, конечно, там не оказалось, только железные скобы, вбитые в крошащийся бетон. Марш не стала испытывать судьбу и, спустившись достаточно низко, просто разжала руки. Бетон шершаво оцарапал перчатки, земляной пол упруго толкнулся в подошвы ботинок, и пришлось схватиться за стену, чтобы устоять на ногах, но зато она прыгнула сама, а не упала. От таких решений и были все ее проблемы, но Марш предпочитала об этом не думать.