Сокращение происходило в том числе вследствие давления на военно-политическое руководство СССР со стороны красных командиров, стремившихся занять руководящие посты и вытеснить «бывших». В феврале 1923 г. слушатель Военной академии РККА, латышский стрелок и кавалер ордена Красного Знамени бывший прапорщик В.Р. Розе обратился к К.Е. Ворошилову: «Я глубоко убежден, что политика нашей партии по отношению Кр[асной] армии совершенно устарела[307]. Если политика “ставка на старого командира” (от капитанов до генералов включительно) будет продолжаться, то считаю, что мы будем иметь армию за “единую” и “неделимую”, а не за советскую власть. Далее, я глубоко убежден, что до тех пор, пока во главе армии не будут свои люди (я понимаю, начиная с главкома), до тех пор разложение будет продолжаться. Считаю для оздоровления и создания крепкой, боевой Красной армии необходимым: 1) Взять резкую политику в пользу красного ком[андного] состава… Далее: Требуется создать крепко спаянную, резко выраженную организацию классового ком[андного] состава – это будет тот остов, который поведет в бой те крестьянские массы, для которых будут непонятны цели международной, партийной политики. Они не пойдут[308], а их нужно будет вести[309] в бой. Если [к] этому времени не будет своей организации ком[андного] состава, то, имея в виду, что в армию в случае мобилизации вольются 15–20 тысяч белого ком[андного] состава, то считаю, что наше дело будет весьма плохо. Кончаю и уверен, тов. Ворошилов, что Вы примете резко нашу сторону и поведете борьбу за лозунг “Равнение на красн[ый] ком[андный] состав сверху[310] донизу”… Толчок активным действиям по этому вопросу я лично получил на совещ[ании] воен[ных] делегатов после заявления Антонова-Овсеенко, что почти половина ком[андного] состава в армии против сов[етской] власти»[311]. На эту записку Ворошилов наложил резолюцию о необходимости посоветоваться с И.В. Сталиным. Непростые взаимоотношения двух групп комсостава вылились в коллективное письмо 14 командиров РККА в ЦК партии от 10 февраля 1924 г. Этот документ также встретил энергичную поддержку у Сталина, распорядившегося его растиражировать. Среди прочего командиры писали: «Все заслуженные, выхоленные выходцы из буржуазного и аристократического мира, бывшие идейные руководители царской армии – генералы остались на своих местах, а иногда даже с повышением. Контрреволюционеры и идейные руководители белогвардейщины, вешавшие и расстреливавшие сотнями и тысячами пролетариат и коммунистов в период Гражданской войны, опираясь на поддержку своих старых товарищей по царской академии или родственные связи со спецами, засевшими в наших главках или управлениях, свили себе прочное, хорошо забронированное осиное гнездо в самом сердце Красной армии, ее центрально-организационных и учебных аппаратах»[312]. Против военспецов был направлен и доклад бюро ячеек Военной академии РККА от 18 февраля 1924 г., вполне естественно встретивший поддержку у Сталина. Не исключено, что все эти коллективные обращения были инспирированы сторонниками Сталина. В докладе с тревогой говорилось, что «количество бывших офицеров Генерального штаба по сравнению с количеством их в армии во время Гражданской войны значительно увеличилось»[313]. Авторы доклада выражали обеспокоенность сплоченностью спецов и доминированием в военно-учебных заведениях их взглядов (например, о национальных, а не классовых войнах), отравляющих классовое сознание слушателей. Иронически отмечалось, что красные генштабисты до сих пор не получили «санкции спеца на руководство вооруженной силы»[314]. Из Ленинградского военного округа в марте 1924 г. в адрес ЦК пришел коллективный ответ на «письмо четырнадцати», в котором, между прочим, было сказано о недостаточности работников Генштаба в рядах РККА и о том, что еще не настал тот момент, когда в деле строительства Красной армии можно было бы отказаться от помощи военных специалистов («придет время, когда их нужно будет выбросить»[315], – лексика, вполне характеризовавшая отношение к военспецам), в первую очередь в связи с недостаточным уровнем подготовки так называемого пролетарского комсостава. Ленинградцы прямо заявили, что «в период Гражданской войны мы руководили операциями далеко не в соответствии со строгими требованиями стратегии и тактикой… далеко не всегда успех в боях относился на счет наших познаний»[316]. Видимо, речь шла и о том, что многие победы были прежде всего заслугой военспецов. В отношении их идеологического влияния авторы отклика полагали, что бояться этого не нужно, а необходимо устранить такое влияние, сведя работу военных специалистов к узкопрофессиональным вопросам. В 1924 г. была осуществлена масштабная «чистка» комсостава, в результате которой из РККА были уволены до 8000 человек[317]. Разумеется, среди них было немало «бывших». После этих преобразований РККА перешла к практике единоначалия, поскольку считалось, что командный состав уже не нуждается в контроле комиссаров. На 1 февраля 1927 г. среди 45 347 человек комсостава РККА оставалось 9005 бывших офицеров, в том числе 503 выпускника академий старой России, 2006 выпускников военных училищ мирного времени и 6496 бывших офицеров военного времени. 2563 бывших офицера прошли подготовку и переподготовку в рядах РККА, окончив академии, различные школы и курсы. В административном составе «бывших» насчитывалось 1028 из 8974 человек, а в политическом составе – лишь 85 из 11 489 человек (столь низкий показатель, вероятно, обусловлен тем, что в данном случае в расчет принимались только кадровые офицеры)[318]. Интересно, что на 1927 г. уже 39,6 % командного состава РККА не участвовали в Гражданской войне[319]. На 1 января 1929 г. бывшие офицеры составляли 5,3 % среднего (в том числе 1,4 % кадровых офицеров), 48,2 % старшего (в том числе 18,1 % кадровых) и 73,7 % высшего (в том числе 55,2 % кадровых) командного состава РККА[320]. Большинство «бывших» составляли офицеры военного времени. Численность командиров, получивших военное образование только в старой армии, в сравнении с 1923 г. сократилась с 52,2 до 8,8 %[321]. Многие бывшие офицеры прошли подготовку и переподготовку в военных школах РККА. При этом «бывшие» в массе сохраняли традиционную аполитичность, о чем свидетельствовал сравнительно невысокий процент членов и кандидатов в члены партии в их среде. По данным на 10 февраля 1931 г., в сухопутных и военно-воздушных силах, а также в центральном аппарате было 6328 бывших офицеров, в том числе 1055 кадровых и 122 бывших белогвардейца или 12,5 % начальствующего состава[322]. Процент военспецов в высшем командном составе был существенно выше, доходя до 67,6 в сухопутных войсках[323]. В секретном издании Главного управления РККА «Характеристика личного состава РККА» с удовлетворением отмечалось, что «на данном этапе этот контингент начальствующего состава представляет собой ценную, испытанную как в боях, так и в трудностях мирного строительства часть всей РККА и Флота. Очищенный в период 1921–1924 гг. от случайно попавшего в ряды РККА и, зачастую, чуждого ей элемента, переподготовленный в вузах Красной армии, “бывший офицер” занимает на фронте мирного строительства полноправное положение руководителя и воспитателя красноармейских масс»[324]. Впрочем, ценность «бывших» не спасла их от чисток и репрессий. Советские органы госбезопасности обладали исчерпывающей информацией о положении и взаимоотношениях бывших офицеров в СССР. В их среду активно внедрялась секретная агентура из таких же военспецов. Органами госбезопасности для служебного пользования издавались книги учета бывших белых офицеров (к примеру, лишь одна такая книга, подготовленная в 1931 г. ГПУ УССР, содержала сведения на 21 тысячу офицеров и военных чиновников)[325]. Как и до революции, офицеры в СССР оказались связаны круговой порукой. Если до 1917 г. она проявлялась в корпоративном духе офицеров, в их многовековых традициях и принципах, то теперь такая порука была им навязана извне, органами госбезопасности и режимом, и сводилась к необходимости доносить обо всем подозрительном. Фактически органы ОГПУ – НКВД переложили немалую часть своей работы на тех, кого сами должны были контролировать. Положение бывших офицеров в Советской России и СССР оставалось крайне сложным. Те, кто не служил в РККА, как лица непролетарского происхождения подвергались поражению в правах и преследованиям – изгонялись с работы или из учебных заведений. Не все смогли найти себя в новых условиях. Многие опускались и спивались. Однако некоторые сумели проявить таланты и приобрести известность. Среди них, к примеру, бывшие офицеры военного времени, ставшие писателями: В.В. Бианки, Б.В. Житков, М.М. Зощенко, В.П. Катаев[326]. Массовые репрессии 1930-х гг. (дело «Весна» 1930–1931 гг. и Большой террор второй половины 1930-х гг.) нанесли тяжелый удар по бывшим офицерам, немалая часть которых была уволена из армии, необоснованно арестована и расстреляна. Жертвами репрессий стали многие из тех, кто внес наиболее весомый вклад в создание Красной армии и в ее победу в Гражданской войне (И.И. Вацетис, А.И. Геккер, А.И. Егоров, А.И. Корк, Н.И. Раттэль, А.А. Свечин, М.Н. Тухачевский, И.П. Уборевич и многие другие). После чисток в Красной армии оставались на службе более 2000 бывших офицеров. Те, кто продолжал служить в армии, приняли участие в Великой Отечественной войне, внеся свой посильный вклад в дело победы над нацизмом. Отметим, что среди Маршалов Победы бывшими офицерами являлись А.М. Василевский, Л.А. Говоров, Ф.И. Толбухин и Б.М. Шапошников. Военные специалисты сыграли важнейшую роль в создании и укреплении Красной армии. Благодаря их деятельности Красная армия сохранила преемственность от старой русской армии. Наличие среди военспецов многих высокообразованных офицеров способствовало повышению интеллектуального уровня Красной армии. Несмотря на трудное существование в советских условиях, недоверие, репрессии, военспецы сумели передать свои знания и опыт следующим поколениям советских командиров, что в конечном итоге способствовало как победе в Великой Отечественной войне, так и превращению Советской армии в самую грозную вооруженную силу в мире в послевоенный период. Глава 5 Офицеры в Белом движении На Юге России Наиболее мощным антибольшевистским фронтом Гражданской войны стал фронт, постепенно возникший на Юге России. Именно здесь в начале 1919 г. в единую структуру соединились разнородные вооруженные формирования. Очевидно, что этот фронт привлек и наибольшее количество офицеров, стремившихся бороться с красными. Офицерство белых формирований Юга России было неоднородным и по своему социальному составу, и по политическим взглядам. Разумеется, были у этих людей и общие качества, и особенности. В конце 1917 г. противники большевиков, жаждавшие активной борьбы, бежали с фронтов или из центра страны на Дон, где генерал М.В. Алексеев формировал Добровольческую армию. Наиболее мотивированное и сплоченное идейное ядро и руководство этой армии составили почти исключительно участники не удавшегося в августе 1917 г. выступления генерала Л.Г. Корнилова, арестованные в городе Быхов (рядом со Ставкой в Могилеве, где многие прежде служили) и бежавшие оттуда в ноябре на Юг. Добровольческая армия, ставшая основой антибольшевистских формирований Юга России, была создана несколькими группами офицеров Генерального штаба, сложившимися еще до большевистского переворота. Основу армии составила организация генерала М.В. Алексеева. Второй организационной составляющей стала группа офицеров – участников выступления генерала Л.Г. Корнилова, позднее оказавшихся в заключении в Быхове и выпущенных оттуда по приказу генерала Н.Н. Духонина. Разными путями они пробрались из Быхова в Новочеркасск, где с ноября 1917 г. под прикрытием донской казачьей власти во главе с атаманом, генералом от кавалерии А.М. Калединым начали формировать новую армию. Каледин, Алексеев и Корнилов образовали своеобразный триумвират вождей, руководивших антибольшевистским движением на Юге России в конце 1917 – начале 1918 г. Расчет М.В. Алексеева на возможность возрождения страны с Дона и Кубани оказался верным, именно южнорусское Белое движение стало наиболее мощным из антибольшевистских фронтов. Непосредственно во главе Добровольческой армии с самого ее основания стояли генералы М.В. Алексеев, Л.Г. Корнилов и А.И. Деникин. Все трое были выдающимися офицерами Генерального штаба, но каждый обладал своими особенностями. Так, Алексеев был крупнейшим стратегом и военным администратором России, но для многих офицеров являлся фигурой одиозной, ассоциировавшейся с вынужденным отречением от престола императора Николая II, произошедшим, по сути, благодаря позиции Алексеева. Не случайно на могиле Алексеева в Белграде во избежание осквернения ее монархистами долгое время было выбито только его имя «Михаил» без фамилии. Весьма характерен и развернутый отзыв Алексеева об императоре как о ничтожном, безвольном, неискреннем и глупом человеке[327]. С другой стороны, многие офицеры ехали на Дон именно из-за того, что там находился авторитетный Алексеев. С прибытием 6 декабря 1917 г. в Новочеркасск генерала Л.Г. Корнилова организация вышла из подполья, был создан единый штаб Добровольческой армии. Объединение Алексеева, Корнилова и Каледина произошло под давлением со стороны московских общественных деятелей, обещавших поддержку лишь при условии совместной работы генералов[328]. Командование рассчитывало сформировать 6—10 пехотных дивизий[329], однако для этого не было ни сил, ни средств. Из-за невозможности доверять солдатам все младшие командные должности должны были замещать офицеры. В Ростове-на-Дону находилось до 15 тысяч офицеров, но лишь немногие из них поступили в Добровольческую армию, а провести мобилизацию малочисленные белые не имели сил и возможностей. До 50 % первых добровольцев составляли обер-офицеры. В Добровольческую армию пробирались офицеры с фронтов, из столиц, а также из крупных центров Юга. Заметную роль в этом играла благотворительная организация «Белый крест». Только из Москвы при помощи сестры милосердия М.А. Нестерович-Берг в конце 1917 – начале 1918 г. было переброшено на Дон 2627 офицеров[330]. Пополняли ряды армии и офицеры в составе уже сформировавшихся частей, например Корниловского ударного полка. Летом – осенью 1918 г. активно прибывали офицеры с Украины и из Новороссии. Для упорядочения потока добровольцев летом 1918 г. возникла система центров Добровольческой армии (в Киеве, Одессе, Харькове, Симферополе, Тифлисе, Екатеринославе, Таганроге, на Тереке, в Тирасполе, Феодосии и Севастополе), которые направляли пополнения в армию в организованном порядке. Летом 1918 г. через центры было переброшено в армию, прежде всего через Харьков и Одессу, 3500 добровольцев, включая офицеров[331]. Уже осенью 1918 г. в связи с переизбытком офицеров центры получили следующие инструкции по их отбору: «1) Необходимо направлять в армию обер-офицеров и солдат; из штаб-офицеров отправлять лишь тех, кои согласятся первое время быть на должностях младших офицеров; отправляемые штаб– и обер-офицеры должны иметь не свыше 40 лет от роду (имеющих свыше 40 лет брать с особым разбором); генералов, кроме получивших именные приглашения, вовсе не отправлять. Штаб-офицеров Генерального штаба, если они не пожелают служить в строю (на должности помощника командира полка), также не направлять. 2) Офицеры Генерального штаба, служившие в украинской армии, лишаются раз навсегда мундира русского Генерального штаба; в случае прибытия таких офицеров в армию они могут поступать лишь на должности рядовых (сохраняя свои офицерские чины); то же относится и ко всем генералам (не только Генерального штаба), служившим в украинской армии после прихода немцев на Украину»[332]. Офицеры-добровольцы заключали четырехмесячные контракты, что представлялось крайне ненадежным способом удержать людей в армии. Тем более что Гражданская война затянулась, а красные с лета 1918 г. перешли к мобилизации бывших офицеров. В этой связи в ноябре 1918 г. началась мобилизация всех штаб– и обер-офицеров до 40 лет. В декабре были отменены и четырехмесячные контракты. Позднее белыми предпринимались частичные мобилизации. Так, в январе 1919 г. такая мобилизация офицеров до 40 лет прошла в Крыму[333]. Однако тысячи офицеров уклонились от поступления в Добровольческую армию. С самого начала в армейском руководстве стали возникать конфликты, сопровождавшие Белое движение на Юге России от начала и до конца. Так, быховцы попытались отстранить генерала Алексеева от руководства армией, считая его монархистом, тогда как сами были республиканцами. Сторонники Алексеева оценивали быховцев невысоко, так как провал дела Корнилова по причине плохой подготовки не давал «уверенности в строгом расчете всех действий генерала Корнилова и в его умении не поддаваться на авантюру»[334]. Между Корниловым и Алексеевым существовала и личная неприязнь. Тем более что Корнилов в 1917 г. угрожал арестовать Алексеева и даже арестовал его сына. Существовали разногласия и внутри самих быховцев. 29 декабря 1917 г. генерал И.П. Романовский писал жене о Корнилове: «Не лучше и на верхах. Я писал тебе, что все время занимался дипломатией, все склеивал то, что расползалось. Раза два уже впечатление было: ну вот, наконец, склеил. Смотришь – и опять разъехалось. И сейчас, кажется, опять расползается. Давно у меня уже закрадывалось сомнение относительно нашего приятеля, не доминирует ли у него над всем честолюбие, и теперь я прихожу к убеждению, что это так… честолюбие такое, которое не хочет ни с чем считаться, не хочет считаться с тем, что раз он прогорел и растратил свое состояние, то теперь надо бросить замашки миллионера и некоторое время посвятить накоплению состояния и при этих условиях быть иногда скромным и, может быть, занимать не первое место. И ты понимаешь, что я начинаю терять спокойствие, когда вижу, что в вопросах, когда сталкиваются интересы Родины и личные, последние доминируют»[335]. Атмосфера была столь неблагоприятной, что в 1918 г. в командном составе Добровольческой армии некоторое время существовала мысль о необходимости самороспуска армии[336]. Генерал М.В. Алексеев, в отличие от Корнилова, не страдал неумеренным честолюбием. Он прямо отмечал: «Я ничего не искал и не ищу лично для себя. Найден другой – достойнейший – ему и книги в руки, а я или ухожу в частную жизнь (пора), или остаюсь при Добр[овольческой] армии, ставя целью развитие ее до пределов, отвечающих общегосударственным задачам»[337]. В январе 1918 г. штаб Добровольческой армии переехал из Новочеркасска в Ростов-на-Дону. Численность армии к этому времени составляла около 5000 человек. Создатели Добровольческой армии при ее формировании столкнулись с немалыми трудностями. Достаточно отметить, что в январе 1918 г. до четверти всей пятитысячной армии составляли служащие штабов и тыловых учреждений[338]. Развернуть армию не удалось. Казачество, в большинстве своем, воевать не хотело. Чувство одиночества в борьбе привело донского атамана А.М. Каледина к самоубийству. В связи с неудачей борьбы с красными на Дону Добровольческая армия была вынуждена покинуть Ростов и уйти на Кубань – в 1-й Кубанский (Ледяной) поход. Полковник С.М. Трухачев, возглавивший строевой отдел штаба армии, впоследствии писал: «Куда мы идем, надолго ли уходим – об этом никто не знал и не заикался. Как будто было неловко касаться этого вопроса»[339]. Как справедливо отмечал генерал Н.Н. Головин, перефразируя известное высказывание Деникина о походе армии «за синей птицей»: «Стратегия “погони за синей птицей” – плохая стратегия; в крайней своей форме она напоминает Дон Кихота, сражающегося с ветряными мельницами»[340]. Фактически никакого определенного плана действий в штабе армии не было, разведка организована не была, информация о внешнем мире практически отсутствовала, руководство в своих решениях нередко основывалось на слухах, подробная карта имелась только у самого Корнилова, причем ежедневно вечером с нее перечерчивалось 15–20 схем на ближайший период, которые рассылались частям вместе с приказами. Лишние копии оставлялись для штаба[341]. До штурма Екатеринодара в штабе армии не имелось ни одного телефонного аппарата, не было писарей и пишущих машинок. Существовали фантастические предположения о захвате Кубани и соединении там с мифическими отрядами генерала И.Г. Эрдели (генерал там находился только в роли наблюдателя и никаких отрядов не формировал), о наступлении на Кубань в эшелонах, всерьез обсуждалось предложение отсидеться на Кубани около месяца, пока большевизм не исчезнет сам собой, и т. д. На самом деле вопрос стоял только о сохранении ценнейшего кадра из тех нескольких тысяч офицеров-добровольцев, которые по идейным соображениям поступили в армию. Кубань давала выход к Черному морю, связь с союзниками и опору на кубанское казачество. Лишь в отдаленной перспективе белые стратеги надеялись создать более мощную вооруженную силу, и эти надежды оправдались. Удивительные картины представлял собой 1-й Кубанский (Ледяной) поход Добровольческой армии. В условиях нехватки солдат и переизбытка офицеров последние выполняли несвойственные им функции. Например, обычным делом было отправить в дозор офицеров Генерального штаба[342]. Результатом стали многочисленные ранения и гибель представителей военной элиты. Достаточно отметить, что из генштабистов в период 1-го Кубанского похода был убит генерал Л.Г. Корнилов, ранены генерал И.П. Романовский (в ногу, остался в строю), полковник И.Ф. Патронов (в голову, потерял глаз). Потери армии достигали 40 % первоначального состава. Однако и в дальнейшем белые военачальники продолжали рисковать жизнью и бравировать бесстрашием на передовой в традициях прежних времен. Надо ли говорить, что такая бравада нередко заканчивалась трагично. Армию, на две трети состоявшую из офицеров, отличал высочайший боевой дух. Иностранный наблюдатель, оказавшийся в Добровольческой армии, свидетельствовал о службе гвардейских офицеров у белых в начале 1918 г.: «При царском режиме все эти люди были блестящей аристократией, и теперь они сами для себя выбрали это суровое существование. Теперь они носят вещмешок и винтовку, выполняют работы, требующие немало физической подготовки, довольствуются в качестве транспорта пулеметными тачанками и телегами с боеприпасами, чистят оружие, помогают на кухне и, разумеется, устают больше, чем “мужики”. Но они это делают. В бою с ними никто не сравнится, их смелость безупречна. Почти все они получили во время войны ранения. Они воодушевлены благородным чувством воинской чести, они пламенные патриоты и глубоко презирают своего врага, что дает им силы переносить тяжкие испытания партизанской войны. Уникальное историческое явление: часть, сформированная из одних офицеров!.. Вот как выглядит офицерская рота нашего полка: 1 полковник, 4 капитана, 12 штабс-капитанов, 30 поручиков, 23 подпоручика, 47 прапорщиков, 3 юнкера и 3 добровольца без чина»[343]. 1-й Кубанский поход дает множество примеров героизма личного состава. Стратегические разногласия в руководстве проявились по вопросу о необходимости штурмовать Екатеринодар. Взятие столицы Кубани, по мнению генерала Романовского, давало возможность провести успешную мобилизацию казаков, прибавляло армии авторитет. С другой стороны, для штурма требовались значительные силы, а сам штурм мог быть сопряжен с серьезными потерями, опасными ввиду малочисленности Добровольческой армии. Тем не менее попытка штурма города была предпринята. В ходе осады Екатеринодара 31 марта (13 апреля) 1918 г. погиб генерал Корнилов. Командование армией принял генерал А.И. Деникин, в 1917 г. – начальник штаба Верховного главнокомандующего, а в 1918 г. – помощник командующего армией, которого в войсках почти не знали. Гибель Корнилова воспринималась в армии неоднозначно. По мнению полковника А.А. фон Лампе, изложенному в его дневниковой записи от 2 (15) августа 1919 г.: «По-моему, с Корниловым было бы много тяжелее, и мы давно, находясь под флагом старой Учредилки, должны были бы, подобно Уфимской Директории, пережить государственный переворот. Но с характером Корнилова и ввиду отсутствия людей, равных ему по характеру, все бы положение сильно осложнилось. Судьба знает, что делает. Может быть, отдав судьбы армии в руки слабовольного, но, безусловно, прямого и честного Деникина – она и приведет нас к успеху. Пока в общем надо признать, что его политика оказывалась всегда правильной»[344]. Штаб Добровольческой армии был сформирован в основном из участников 1-го Кубанского (Ледяного) похода (первопоходников). Присоединившиеся к армии позднее могли выдвинуться на руководящие посты с большим трудом безотносительно их квалификации. Как следствие, белый тыл был наводнен опытнейшими генералами, не получившими должностей, а на руководящих постах зачастую оставались неподготовленные молодые офицеры, единственным достоинством которых было то, что они имели больший стаж службы у белых[345]. К примеру, генерал-квартирмейстер штаба Добровольческой армии полковник Д.Н. Сальников считался алкоголиком, причем характеризовался как «по утрам до полудня не приходивший еще в состояние полного умственного равновесия от выпивки предшествовавшего вечера»[346]. Сальников был снят со своей должности. Позднее оказался у белых на Восточном фронте, где, как говорили, не принес пользы. Ему на смену пришел полковник Ю.Н. Плющевский-Плющик, добросовестный офицер, но со средними способностями. Генерал В.В. Чернавин в этой связи констатировал, что «была же у Деникина полная возможность подобрать к себе в Ставку выдающихся офицеров Ген[ерального] штаба, талантливых, добросовестных, опытных. Выбор у него был большой, но нужны были “свои”. Вообще я пришел к заключению, что большим даром является умение выбирать помощников и сотрудников, нет, этим даром ни Деникин, ни Романовский не обладали»[347]. Показательно обсуждение Деникиным и начальником штаба армии генералом И.П. Романовским кандидатуры генерала П.Н. Врангеля, которого в начале 1919 г. хотели назначить командующим Добровольческой армией. Врангель присоединился к белым сравнительно поздно, но был выдающимся военачальником. Тем не менее его высокое назначение могло вызвать обиды, которых больше всего боялись белые вожди. В итоге Врангель все же был назначен командующим Кавказской Добровольческой армией. В результате в отставку ушел командовавший корпусом генерал Б.И. Казанович, другие, как писал Деникин, «поворчали, но подчинились»[348]. Трудно представить, сколько талантливых офицеров не могли получить продвижения у белых из-за подобного «местничества». О невозможности аналогичных «обид» в большевистском лагере, где военспецов оценивали по их способностям, не приходится даже говорить. По свидетельству генерала В.А. Замбржицкого, служившего на белом Юге, подбор кадров у белых не отличался продуманностью: «Мы вообще грешили в назначениях, но это отчасти происходило именно потому, что в Гражданской войне не всегда имелась возможность знать или собрать сведения о подходящих кандидатах. Прежняя система аттестаций сама собою рухнула, и если теперь не находилось человека, который мог бы замолвить словечко, то приходилось сидеть в тени и ждать у моря погоды»[349]. Ускоренное чинопроизводство Гражданской войны вело к появлению в штаб-офицерских и генеральских чинах совсем еще молодых и порой неопытных людей, офицеров военного времени. Впрочем, в ряде случаев производства были вполне заслуженными и способствовали выдвижению ярких командиров, понимавших особенности Гражданской войны. Генералами в 26 лет стали корниловец Н.В. Скоблин и дроздовец В.В. Манштейн, в 27 лет генеральские погоны надел дроздовец А.В. Туркул, не имевший даже военного образования (произведен в офицеры из нижних чинов в Первую мировую войну), А.Г. Шкуро стал генералом в 31 год. Полковник Е.Э. Месснер уже в эмиграции прямо писал, что в Гражданской войне принцип старшинства неприменим, и сокрушался, что войсками Киевской области в 1919 г. руководил инертный старорежимный генерал А.М. Драгомиров, а не молодой и энергичный полковник Б.А. Штейфон, который мог бы мобилизовать на этой территории несколько дивизий, а не одни лишь местные гарнизоны[350]. Как отмечал участник Белого движения на Юге России офицер Д.Б. Бологовской в неопубликованных воспоминаниях «Конец деникинщины», написанных в эмиграции в 1925 г., «определенно чувствовалось отсутствие вождей, ибо Деникин был главнокомандующий, но не вождь, Корнилов, Марков и Дроздовский умерли, а новых вождей не появлялось; то есть были, конечно, но вожди, если можно так выразиться, не стратегического, а тактического масштаба, как, напр[имер], Туркул, Манштейн и Скоблин. Неизменно доблестные и удачные в боях, они в то время еще, так сказать, не “вышли в люди” и не могли иметь особого влияния на стратегический исход кампании. Совсем было почувствовал себя Мюратом Мамонтов, но не вышло: пришлось спешно эвакуироваться восвояси перед красными казаками Буденного. Усиленно, надрываясь изо всех сил, лез в Мюраты и Шкуро…»[351] Характерно свидетельство другого участника событий, генерал-майора В.А. Замбржицкого, согласно которому Шкуро трезво оценивал свои способности, полагаясь в оперативных вопросах на начальника штаба. Шкуро «никогда и не скрывал, что сам себя он расценивает не высоко. Мне лично приходилось слышать, когда начальник штаба тянул его с оперативным докладом к карте, Шкуро упирался, отбояриваясь словами: “Хера ли мне в Вашей карте. Это дело Ваше, господ моментов, смотреть в карту и заниматься писаниной, на то вы и офицеры Генерального штаба. Что нужно, то строчите, я подмахну, потому, я в этом деле ни хера (он говорил круче) не понимаю. Мое дело какое? Шашки выдергай и марш-марш в атаку. Вот это я умею, а карты?” Он не договаривал, но было ясно, что он питает и к картам и к науке одновременно и уважение, и отвращение, и небрежение…»[352] В октябре 1918 г. Деникиным в целях ликвидации различий между гвардейскими и армейскими офицерами был упразднен чин подполковника, что привело к массовому появлению полковников (чин подполковника был восстановлен уже приказом главнокомандующего ВСЮР № 1950 от 20 августа (2 сентября) 1919 г., а переименование в полковники отменено)[353]. В сентябре 1919 г. последовало аналогичное упразднение чина прапорщика, в результате чего все прапорщики оказались переименованы в подпоручики. Однако определяющее значение в военной иерархии белых имели не чины, а должности. В обстановке конфронтации с казачьими лидерами и ощутимого немецкого присутствия поблизости Добровольческая армия ушла во 2-й Кубанский поход. Армия пополнялась благодаря сети центров и вербовочных бюро, расположенных в разных городах Юга России, в том числе на территории, которую белые не контролировали. Армейское руководство и лично генерал М.В. Алексеев разрабатывали планы переноса боевых действий за Волгу для восстановления Восточного фронта против большевиков и немцев, однако эти планы так и остались на бумаге. В результате похода Кубань была освобождена от красных. С самого начала Гражданской войны в руководстве Белого движения на Юге России сложилась своеобразная иерархия. Определяющее значение для расстановки кадров и карьерного роста офицеров имел стаж их службы в Добровольческой армии, и прежде всего факт участия или неучастия в 1-м Кубанском походе. Генерал А.К. Келчевский отмечал, что командный состав оказался разделен на «князей», «княжат» и «прочих» (в неопубликованных воспоминаниях Келчевского третья категория обозначена резче – «прочая сволочь»[354]). Под «князьями» понимались быховские узники – ближайшее окружение генерала Л.Г. Корнилова, под «княжатами» – участники 1-го Кубанского похода (первопоходники), «прочими» же были остальные офицеры[355]. Подобные суждения о неформальной иерархии и кастовости командного состава Добровольческой армии, а затем и ВСЮР рождались не на пустом месте. Подтверждение находим в еще одном документе, автор которого, один из вождей Белого движения на Юге России полковник М.Г. Дроздовский, сетовал на засилье первопоходников в армейском руководстве, тогда как «почти всех позже пришедших считали чем-то вроде париев. Их не назначали на ответственные должности, а или предлагали идти в строй рядовыми бойцами, или держали в резерве армии»[356]. Келчевский вспоминал: «Прием, сделанный мне – лицу, занимавшему один из высших постов в армии в период Европейской войны, мне, прибывшему в центр борьбы с большевиками и с открытой душою стремившемуся[357] принять в этой борьбе посильное участие, огорчил меня до крайности. Огорчил, конечно, не в смысле уязвления самолюбия, нет, я был далек от того, чтобы ожидать какой-либо особой встречи, почета и знаков уважения. Но я вправе был ожидать теплоты и хотя бы участливого отношения к себе. Я думал, что если меня, бывшего командующего армией, имевшего за собою некоторый след от своей боевой и научной работы, встретили так неприветливо, или, выражаясь кадетским языком, – “мордою об стол”, то каковой же встречи могут ожидать те неизвестные труженики военного дела, которые, нося малый чин, но воодушевленные горячим желанием бороться за поруганную честь Родины, появлялись на екатеринодарском горизонте. “Да, – говорили мне друзья, – здесь теплоты и радушия не жди. Здесь, а особенно в твоих чинах, будут смотреть на тебя как на врага или, вернее, как на человека, прибывшего чужими руками загребать жар”. Я сперва не мог понять и найти причины столь недружелюбного отношения ко вновь прибывающим. Я с ужасом думал, неужели же и здесь, в этом святом и грозном деле, проявляет себя наша пагубная славянская черта – нелюбовь к единению. И я не ошибся… Горделиво относясь к пережитым нравственным и физическим мукам в Быхове и в Ледяном походе, сознавая свое нравственное первородство, они (вожди белых. – А. Г.) подозрительно и с недоверием относились ко всем остальным. Указанные причины были главным основанием установившейся потом системы приема в Добровольческую армию вновь прибывающих из разных мест России офицеров. Все они должны были пройти через чистилище так называемого суда чести. На суде каждый должен был доказать, что он не верблюд и не заяц, а что такой же человек, как и все прочие, и что не только нужда, но и искреннее желание бороться против изуверов-большевиков заставляло их ценою подчас огромных испытаний пробираться в Добровольческую армию. Я помню, с какою мучительной тоскою оскорбленного самолюбия, а подчас с каким раздражением говорили мне и другим знакомым генералы, штаб– и обер-офицеры о том издевательстве над личностью, которое они испытывали в этом, так называемом, чистилище… Наряду с указанной системой встречи вновь прибывающих бросалось в глаза и другое зло. Все хорошо знали, что большинство из прибывающих офицеров были в буквальном смысле слова нищие, потратившие, нередко, последние гроши, чтобы добраться до места, а между тем заботливость об их первоначальном устройстве отсутствовала»[358]. Келчевскому вторил генерал Н.А. Обручев, слова которого изложил в своих воспоминаниях генерал П.И. Аверьянов: «В очень сдержанных выражениях, без малейшего желания кого-либо критиковать или осуждать, генерал Обручев так охарактеризовал общее положение и объяснил причины своего вынужденного бездействия: пока еще Добрармия не велика и не может вместить всех нас для активной работы; вполне естественно, что верхи ее подбирают своих людей, которым верят, которых знают, Добровольческая армия только и может быть крепка полным взаимным доверием; а потому в ней занимают ответственные посты “быховцы”, то есть сидевшие с Корниловым и Деникиным в Быховской тюрьме, затем, на строевых командных должностях, участники “Ледяного похода”, то есть первого Кубанского похода, наконец, лица, которые лично симпатичны Деникину и Романовскому, с которыми эти два вершителя судеб Добрармии имеют общие взгляды, общее мировоззрение, с которыми им легче работать и легче столковаться; я исполнил свой долг и предложил себя в полное распоряжение Добрармии, но активной роли для меня не нашлось, а прикармливаться на счет нищей Добрармии, состоя в резерве ее чинов, я не считаю удобным…»[359] Те же оценки разделял генерал Д.Н. Воронец[360]. Среди 3689 участников 1-го Кубанского похода насчитывалось 2356 офицеров (36 генералов, 242 штаб-офицера и 2078 обер-офицеров, в том числе 5 женщин)[361]. Таким образом, офицеры составляли около 64 %, или 2/3 Добровольческой армии. Не менее 620 офицеров[362] (по другим данным, 667 офицеров[363]) участвовали в походе отряда полковника М.Г. Дроздовского с Румынского фронта на Дон. Костяк Добровольческой армии в дальнейшем составили кадры так называемых цветных (из-за пестрой униформы) или именных частей – корниловцев, марковцев, дроздовцев, алексеевцев с высоким процентом офицеров. К примеру, по данным на август 1918 г., в составе 1-го Офицерского генерала Маркова полка две из двенадцати рот были полностью офицерскими и в них служили 500 офицеров[364]. У марковцев же отмечается наиболее высокий процент офицеров. Интересно, что социальный состав офицеров «цветных» полков отличался абсолютным демократизмом. При высочайшей мотивации, идейности, боевой устойчивости, а также высоком проценте офицеров в частях они несли и тяжелейшие потери, которые невозможно было восполнить равноценными по качеству пополнениями. Так, в корниловских частях за период Гражданской войны погиб 5321 офицер, получили ранения 12 742 человека[365], что в среднем составило 37,6 % всех потерь корниловцев. Впечатляет статистика потерь офицеров Сводно-стрелкового полка и добровольческого отряда полковника М.А. Жебрака-Русановича. Из 454 офицеров – участников похода дроздовцев 135 погибли или умерли от ран и болезней, 7 пропали без вести в бою, один погиб на дуэли, пережили Гражданскую войну и остались в дроздовских частях 257 офицеров (56 %)[366]. Разумеется, процент офицеров в «цветных» частях по мере развертывания армии и убыли личного состава стремительно снижался (в начале 1918 г. – до 50 %, в начале 1919 г. – около 30 %, в 1919 г. – 25 %, в 1920 г. – 20 %)[367]. Кроме того, к концу Гражданской войны приток офицеров в белые армии практически иссяк. Иерархия выстраивалась и ниже уровня первопоходников. Далее приоритетным правом назначений пользовались участники боев на Северном Кавказе, тогда как офицерская масса, попадавшая в армию с весны 1919 г., преимуществ уже не имела[368]. В силу обособленности «цветных» формирований на командные посты в них выдвигались представители тех же частей, порой не обладавшие должной квалификацией. Командиров со стороны части могли не принять. По мере продвижения к Москве «цветные» части пополнялись офицерами военного времени[369]. Предпочтение при назначениях на командные посты отдавалось первопоходникам, как проверенным и надежным кадрам. Однако этих кадров не хватало. В итоге к концу войны на командные посты выдвинулись даже офицеры военного времени, не обладавшие должным опытом, но отличившиеся в боях. К февралю 1918 г. в Добровольческой армии гвардейских офицеров оказалось около ста[370]. Поведение гвардейцев отличалось своеобразием. Внутренний корпоративизм, определенная элитарность значили для них больше, нежели принадлежность к белым. Кроме того, их отличало презрительное отношение как к красным, так и к белым, а также определенная ревность к тем, кто, как первопоходники, выдвинулся в рядах белых. Потери гвардейцев на начальном этапе Гражданской войны, когда у белых сражались офицерские по своему составу части, были колоссальными. Достаточно отметить, что в одном из боев октября 1918 г. под Армавиром Сводно-гвардейский полк за день потерял 26 офицеров, включая командира полка, убитыми и 30 ранеными[371]. В апреле 1919 г. общее собрание офицеров лейб-гвардии Преображенского полка, служивших на белом Юге, вынесло беспрецедентное постановление, возможное только в обстановке Гражданской войны: «Всем преображенцам из армии генерала Деникина перейти к Верховному правителю в Омск и заявить ему о готовности преображенцев быть, как и встарь, оплотом верховной власти, и в Омске приступить к немедленному формированию полка»[372]. Можно понять недоверие, с каким белое командование воспринимало после этого гвардейских офицеров (притом что отношение к гвардейцам было непростым и ранее, поскольку вожди белых в основном происходили из армейской среды). Впрочем, в Сибирь уехала лишь одна группа преображенцев. Всего на белом Юге могло служить около 1000 гвардейских офицеров[373]. У современников и потомков сложилось впечатление, что белые армии Юга России были офицерскими по составу. Так ли это на самом деле? Если говорить о составе собственно Добровольческой армии в 1918–1920 гг., то, по оценкам исследователей, процент офицеров в ней менялся от 70,1 до 37,8[374]. В основном это была военная молодежь (к 1920 г. офицеры военного времени составляли 94,1 % офицерского состава).