Внутренние противоречия продолжали разъедать офицерство и на заключительном этапе истории Белого движения на Востоке России. Губительным стало наличие на Дальнем Востоке двух антагонистических группировок военных – каппелевцев (основной массы колчаковских войск, пришедших в 1920 г. в Забайкалье после Сибирского Ледяного похода) и семеновцев (войск атамана Г.М. Семенова, находившихся в Забайкалье). Вовлечены в этот затяжной конфликт были и многие офицеры. Поскольку за Семеновым стояли японцы, каппелевцы до некоторых пор не могли успешно противодействовать его сторонникам. При этом сам Семенов в августе 1920 г. зондировал почву на предмет своего перехода на сторону красных «под влиянием, как он сам объяснил, примера Брусилова и краха панской Польши»[593]. Из Маньчжурии в ноябре – декабре 1920 г. армия по КВЖД была переброшена в Приморье. Формально это была уже не армия, а люди, искавшие пристанища, однако в действительности армейская структура была сохранена, хотя командование было вынуждено находиться на нелегальном положении. Положение белых в какой-то степени облегчалось наличием в Приморье японских войск. На новом месте войска были расквартированы по линии железной дороги от Гродеково до Владивостока. Армия сохранила свою организацию, но оставалась практически без оружия, бездействовала и, находясь в постоянном контакте с местным населением, начинала разлагаться. Широкий размах приобрело пьянство. Несмотря на жесткие меры командования, направленные на укрепление дисциплины, справиться с процессом разложения частей было невозможно. Моральное разложение и пьянство коснулись и офицерского состава. К этому в отношении офицеров добавлялись сильнейшая политизация и интриганство. Из-за отсутствия оружия войска не могли противостоять не только партизанскому движению, но и обыкновенному бандитизму, широко распространившемуся в Приморье. В результате переворота 26 мая 1921 г. во Владивостоке, совершенного силами армии, было свергнуто пробольшевистское Приморское областное управление Дальневосточной республики и к власти пришло Временное Приамурское правительство под председательством С.Д. Меркулова. Армия после переворота стала получать оружие (при содействии японцев) и смогла приступить к своей первоочередной задаче – наведению порядка в Приморье. Переворот был одобрительно встречен в войсках как среди каппелевцев, так и среди семеновцев, но последние не спешили подчиниться новому командованию. После майского переворота атаман Семенов прибыл 30 мая во Владивосток на пароходе «Киодо-Мару», но сойти на берег ему запретили. Позднее атаман тайно нарушил этот запрет и уехал к верным ему войскам в Гродеково. Конфликт двух группировок внутри армии был столь глубоким, что иногда доходил даже до применения силы. В этой связи весьма показателен приказ командующего Гродековской группой войск генерал-лейтенанта Н.И. Савельева генерал-майору В.П. Малакену от 12 июля 1921 г., в котором предписывалось «пройти через Раздольное и никаких требований каппелевских комендантов не выполнять. Думаю, что Вашего отряда достаточно, чтобы Вас не арестовали. Имейте в виду, что японцы не позволят стрелять. В случае надобности на рысях выйдет Забайкальская казачья бригада…»[594]. Столкновение произошло, были убитые и раненые. Под давлением японского командования, не имея ни средств, ни былой популярности, Семенов был вынужден отступить и покинуть Приморье. Определяющую роль сыграла зависимость войск от финансовых возможностей той или иной группировки. Когда снабжение перешло к бывшему каппелевскому руководству, войска в целом смирились со сложившейся ситуацией. Тем не менее определенная внутренняя рознь между уже бывшими семеновцами и каппелевцами сохранялась и в 1922 г.[595], даже после того, как 14 сентября 1921 г. Семенов покинул Приморье, хотя период наиболее острых противоречий остался позади. К лету 1921 г. Дальневосточная армия находилась в крайне тяжелом положении. В июне ее общая численность составляла от 12 до 15 тысяч человек[596]. Вся эта масса людей оставалась безоружной[597] и была морально надломлена бесправным и совершенно пассивным существованием на положении беженцев в течение полугода. Кроме того, как уже отмечалось, армия была расколота на два враждебных лагеря и не имела общего командования. Полковник М.Ф. Воротовов писал в мае 1922 г.: «4 года прошло, как могучая волна восстания охватила Поволжье, Урал. И вот остатки сильной армии адмирала Колчака теперь в Приморье, несколько раз переформированные, продолжают свое существование. Сказать открыто, армия несет только лозунг, а все остальное, дисциплина, этика, порядочность, если не утрачено, то оставляет желать много лучшего. Взамен этого: мародерство, хищения, дезертирство, пьянство, разнузданность. Безусловно армия дошла до такого состояния благодаря небывалым условиям военной жизни. Ей много пришлось пережить и многое извинить. Офицерский состав за Гражданскую войну пополнился недоброкачественным элементом, благодаря производству из нижних чинов в офицеры за боевые отличия. Среди офицеров развелось много проходимцев, спекулирующих на добром имени офицера. Придет время. Восстанет из трупа Россия, и эта армия из Приморья донесет до сердца родной страны свою национальную идею, которую столько лет в лишениях и невзгодах хранила. И этим армия отряхнется от пыли, нанесенной на нее тяжелыми годами, и будет гордо держать в руках русское знамя»[598]. К этому времени численность офицерства в антибольшевистских формированиях на Дальнем Востоке сократилась до 3567 человек (по данным боевого расписания на апрель 1922 г.)[599]. С приходом в начале июня 1922 г. к власти генерал-лейтенанта М.К. Дитерихса в армии стали осуществляться преобразования, направленные прежде всего на ее объединение. Значительно изменилась структура армии. Дальневосточная армия была переименована в Приамурскую Земскую Рать, полки – в дружины, а командующий – в Воеводу Земской Рати. Введением исторических наименований генерал Дитерихс, судя по всему, преследовал цель поднять дух частей напоминанием о событиях Смутного времени, однако эта мера была неоднозначно воспринята в войсках. После вывода из Приморья японских войск, 4 октября 1922 г. началось наступление Народно-революционной армии Дальневосточной республики на последний очаг антибольшевистского сопротивления на территории России. Выдержав 8—14 октября ряд ожесточенных встречных боев, Земская Рать оставила Никольск-Уссурийский (17 октября) и Владивосток (25 октября). До 1922 г. в антибольшевистских формированиях Востока России дослужили меньшинство офицеров. Остальные сдались в плен, эмигрировали или погибли. Глава 7 Офицерство и антибольшевистский лагерь на Севере России Еще 6 марта 1918 г. произошла высадка союзников на Мурмане. Однако Северный фронт Гражданской войны образовался несколько позже, чем Восточный и Южный. Первые столкновения интервентов с советскими отрядами здесь относятся только к концу июня. С конца июля – начала августа 1918 г. стала формироваться Мурманская армия. Первоначально принцип комплектования был добровольческим, жалованье и паек предоставлялись британским правительством[600]. В Архангельске со второй половины июня 1918 г. действовало белое подполье. В ночь на 2 августа в городе в связи с приближением союзников произошел антибольшевистский переворот, образовалось Верховное управление Северной области (ВУСО) во главе с народным социалистом Н.В. Чайковским. Красные покидали город в панике[601]. Часть военспецов перешла на сторону белых. После освобождения Архангельска примерная численность войск союзников в этом районе составила 12 тысяч человек[602]. Под их руководством началось создание антибольшевистских вооруженных сил. При ВУСО возникло военное управление (с ноября 1918 г. – штаб командующего войсками Северной области). Командующий русскими войсками капитан 2-го ранга Г.Е. Чаплин находился в оперативном подчинении главнокомандующего всеми союзными вооруженными силами в России генерал-майора Ф.К. Пуля[603]. Вследствие дальности расстояний белый Север был изолирован от других антибольшевистских фронтов, не располагал необходимыми для ведения войны ресурсами и, если бы не поддержка союзников, вряд ли мог продержаться столь длительное время. Источники комплектования офицерскими кадрами белых сил на Севере имели свои региональные особенности. Мобилизационный ресурс Северной области был невелик и оценивался всего в 25 тысяч человек[604]. Офицеры в Архангельской губернии были немногочисленны. По оценке С.В. Волкова, до мобилизации на фронт выступили до 200 офицеров[605]. Затем по проведенной мобилизации оказались призваны более 500 офицеров[606]. Белые провели призыв офицеров до 35 лет. В дальнейшем приток офицеров замедлился. Кроме того, уже осенью 1918 г. стало очевидно, что Северный фронт оказался второстепенным. Регистрация офицеров, проведенная постановлением главнокомандующего союзными силами от 20 ноября 1918 г.[607], дала около 2000 человек, включая военных чиновников, из которых годные к службе офицеры составляли порядка 1000 человек[608]. К февралю 1919 г. зарегистрированные получили назначения[609]. Новая власть столкнулась с огромными трудностями, в том числе в вопросах военного строительства и мобилизации. Однако помощь белым шла с разных сторон. В частности, переброску офицеров-добровольцев осуществляло белое подполье. Например, добровольцев в Славяно-британский легион на Мурмане переправляла подпольная петроградская организация генерала Б.В. Геруа в 1918 г.[610] Содействовали переброске офицеров и англичане. В частности, с их помощью прибыли офицеры бывшей гетманской армии с Украины, затем попавшие в Германию и Великобританию. В связи с близостью Финляндии многие офицеры прибывали оттуда. Офицеров, прибывавших из Финляндии и оставивших там семьи, на Мурманском фронте называли «финикийцами»[611]. Из Европы прибыли 400–700 офицеров[612]. Некоторые получили офицерские чины непосредственно при белых, причем на Севере действовали и военно-учебные заведения (Артиллерийская школа, школа подготовки офицеров в Мурманском районе, Архангельская пулеметная школа, Архангельская школа телеграфно-телефонной связи и т. д.)[613]. Потери офицеров были незначительны. Тем не менее белые испытывали острейшую нехватку кадровых офицеров[614]. В особенности не хватало генштабистов, артиллеристов, интендантов, военных юристов. Достаточно много было флотских офицеров (поименно известны 285). Интересны данные о старших офицерах. На Севере служили не менее 40 генералов и адмиралов, не менее 100 полковников и капитанов 1-го ранга, не менее 135 подполковников и капитанов 2-го ранга. Основные надежды белые возлагали на прибытие офицеров из-за границы (телеграмма о переброске на Север как можно большего количества офицеров, в том числе генштабистов, была направлена генералу Д.Г. Щербачеву[615]) и на переход ко всеобщей мобилизации населения вместо набора добровольцев. Однако мобилизованные не отличались надежностью. Основную массу составляли офицеры военного времени. Так, среди более 500 мобилизованных офицеров насчитывалось лишь 6 кадровых[616], обладавших сколько-нибудь серьезной подготовкой и опытом. Со временем, разумеется, количество кадровых офицеров возросло, но проблема не исчезла. Что касается офицеров-генштабистов, то на белом Севере их служило 29 человек, включая 23 выпускников довоенной академии и 6 курсовиков. Именно небольшая группа кадровых офицеров, и прежде всего генштабистов, возглавила Белое движение на Севере России и во многом стала его организационным ядром. По мнению нового британского главнокомандующего генерала У.Э. Айронсайда, русское командование в лице вызванного из Лондона полковника Б.А. Дурова (с 18 сентября 1918 г. – командующего войсками и генерал-губернатора Северной области[617]) и его начальника штаба генерал-майора («революционного производства», по ироничному замечанию генерала В.В. Марушевского[618]) С.Н. Самарина оказалось некомпетентным. За два месяца они, по словам англичанина, ничего не сделали, а призыв в армию считали недемократичным. Айронсайд потребовал замены этих офицеров[619]. Британский генерал отметил, что «разведка предоставила мне их послужные списки, но в них не было ничего выдающегося. Ни один из них не имел опыта командования в старой русской армии… ни Дуров, ни Самарин не имели ни малейшего авторитета у бывших царских офицеров»[620]. О Дурове и Самарине военный прокурор С.Ц. Добровольский писал: «Высшая военная власть в лице полк[овника] Д. и ген[ерала] С. не обнаруживала никакой заботливости… части были предоставлены самим себе, а все распоряжения, приказы и уставы полк[овника] Д. носили на себе отпечаток того, что получило в армии меткое название “керенщины” и что характеризует собою отсутствие твердости, демагогическую болтовню и бессилие лишенного дисциплинарной власти командного состава. Нет никакого сомнения, что никакая армия в таких условиях существовать не может… Увы, в глазах лиц категории полк[овника] Д. и ген[ерала] С. всякое мероприятие, направленное к поднятию воинской дисциплины, вызывало опасение, как бы не прослыть контрреволюционером…»[621] Причины такого курса полковника Дурова современники усматривали в том, что в 1917 г. он находился за границей, а по возвращении попал под влияние Самарина, который был одним из ближайших сотрудников А.Ф. Керенского. Дуров допускал митинги, беспорядки и не принимал строгих дисциплинарных мер[622]. Лишь вмешательство англичан положило конец подобной близорукой политике руководства антибольшевистских сил в условиях Гражданской войны, когда РККА с каждым днем становилась все сильнее. 3 ноября 1918 г. Дурова менее чем на три недели сменил контр-адмирал Н.Э. Викорст, а Самарина – подполковник В.А. Жилинский. Только в ноябре 1918 г. из Стокгольма прибыл генерал-майор В.В. Марушевский, с 19 ноября возглавивший антибольшевистские вооруженные силы вместо не подготовленного к этому Викорста. Это назначение было сделано, видимо, не без влияния союзников, которым Марушевский был известен по службе на Западном фронте. По мнению очевидца, «лишь только с приездом генерала Миллера и генерала Марушевского началась правильная работа. Генерал Марушевский хорошо справился с трудной задачей формирования войск в такой трудной обстановке. Будучи человеком большого ума и работоспособности, начал вводить очень энергично и твердо дисциплину. К несчастью, он скоро подорвал к себе уважение, ведя совершенно непристойный для командующего войсками образ жизни»[623]. При Марушевском были установлены начала твердой дисциплины, осуществлен возврат к прежней форме и ранее запрещенным погонам. Как вспоминал сам Марушевский, «часть офицерства с восторгом одела погоны и кое-как раздобыла кокарды, ордена и другие наружные отличия. Другие боялись этих погон до такой степени, что мне пришлось бороться уже с помощью гауптвахты и дисциплинарных взысканий»[624]. Начальник штаба генерала Е.К. Миллера генерал М.Ф. Квецинский, по воспоминаниям начальника 3-й Северной стрелковой бригады полковника И.А. Данилова, «никаких руководящих данных мне дать не мог, ибо сам в Двинском районе ни разу не был и какого-либо представления о том, что творилось на Двине, не имел, кроме того, что там имеется речная флотилия капитана 2-го ранга Чаплина, который и доносил ему о творившемся там хаосе»[625]. По мнению многих мемуаристов, Квецинский был исключительно кабинетным работником, привыкшим воевать по карте, слишком самоуверенным и далеким от жизни фронта и от понимания реалий Гражданской войны на Севере[626]. Тем не менее он все же сумел хорошо организовать прием военного имущества, которое было оставлено на Севере англичанами. С фронтовиками Квецинский находился в конфликте и даже так ни разу и не побывал на фронте. Впоследствии он бежал из Архангельска, как ранее он бежал из захваченного петлюровцами Киева, в обоих случаях оставив подчиненных ему офицеров на произвол судьбы. Именно из-за ассоциаций с киевскими событиями назначение его Миллером на столь ответственный пост было вызовом офицерству, но, видимо, других кандидатур не находилось. Некоторые из офицеров, попавших в плен к красным, собирались после освобождения отыскать Квецинского в эмиграции и убить его[627]. Непонятно, как поведение Квецинского сочеталось с орденом Св. Георгия 4-й степени, которым был награжден генерал в годы Первой мировой войны. При этом Квецинский оказывал значительное влияние на Миллера и принимавшиеся последним решения. Печально известным сдачей в плен под Сольдау во время Восточно-Прусской операции был пожилой, но считавшийся талантливым генерал-лейтенант Н.А. Клюев. Летом 1919 г. он приехал на Север из Германии, причем его ходатайство о принятии на службу было, по некоторым данным, удовлетворено генералом Е.К. Миллером лишь ввиду бедственного материального положения Клюева после плена[628]. По воспоминаниям генерала Марушевского, «я увидел полубольного старика, на работу которого рассчитывать было трудно»[629]. По другой оценке, Клюев – «бывший командир одного из корпусов Самсоновской армии, пробывший в плену в Германии с 14 года. По прибытии своем в [Северную] область, объехал все фронты и только после этого был назначен на должность и весьма быстро для генерала его возраста и человека, почти не видевшего войны и совершенно не видевшего революции, освоился со своим положением. Начал сам нашу наступательную операцию на железной дороге и вел ее вполне удовлетворительно. Человек не глупый, бодрый и хорошо разбирается в обстановке. Как и все, ненавидит Квецинского»[630]. Вместе с Клюевым прибыли и другие генералы (в том числе Квецинский, П.П. Петренко и еще четыре человека), негативно ассоциировавшиеся в обществе лишь со старым режимом[631]. И хотя появление этих лиц вызвало недовольство в офицерской среде, они все же получили высокие назначения в армии Миллера. Клюев занял пост генерал-квартирмейстера штаба главнокомандующего (пусть и являвшийся формальным и якобы даже созданный специально для него). Впоследствии он уехал из Северной области, как говорили злые языки, «получив весьма загадочную командировку и весьма реальный чек в несколько тысяч шведских крон»[632]. Генерал С.С. Саввич, занимавший должность заведующего военными школами, «в этот период уже начал свою коммерческую карьеру и не хотел ею жертвовать для политической работы… на его энергичное сотрудничество рассчитывать было нельзя»[633]. В то же время на белом Севере были и способные начальники, к числу которых можно отнести генералов В.В. Марушевского и Е.К. Миллера, подполковников (впоследствии – полковников) Л.В. Костанди и В.А. Жилинского и некоторых других. В.В. Марушевский был последним начальником русского Генерального штаба (исполнял обязанности с 26 сентября 1917 г.) перед большевистским переворотом. По мнению А.А. Свечина, служившего с Марушевским в годы Первой мировой, он был яркой личностью: «Очень способный офицер Генерального штаба, он в первый год войны был начальником штаба нашей дивизии и в качестве такового стяжал себе редкую популярность. Всегда обо всем осведомленный, он каждому в нужный момент давал правильную ориентировку, напоминал, объяснял – всегда с редким тактом, предвидел развитие действий и всегда заблаговременно подготовлял все нужное. Командиром полка он приехал на три недели позже меня. Он был умен и дальновиден по-прежнему, но нервы ему изменяли… он умел ладить с людьми, но не приказывать и не перевоспитывать их. Блестящий советник, но отнюдь не вождь»[634]. Марушевскому удалось за несколько месяцев заслужить доверие русского офицерства, правительства и союзников. При нем была проведена перерегистрация всех русских офицеров (всего около 2000 человек), осуществлено переиздание уставов[635], восстановлены дореволюционные награды, сокращено военное управление, началось введение основ дисциплины в войсках, что протекало не без осложнений. Марушевский не всегда производил впечатление серьезного человека. К примеру, в разговоре с прибывшими на Север из Советской России через Мурман офицерами он предпочитал пожаловаться на невозможность достать шпоры для сапог, чем выслушать ценную информацию, которой располагали гости. Л.В. Костанди впоследствии разочаровался в Белом движении и при эвакуации решил остаться на Севере в качестве командующего Архангельским округом и коменданта города и, видимо, стремясь в Советскую Россию. Он сам говорил, что за границей ему не место[636]. Прибывший в Архангельск 13 января 1919 г. генерал Миллер оказался в непростой ситуации. К этому времени генерал Марушевский за два месяца своей службы на Севере уже успел завоевать авторитет и в войсках, и в тылу, и у союзников. Заменять его Миллером было нежелательно. В этих условиях правительством был достигнут определенный компромисс в разделении властных полномочий. С прибытием генерала Миллера Марушевский сохранил пост командующего войсками с подчинением в организационном (но не в оперативном) отношении Миллеру, получившему права командующего отдельной армией. В оперативном отношении Марушевский подчинялся английскому командованию. Фактически первоначально Миллеру отводилась роль «свадебного генерала», который должен был лишь сдерживать аппетиты союзников. В некоторой степени ограничить полномочия вновь прибывшего генерала пытался глава правительства народный социалист Н.В. Чайковский, который до революции многие годы боролся с властями и их опорой в лице армии. Однако Чайковский 23 января уехал в Париж и препятствовать работе Миллера уже не мог. Настала очередь борьбы за власть в военном ведомстве. Если первоначально Миллер из деликатности все военные вопросы выяснял у Марушевского, то постепенно полномочия Марушевского были урезаны (например, непосредственно Миллеру подчинена полевая военная прокуратура), а его назначенцы заменены креатурами Миллера. 30 апреля 1919 г. Миллер признал верховную власть адмирала А.В. Колчака. На Севере начали складываться элементы военной диктатуры Миллера, формирование которой было ускорено эвакуацией союзников и устранением генерала Марушевского. Миллер был, безусловно, представителем элиты русского Генерального штаба и, вероятно, одним из лучших генштабистов русской армии. Даже по мнению своих политических противников, Миллер являлся честным и порядочным человеком. По убеждениям был монархистом, но в целом лояльно относился к приверженцам других взглядов (кроме леворадикальных) и выступал против жестокостей. По свидетельству очевидца, «и Миллер, да и все правительство… было помешано на правовых началах – в противоположность большевистскому произволу мы должны были насаждать правовой строй…»[637]. На Севере России Миллеру отводилась скорее политическая, чем военная роль, к чему он вряд ли был подготовлен. Офицерство разъедали внутренние конфликты и противоречия. Уже говорилось о сложных взаимоотношениях генералов В.В. Марушевского и Е.К. Миллера, предопределенных их служебным статусом. Определенную остроту имел вопрос о старшинстве (своего рода местничестве в русском офицерском корпусе, отмененном в РККА), из-за чего регулярно происходили различные неловкие ситуации. Так, выпускник ускоренных курсов Военной академии полковник П.Т. Акутин у белых был назначен командиром одного из полков[638]. Между тем ранее этот способный офицер сумел организовать оборону на Пинеге и сформировать там вполне надежные силы, за что был произведен в подполковники, а позднее получил чин полковника[639]. Однако с этого фронта Акутин был снят и отправлен командовать полком лишь потому, что англичане попросили назначить на Пинегу другого офицера, а генерал Марушевский считал, что по своему образовательному цензу и опыту Акутин не мог находиться в подчинении у нового назначенца. Генерал С.Н. Самарин, обладавший высшим военным образованием, и вовсе командовал ротой. Сам генерал Марушевский особенно смущался по поводу старшинства и служебной этики, считал своим долгом, как бы оправдываясь, затрагивать эту «проблему» в разговорах со всеми находившимися на Севере офицерами Генштаба, которые были старше его по выпуску из академии и которыми он должен был руководить. Вопросы их подготовленности и физического состояния почему-то определяющего значения не имели, даже если это были дряхлые старики или люди, уже устранившиеся от активной военной службы. Тот же Акутин осенью 1919 г., будучи командиром 6-го Северного стрелкового полка, позволил в присутствии солдат повысить голос на командира батальона и дойти до площадной брани. Нервность командира связали с постоянным участием в боях. Из-за заслуг командование ограничилось лишь выговором[640]. Ощутимым было деление офицеров на местных уроженцев и приезжих. Некоторая часть местного северного офицерства опасалась активной службы на фронте, предпочитая оставаться в тылу на случай поражения белых. Офицеры военного времени из местного населения часто были малоавторитетны в глазах солдатской массы и даже нередко мало отличались от солдат. По свидетельству участника событий, «солдаты в них видели своих школьных и деревенских товарищей, и им трудно было признать над собой авторитет и дисциплинарную власть “Колек” или “Петек” и величать их “г[осподин] поручик”, а часто даже “г[осподин] капитан” или “г[осподин] полковник”, так как производство у нас носило интенсивный характер»[641]. Делилось офицерство на фронтовиков и тыловиков, причем взаимоотношения этих двух групп сопровождались острыми конфликтами и громкими скандалами. Существовали и политические разногласия. После антибольшевистского переворота в 1918 г. многие офицеры были недовольны эсеровским курсом правительства и построением армии по образцу 1917 г., вследствие чего не желали поступать на службу в антибольшевистские формирования[642]. Полковник князь А.А. Мурузи в знак протеста против левого курса ВУСО демонстративно поступил на службу в Славяно-британский легион рядовым[643]. Ранее его, как перешедшего из Красной армии[644], по причине недовольства этим обстоятельством офицерской молодежи, не назначили начальником штаба Северной области. Между тем высокая квалификация Мурузи позволяла ему стать весьма эффективным начальником штаба. Прибывшие с Украины офицеры гетманской армии были проникнуты германофильством, тогда как командование на Севере ориентировалось на Антанту. В лучшую сторону по своему развитию выделялись помимо единичных генштабистов офицеры-артиллеристы[645]. В обстановке Гражданской войны и слабой власти даже в офицерской среде распространялось разложение. Генерал В.В. Марушевский вспоминал о периоде своего приезда в Архангельск в ноябре 1918 г.: «В городе каждый день происходили офицерские драки. Комендантское управление было бессильно и лишь подробно доносило мне о всех скандалах, происшедших ночью, с указанием увечий и побоев»[646]. Для наведения порядка была проведена регистрация офицеров, создана гауптвахта, усилены комендантское управление и органы военной юстиции. Интересно, что Марушевский отказал в приеме на службу знаменитой женщине-поручику М.Л. Бочкаревой – инициатору создания женских частей в 1917 г. В специальном приказе командующего от 27 декабря 1918 г. отмечалось: «Считаю своим долгом заявить, что в пределах Северной области, слава Богу, уже наступило время для спокойной созидательной государственной работы, и полагаю, что привлечение женщин к военным обязанностям, несвойственным их полу, лежало бы тяжким укором и позорным клеймом на всем населении Северной области»[647]. Среди пороков, которыми страдало офицерство, на Севере, как и в других местах, было пьянство. Оно усугублялось и тяжелыми климатическими условиями Севера. Пьянство было особенно распространено в тех частях, где офицеры и солдаты происходили из одной среды и царили панибратские отношения. В частности, одним из таких формирований был 3-й Северный стрелковый полк[648]. Белое командование даже издавало специальные приказы против этого явления, в особенности против появления нетрезвых офицеров в публичных местах. Впрочем, ближе к финалу белого Севера пьянство усугубилось. Очевидно, в условиях хаоса появились и самозванцы – желающие назваться офицерами, чтобы получить преимущества по службе и довольствию. Не случайно генерал В.В. Марушевский приказал тщательно проверять регистрируемых офицеров на предмет того, действительно ли они имеют права на офицерский чин[649]. К этой работе привлекалась и контрразведка, поскольку самозванцы вполне могли быть советскими агентами. По инициативе подполковника В.А. Жилинского и полковника в отставке К.Я. Витукевича в марте 1919 г. началось формирование Национального ополчения (по финскому образцу), численность которого к 1 февраля 1920 г. достигла 10 тысяч человек при 75 офицерах. С 15 апреля 1919 г. в Северной области осуществлялся призыв всех офицеров до 45 лет включительно[650]. 24 мая 1919 г. помощник генерал-губернатора Северной области по управлению Мурманским районом В.В. Ермолов издал аналогичный приказ о призыве всех офицеров, врачей и военных чиновников до 45 лет[651]. 3 июня 1919 г. началась эвакуация союзников с Севера, что, как признавали белые, предопределило последующий разгром и их самих. 10 июня по решению Верховного правителя и Верховного главнокомандующего адмирала А.В. Колчака Миллер был назначен главнокомандующим всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, действовавшими против большевиков на Северном фронте. 12 июля правительство передало Миллеру всю полноту власти, но уже 2 августа отменило свое решение. Летом 1919 г. произошло несколько восстаний в войсках белых и союзников, в некоторых случаях сопровождавшихся убийствами собственных офицеров, часть восставших (5-й Северный стрелковый полк, группа солдат 6-го полка) даже сумела перейти к красным. В общей сложности за год, начиная с 29 августа 1918 г., в антибольшевистском лагере на Севере России произошло 18 солдатских выступлений[652]. В результате одного из них 22 июля 1919 г. белым пришлось оставить город Онегу. Под влиянием этих событий союзники ускорили эвакуацию с Севера. В августе белые осуществили перегруппировку сил. Их численность к началу осени 1919 г. была доведена до 25 тысяч человек, около 700 офицеров и военных чиновников прибыли из-за границы. Порядка 12 тысяч человек находилось на фронте. В Архангельске, по данным на 4 сентября 1919 г., насчитывалось всего лишь 39 штаб-офицеров[653]. К 1 февраля 1920 г. силы белых на Севере насчитывали 1492 офицера, 668 врачей и военных чиновников, 39 828 строевых нижних чинов, 13 456 нестроевых нижних чинов, 1568 строевых и 3292 обозные лошади, 125 орудий и 1039 пулеметов[654]. Советская сторона обладала информацией о том, что у белых к концу января 1920 г. имелись 2262 офицера[655]. Впрочем, эти данные нельзя считать официальными. 16 января 1920 г. командующий 6-й советской армией А.А. Самойло издал приказ о подготовке к наступлению на всех направлениях. Наступление красных, несмотря на глубокий снег, 40-градусный мороз и плохое обмундирование, увенчалось успехом. Оно сопровождалось полным развалом Северного фронта белых, массовым солдатским дезертирством, связанным с осознанием бессмысленности продолжения борьбы. Фактически в период с 8 по 15 февраля красные ликвидировали основные участки сопротивления. По мнению полковника В.А. Жилинского, «Северная область существовала настолько, насколько существовала военная сила»[656]. Как и на некоторых других антибольшевистских фронтах, офицерская масса винила во всех неудачах начальника штаба армии, то есть генерала М.Ф. Квецинского. Утверждали, что «генералу Квецинскому своя рубашка ближе к телу!»[657]. Было распространено мнение о том, что, окажись Квецинский в плену вместе с другими офицерами, его бы непременно убили свои же[658], а расстреливаемые «на мхах» вокруг Архангельска якобы даже «просили живых – клятвенно завещать передать миру, что Квецинский – палач и редко встречающийся негодяй»[659]. Недовольство начальником штаба было столь велико, что Миллер в угоду общественным настроениям был вынужден уволить Квецинского, хотя последний фактически продолжал выполнение обязанностей начальника штаба до самого падения Северной области. 16 февраля 1920 г. из Архангельска в Мурманск был отправлен оперативный отдел штаба главкома. Однако Миллер до последнего сохранял оптимизм и, лишь узнав о безнадежном положении фронта за несколько часов до падения области, «положительно осунулся и постарел»[660]. Морозным утром 19 февраля 1920 г. белые эвакуировали Северную область, отправившись на ледоколе «Козьма Минин» и паровой яхте «Ярославна» в изгнание. Эвакуация белых не была заранее подготовлена и скорее напоминала позорное бегство, а число желавших покинуть Север существенно превышало количество мест на этих судах. В итоге тысячи солдат и офицеров были вынуждены остаться, а выехали прежде всего чины штаба Миллера, родственники и знакомые белого командования, личная охрана Миллера из датских солдат, а также архангельские купцы и спекулянты, получившие места за взятки[661]. Первоначально предполагалось высадиться в Мурманске, но в связи с его падением «Минин» направился в Норвегию (Тромсё). Среди эвакуировавшихся в Норвегию были Е.К. Миллер (летом 1920 г. уехал в Париж), М.Ф. Квецинский и С.С. Саввич[662]. Вместе с Миллером эвакуировались 220 сухопутных и около 100 флотских офицеров, позднее с Мурманского фронта эвакуировались 377 офицеров, итого не менее 697 человек[663]. 21 февраля 1920 г. части Красной армии вошли в Архангельск. Тех, кто не успел эвакуироваться за границу, ждала тяжелая участь. Из Архангельска некоторое время никого не выпускали для проведения регистрации офицеров (а затем еженедельных перерегистраций) и репрессий. После падения Северного противобольшевистского фронта многие офицеры, служившие у белых, попали в плен и подверглись репрессиям. Они обоснованно считали себя преданными штабом Миллера. Представляются достоверными данные о том, что в плен в разных местах попали 826 офицеров[664]. Обобщенная статистика движения офицерского корпуса антибольшевистских вооруженных формирований белого Севера представляется в следующем виде. К первоначально участвовавшим в борьбе 200 офицерам летом 1918 г. прибавились 500 мобилизованных. К концу 1918 г. зарегистрировались около 1000 офицеров (по всей видимости, сверх 700, уже находившихся на службе), не менее 700 офицеров приехали из-за рубежа, некоторое количество было произведено в офицерские чины в 1918–1920 гг. Всего через антибольшевистские формирования на Севере России за время Гражданской войны прошли не менее 2393 офицеров. К февралю 1920 г. до 1000 человек уехали с Севера, попали в плен или погибли. К концу войны на службе оставались 1492 человека. Из оставшихся порядка 700 человек эмигрировали и около 800 попали в плен. Вопрос о численности репрессированных бывших белых офицеров-северян остается открытым[665]. Глава 8 Офицерство и антибольшевистский лагерь на Северо-Западе России Основой формирования Северо-Западной армии послужил Отдельный Псковский добровольческий корпус Северной армии (Отдельный корпус Северной армии, Северный корпус, Северная армия), формировавшийся при германской поддержке осенью 1918 г. в Псковской губернии. Корпусом командовали генерал-майоры Б.С. Малявин, А.Е. Вандам, полковник Г.Г. фон Неф. Первоначально в корпус записались 1500 человек, 40 % которых составляли офицеры[666]. После этого приток желающих резко пошел на убыль. К 20 ноября 1918 г. в корпусе по документам числились 2 генерала, 52 штаб-офицера и 640 обер-офицеров. Большинство офицеров находились во Пскове. Другими пунктами их сосредоточения были Остров и Режица[667]. По свидетельству побывавшего в Пскове осенью 1918 г. генерала А.П. Родзянко, формирования выглядели несерьезно: «Шатающиеся по городу офицеры были, по-видимому, люди ничем не занятые; во многих магазинах за прилавками я видел приказчиков, одетых в офицерскую форму. Еще более я убедился в правильности своего первого неблагоприятного впечатления, когда пришел в штаб: главную роль там играли молодые немецкие офицеры, прикомандированные к германскому Генеральному штабу, но производившие далеко не солидное впечатление»[668]. В силу обстоятельств на Северо-Запад приезжали офицеры, ранее служившие в украинских войсках и затем оказавшиеся в Германии. При этом многие офицеры не стремились в организованные немцами войска. Другим источником комплектования стали перебежчики из Красной армии. Таким путем в антибольшевистские формирования попали будущие видные их деятели Б.С. Пермикин, С.Н. Булак-Балахович, Д.Д. Нелидов и др. Часть белых отрядов формировалась в Прибалтике (в частности, в Риге) под руководством светлейшего князя А.П. Ливена и капитана К.И. Дыдорова. Прибывали офицеры и из других государств (прежде всего, бывшие военнопленные, оказавшиеся в Европе). Иногда пополнения поступали с неожиданной стороны. Так, летом 1919 г. в Северо-Западную армию прибыли порядка 80 офицеров в составе Тульского отряда из восставших в Гомеле в конце марта 1919 г. частей 2-й (Тульской) бригады 8-й стрелковой дивизии РККА. Восставшие перешли на сторону петлюровцев, некоторое время сражались вместе с ними, после чего ушли в Польшу, были интернированы и затем попали в Северо-Западную армию. Первоначально антибольшевистские формирования были крайне слабыми при пассивно державшемся командовании, в войсках не было должной дисциплины, по мере увеличения количества офицеров стали развиваться и интриги. Споры возникли по вопросу о необходимости проведения мобилизации. Заметную роль в формированиях играли немецкие офицеры. Показательно, что по причине малочисленности войск в ноябре 1918 г. пришлось даже распустить штаб 1-й добровольческой стрелковой дивизии[669]. После поражения немцев в Первой мировой войне началась их эвакуация. Одновременно активизировались и части РККА, перешедшие через демаркационную линию и занявшие Псков. Слабые русские формирования отошли в Эстонию. Поддержка русских формирований резко ослабла. По официальным данным, к 24 ноября 1918 г. в Отдельном Псковском добровольческом корпусе состояли 689 офицеров, в том числе один генерал. Общая численность соединения составляла 3459 человек[670]. По другим подсчетам, офицеров могло быть до 810 человек[671]. В связи с отступлением на фронте и переходом русских формирований на эстонскую территорию корпус вошел в подчинение Эстонии. Отдельный корпус Северной армии 3 января 1919 г. возглавил полковник А.Ф. Дзерожинский, назначенный на этот пост эстонским главнокомандующим Й. Лайдонером. Эстонские власти опасались белых (был зафиксирован ряд преступлений с их стороны, эстонцы боялись и возможного захвата власти), но стремились их использовать для отражения советского наступления. При этом высказывались сомнения в боеспособности русских формирований. На 13 января 1919 г. в корпусе числились 22 штаб-офицера и 450 обер-офицеров[672]. При реорганизации корпуса командование столкнулось с проблемой дефицита квалифицированных кадров, в частности офицеров-генштабистов. Численность офицеров постепенно менялась. К 10 марта в корпусе служили 2 генерала и 743 офицера, к 16 апреля – 2 генерала, 65 штаб-офицеров и 587 обер-офицеров[673]. Интересно, что в белых формированиях на Северо-Западе фигурируют и офицерские части (например, отдельная офицерская сотня). Хотя численность офицерства здесь едва ли позволяла активно прибегать к такой практике. В мае 1919 г. Отдельный корпус Северной армии при поддержке Эстонии участвовал в наступлении на Петроград. Одной из причин неудачи операции стала слабость офицерского состава. 19 июня корпус был переименован в Северную армию, которая вышла из оперативного подчинения эстонским властям. Несколько ранее, 5 июня 1919 г., по решению Верховного правителя России адмирала А.В. Колчака главнокомандующим русскими войсками на Северо-Западном фронте был назначен генерал Н.Н. Юденич – герой Кавказского фронта Первой мировой войны. Северо-Западная армия была создана 1 июля 1919 г. из Северной армии. Управление находилось не на высоте. Командовал армией генерал А.П. Родзянко. Это был кавалерийский офицер, не обладавший подготовкой для командования армией. По свидетельству участника событий, Родзянко – «человек скорее безвредный по своим природным качествам, хотя и не умный, он, кроме лошади, мало чем интересовался. Война мало дала ему опыта, ибо собственно в боевых операциях он, кажется, принимал очень малое участие. Став командующим армией, он сохранил свои качества хорошего рядового кавалериста и всегда немедленно переносился в те места, где положение представлялось наиболее серьезным. Бывали случаи, что в тяжелые минуты Родзянко схватывал первую попавшуюся роту или батальон и сам вел ее затыкать образовавшийся прорыв. Войска привыкли видеть его в своей среде и поэтому любили его. Однако такие поездки его на фронт при неналаженности сообщений отвлекали его от штаба часто на два, а подчас и на три дня»[674]. Другой участник событий, штабс-капитан К.С. Лейман, прямо отметил, что «большинство ближайших помощников ген[ерала] Родзянко были чистой воды авантюристы, далекие от идейного служения проблеме Белого движения, шедшие напролом для удовлетворения личных нужд»[675]. Генерал Н.Н. Юденич принял непосредственное командование армией только в октябре 1919 г., несмотря на недовольство Родзянко. Родзянко стал помощником командующего фронтом. Штаб главнокомандующего Н.Н. Юденича конфликтовал со штабом армии генерала А.П. Родзянко. Подобный конфликт в период решающей операции вредил белым. Уровень конфронтации вполне обрисовывает оскорбительная и абсурдная характеристика, данная Родзянко весной 1920 г. Юденичу – заслуженному военачальнику эпохи Первой мировой войны с непререкаемым авторитетом: «Огромная ответственность за гибель армии лежит на самом генерале Юдениче, человеке безвольном и упрямом, которому были совершенно чужды стремления и желания борцов за правое дело. Этот дряхлый старик не имел права брать на себя столь ответственную роль»[676]. Напомню, что «дряхлому старику» в период наступления на Петроград осенью 1919 г. было только 57 лет, а безволие и упрямство являются во многом взаимоисключающими качествами. Однако этот конфликт не был единственным. Конфликтовали командир Талабского полка полковник (позднее – генерал) Б.С. Пермикин и начальник 3-й пехотной дивизии генерал Д.Р. Ветренко, причем командование даже стало избегать дислоцировать подчиненные им части на соседних участках. Существовала тенденция не допускать в армию и некоторых офицеров немецкой ориентации[677]. Белое командование беспокоила вероятность возникновения в освобожденном от большевиков Петрограде прогерманского правительства, враждебного белым[678]. В июле 1919 г. армия была реорганизована – появились корпуса и дивизии. К концу июля численность офицеров составляла 763 человека (при 13 962 штыках и 487 саблях), а к 3 октября – 978 человек (при 14 048 штыках и 345 саблях)[679]. Численность морских офицеров в войсках Юденича к концу наступления на Петроград составляла до 250 человек[680]. Офицеров-авиаторов на 1 января 1920 г. насчитывалось 22 человека (управление инспектора авиации, три авиаотряда и авиабаза)[681]. Максимальная документально подтвержденная численность офицеров-северо-западников составляет 1200 человек[682]. Как и на других антибольшевистских фронтах, развертывание армии, появление многочисленных штабов и управлений приводило к ухудшению ее качества. В небольшой армии оказались 54 генерала[683]. Командный состав не понимал психологии Гражданской войны[684]. При этом стала ощущаться нехватка офицеров. Помимо мотивированного ядра офицеров-добровольцев, стремившихся активно бороться с красными, существовала и значительная масса тех, кто предпочитал отсиживаться в тылу, занимая выгодные места. Так, на 13 сентября 1919 г. в штабе армии числились уже 500 офицеров и военных чиновников. В тыловой Нарве находились порядка 1600 офицеров, тыловой гарнизон в составе 993 человек, включая 77 офицеров, существовал даже в Ревеле. Характерной структурой стал Морской походный штаб при генерале Н.Н. Юдениче, которым руководил контр-адмирал В.К. Пилкин. В распоряжении штаба числились 130 флотских офицеров, хотя флота у Юденича не было[685]. Предполагалось, что с занятием белыми Кронштадта штаб можно будет использовать для организации управления Балтийским флотом. Бичом белых стало ускоренное чинопроизводство при нехватке опытных и квалифицированных кадров. Известны случаи столкновений офицеров с эстонцами под воздействием разных факторов (в том числе на почве ожидания от Эстонии более значительной поддержки белым), среди офицеров встречались самозванцы[686], получило распространение и пьянство[687]. Уже после отхода армии Юденича на территорию Эстонии, в ноябре – декабре 1919 г. были образованы комиссии для расследования преступлений и саботажа в тылу. По итогам работы этих комиссий в наиболее значимых преступлениях изобличались 112 офицеров и военных чиновников[688]. Озлобление и психопатическое восприятие действительности были присущи некоторым офицерам. Показателен инцидент с братом генерала Б.С. Пермикина есаулом В.С. Пермикиным, который «подойдя к группе пленных красноармейцев, уже обобранных и стоявших в одном белье на холоду, поднял у одного из них рубашку и без всякого повода выстрелил ему из револьвера в живот»[689]. По оценкам исследователей, Северо-Западная армия существенно превосходила противостоявшие ей части РККА по качеству командиров тактического звена[690]. Однако председатель Реввоенсовета республики Л.Д. Троцкий в докладе на заседании ВЦИК 7 ноября 1919 г. озвучил иную точку зрения: «Наших коммунистов – командиров и комиссаров – не могут заменить Юденичу те офицеры, которых так много в главных его частях. Эти офицеры, конечно, способны на героизм. Там было немало истреблено их, таких офицеров Юденича, в жестоких боях, но это все же представители мелкобуржуазной интеллигенции: они способны на порыв, легко окрыляются при успехе, но после первой же неудачи падают духом. Совсем другое дело московские и петроградские пролетарии: чем их больше бьют удары судьбы, тем они делаются крепче»[691]. Основным преимуществом армии Юденича, по мнению Л.Д. Троцкого, была подвижность[692]. В Северо-Западной армии имелись два корпуса и отдельная бригада[693]. Несмотря на высокий профессионализм Юденича, армия не имела налаженного тыла, страдала от плохого снабжения, испытывала серьезные организационные и кадровые проблемы, в том числе с командным составом. Выбора кадров и достаточного количества генштабистов не было, что сильно осложняло работу штабов[694]. Всего на белом Северо-Западе служил 31 выпускник Николаевской военной академии, еще 9 генштабистов служили в Западной Добровольческой армии П.Р. Бермондта-Авалова. Командиры корпусов Северо-Западной армии высшим военным образованием не обладали. Из шести начальников дивизий таковым обладали трое. Тыловые администраторы не отличались энергичностью. По причине общей слабости и разрозненности белых какой-либо координации в обмене кадрами с другими антибольшевистскими армиями и фронтами (например, с Югом России, где существовал переизбыток офицеров всех специальностей) не проводилось. Проблематично было перебрасывать даже тысячи офицеров, оказавшихся в Европе. Генерал П.А. Томилов отмечал: «Итак, дело пополнения армии до состава, необходимого для перехода к решительной операции против Петрограда, по-прежнему стояло на мертвой точке. Особенно чувствителен был острый недостаток в офицерском составе для образования действительно прочных кадров, в которые можно было бы вливать в течение самого наступления переходящих на нашу сторону красноармейцев, а также добровольцев из населения вновь занимаемых районов. Неиспользованных еще русских офицеров было много разбросано по всей Европе, но отправление их эшелонами встречало такие же затруднения, как и отправления солдат; так, например, вопрос о тоннаже для перевозки 400 офицеров из Англии затянулся до того, что они попали наконец на Северо-Западный фронт тогда, когда уже наступательная операция потерпела фиаско и армия отошла к границам Эстонии. Удавалось пробираться одиночным порядком офицерам, обладавшим достаточной настойчивостью и инициативой, но и для этого нужны были средства для выдачи на проезд и особенно для обеспечения семейств, а средств достаточных, ресурсов на это не было»[695]. Не увенчались успехом попытки проведения мобилизации русских офицеров в Европе – местные власти не собирались контролировать процесс, и мобилизация осталась лишь на бумаге. Не горели желанием воевать и сами офицеры. Так, по оценке белой разведки, на 1 июня 1919 г. «в Финляндии русские офицеры – частные люди. Частью негодяи, частью живут впроголодь, денег нет, разбегаются»[696]. Как и на других антибольшевистских фронтах, на Северо-Западе также выделились энергичные и по-своему талантливые командиры партизанского толка, не всегда подчинявшиеся приказам, – тщеславные авантюристы, искатели приключений, пользовавшиеся революционным безвременьем и слабостью верховного командования. К подобному типу начальников относился С.Н. Булак-Балахович, которого некоторые сослуживцы прямо считали бандитом[697]. Этот авантюрист менее чем за год службы у белых проделал головокружительную карьеру от штабс-ротмистра до генерал-майора и командира корпуса. При этом приобрел одиозную известность печатанием фальшивых керенок и актами террора. Впоследствии Балахович даже захватил и арестовал главнокомандующего генерала Н.Н. Юденича, чтобы добиться от него выплаты денег, но затем сам скрылся от ареста. Печально известен и другой авантюрист – полковник П.Р. Бермондт-Авалов, возглавивший прогерманскую (и в значительной степени состоявшую из немцев – 40 тысяч из 52 тысяч человек[698]) Западную Добровольческую армию. Вопреки приказам Н.Н. Юденича эта армия воевала вместо красных с латышами, что наносило белым непоправимый ущерб, ослабляя и раскалывая фронт. В результате для отражения наступления Бермондта на Ригу объединились латыши, эстонцы, англичане и французы. По существу, Бермондт реализовывал интересы германских правых кругов, заключавшиеся в ослаблении опиравшихся на Антанту белых. В октябре 1919 г. Юденич специальным приказом объявил Бермондта изменником и исключил его из армии[699]. Еще одним постоянным нарушителем приказов являлся начальник 3-й стрелковой дивизии генерал Д.Р. Ветренко. Не оправдались надежды и на содействие сравнительно мощного белого подполья в Петрограде, которое оказалось разгромлено ВЧК. В середине ноября армия после неудачного похода на Петроград отступила на территорию Эстонии. 29 ноября из Ревеля в Иркутск капитан 1-го ранга П.А. Новопашенный, руководивший разведкой и контрразведкой Северо-Западной армии, отправил телеграмму, в которой сообщал: «Старый режим не в состоянии победить большевиков. Старый режим в смысле казенной мертвечины и бездушного службизма. Армия организовалась с полным пренебрежением к особенностям Гражданской войны и настоящей психологии масс. Армия не была живым организмом с единым сознанием, с телом. Ответственные посты были заняты разношерстной группой начальников, разнородно политически настроенных, разных ориентаций. Людей, непопулярных среди солдат и чуждых им, иногда ярых службистов»[700].